Дискуссия о богослужебном языке Русской Церкви на Поместном Соборе 1917-1918 гг.

Дискуссия о богослужебном языке Русской Церкви на Поместном Соборе 1917-1918 гг.

На открывшемся 15 августа 1917 года Всероссийском Поместном Соборе было образовано 23 отдела, видное место среди которых занял Отдел о богослужении, проповедничестве и храме. Председателем этого отдела был избран архиеп. Евлогий (Георгиевский). Уже «на первом заседании отдела архиепископ Евлогий подчеркнул необходимость преемственности в трудах отдела с Предсоборным присутствием, совещанием и советом, как то подчеркивалось еще на заседаниях Собора, обсуждавших порядок образования отделов (IX Деяние, n.XXVII)» (17,с.ИО).

На втором заседании отдела архиеп. Евлогий, выступая с программной речью о задачах предстоящих трудов, сказал: «Открытое в богослужении великое богатство его духовного содержания в весьма значительной степени удалено от верующего сердца.. .Мне кажется, что задача работ нашего Отдела и должна именно состоять в том, чтобы приблизить к пониманию верующих содержание христианского богослужения, сделать его дорогим достоянием сердца, облегчить путь, через который свободно вливались бы в душу христианина его благодатные струи... Имеет... большое значение... и самый текст и язык богослужения... Возникает вопрос об исправлении церковно-богослужебного текста, а также о приближении его к нашей родной речи, о возможности перевода священно-богослужебных книг на русский язык и т.д.» (цит. по: 4,с. 134-135).

Для разработки вопроса о богослужебном языке был учрежден специальный Подотдел, который возглавил еп. Оренбургский Мефодий (Герасимов) - «принципиальный и решительный противник перевода богослужения на русской язык, заявивший: "Для меня лучше смерть, чем лишение славянского богослужения"» (17.С.110).Подотдел работал с 9 по 26 сентября 1917 г. и провел за это время пять заседаний. На каждом из них присутствовало от 17 до 11 членов Собора. На первом заседании был оглашен протокол VI отдела Пред соборного Совета от 10 июля и принятые тезисы, а также доклады еп. Пермского Андроника (Никольского) и еп. Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского) - еще одного убежденного противника богослужебного употребления русского языка. Прения продолжались и на последующих заседаниях подотдела. В ходе дискуссии бьши повторно заслушаны и протокол Пред соборного Совета, и доклад проф. Кудрявцева, представленный в Предсоборном Совете, и зачитанный на первом заседании подотдела доклад еп. Сильвестра. «В общей сложности на заседаниях подотдела прозвучало 54 выступления (в том числе семь заранее подготовленных докладов) 39 участников. Из числа выступавших 20 высказались за литургическое употребление русского и украинского языков, 16 - против, позиция троих осталась не вполне определенной» (4,с.135. Выделено мною. - Ш.В.).

За допущение русского языка в богослужении выступали председатель соборного Отдела о богослужении, проповедничестве и храме архиеп. Евлогий (Георгиевский), протоиереи Николай Брянцев, Терентий Теодорович, Александр Хотовицкий, священники П.М. Ильинский, М.С. Елабужский, П. Ратьковский, миряне П.В. Попович (секретарь подотдела), И.В. Фигуровский,Н.И. Знамировский (впоследствии епископ Стефан (+ 1941)), А.В. Новосельский, Н.И. Кедров, профессора Б. А. Тураев и П.П. Кудрявцев и др.

Из выступавших на заседаниях подотдела убежденных противников введения русского языка в богослужение кроме упомянутых уже списков Андроника, Мефодия и Сильвестра, назовем еще архиепископа Ставропольского Агафодора (Преображенского), профессора литургики КДА священника В. Прилуцкого, священника А.Пономарева, мирян В.К. Лебедева, Н.И. Троицкого, генерала Л.К. Артамонова.

На четвертом заседании подотдела, по окончании прений, на основе предложений Предсоборного совета были выработаны и поставлены архиеп. Евлогием на голосование девять тезисов, которые в основном совпадают с девятью первыми пунктами окончательного варианта доклада Отдела Собору. Эти тезисы были приняты «значительным большинством» (39,с.273). На следующем, последнем заседании подотдела текст доклада был незначительно уточнен и дополнен. Для представления выработанного подотделом доклада в Отделе о богослужении, проповедничестве и храме был единогласно избран проф. П.П. Кудрявцев. Вот как оценивает тоги работы подотдела о богослужебном языке прот. Н. Балашов: «По итогам обсуждения были приняты тезисы доклада Собору, составленные на основе предложений Предсоборного совета. Замечательно, что в итоге были учтены практически все представленные в подотделе точки зрения, за исключением самых крайних... Сравнивая тезисы, выработанные в соборном подотделе, с подготовительными материалами Предсоборного совета, нетрудно заметить признаки усиления консервативных настроений. На первый план вышло утверждение о славянском как основном богослужебном языке. Литургическое употребление русского языка по-прежнему допускается, но с некоторыми дополнительными оговорками ... При рассмотрении вопроса в отделе Предсоборного совета против богослужения на русском языке выступал один лишь владыка Андроник. В соборном подотделе ревнители церковнославянского если и оставались в меньшинстве, то были все же достаточно многочисленны. И представители большинства пошли, думается, по единственно верному пути, стремясь не к использованию численного перевеса, а к максимальному сближению позиций... Тем самым, фактически были признаны главные принципы непринудительной реформы богослужебного языка на основе "новообрядного единоверия", которые предлагались многими участниками предшествовавшей Собору дискуссии» (4,с. 135-136,145-147).

Подготовленный подотделом доклад «О церковно-богослужебном языке» должен был рассматриваться уже во время третьей сессии Собора на 40-м заседании отдела О богослужении, которое состоялось 25 июля 1918 г. Однако слушание было отложено из-за отсутствия председателя подотдела епископа Оренбургского Мефодия, не прибывшего на заседание, вероятно, по условиям гражданской войны. Не было на этом и последующих заседаниях и председателя Отдела о богослужении архиеп. Евлогия (он участвовал только в первой сессии Собора) и избранного докладчиком Кудрявцева. На 40-м заседании Отдела состоялось лишь «небольшое обсуждение», в результате которого А.В. Новосельскому, принимавшему участие в работе подотдела, было поручено «подготовить доклад, излагающий историю обсуждения проблемы литургического языка на Соборе и систематизирующий все сделанное Подотделом» (39,с.256).

На заседании 5 августа при участии 40 членов Отдела доклад Новосельского был заслушан. После краткой дискуссии участники заседания согласились, что нет смысла заново обсуждать вопрос по существу и можно переходить к постатейному чтению тезисов с последующим голосованием («и сторонники, и противники допущения в церковную службу русского языка сошлись на том, что добавить к сказанному ранее нечего» - 39, с.274). Однако «по предложениям ряда участников голосование было отсрочено на неделю, чтобы размножить тезисы и представить новым членам Отдела возможность лучше с ними ознакомиться» (4,с.125). Наконец, на 44-м заседании Отдела (12 августа 1918г.) был окончательно принят следующий, «весьма сбалансированный» (17,с.1Н) документ (проект Соборного Деяния (39,с.274)):

Священному Собору Православной Российской Церкви Доклад Отдела О богослужении, проповедничестве и храме

«О церковно-богослужебном языке»

1 .Славянский язык в богослужении есть великое священное достояние нашей родной церковной старины, и потому он должен сохраняться и поддерживаться как основой язык нашего богослужения.

2.                В целях приближения нашего церковного богослужения к пониманию простого народа признаются права общерусского или малороссийского языков для богослужебного употребления.

3.                Немедленная и повсеместная замена церковнославянского языка в богослужении общерусским или малороссийским нежелательна и неосуществима.

4.               Частичное применение общерусского или малороссийского языка в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные песнопения, молитвы, замена отдельных слов и речений и т.п.) для достижения более вразумительного понимания богослужения при одобрении сего церковной властью желательно и в настоящее время.

5.Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на общерусском или малороссийском языке в меру возможности подлежит удовлетворению по одобрении перевода церковной властью.

6.                 Святое Евангелие в таких случаях читается на двух языках: славянском и русском или малороссийском.

7.                Необходимо немедленно образовать при Высшем Церковном Управлении особую комиссию как для упрощения и исправления церковнославянского текста богослужебных книг, так и для перевода богослужений на общерусский или малороссийский и на иные употребляемые в Русской Церкви языки, причем комиссия должна принимать на рассмотрение как уже существующие опыты подобных переводов, так и вновь появляющиеся.

8.                Высшее Церковное Управление неотлагательно должно озаботиться изданием богослужебных книг на параллельных языках славянском, общерусском или малороссийском и иных, употребляемых в Православной Русской Церкви языках, а также изданием таковых же отдельных книжек с избранными церковно-богослужебными молитвословиями и песнопениями.

9.                Необходимо принять меры к широкому ознакомлению с церковнославянским языком богослужения как через изучение в школах, так и путем разучивания церковных песнопений с прихожанами для общего церковного пения.

10. Употребление церковно-народных стихов, гимнов на русском и иных языках на внебогослужебных собеседованиях по одобренным церковною властью сборникам признается полезным и желательным (см.4,с. 153-155; 6,с.139-140; 15,с.51-52; 17,с.112-113; 18,с.70-71; 39,с.274-275).

Далее текст доклада, по установленному порядку, передали в Соборный совет. Соборный совет заслушал этот доклад 11 сентября 1918 г. и постановил предложить Собору передать настоящий доклад на разрешение Совещания Епископов (6,с.140-141;17,с. 113-114). Уже на следующий день (12 сентября) на своем 163-ем общем заседании Священный Собор утвердил это предложение Соборного совета (6,с.141; 17,с.114) и, не рассматривая доклад по существу и не обсуждая его в своем общем заседании, передал его, во исполнение своего постановления на разрешение Совещания епископов, в состав которого входили все присутствующие архиереи.

Здесь мы считаем нужным остановиться на причинах, воспрепятствовавших обсуждению доклада в общем заседании Собора. Вот что пишет по этому поводу о. Н. Балашов: «Времени для его (доклада «О церковно-богослужебном языке». - Ш.В.) обсуждения в общем заседании Собора уже не оставалось. Обстоятельства заставляли прекратить соборную сессию - на ее продолжение попросту не было средств. Банковские счета Церкви были арестованы еще зимой, а теперь было захвачено представителями советской власти и здание семинарии, где размещалось общежитие соборян, вывезены заготовленные для них продукты. Таким образом, целый ряд докладов, подготовленных соборными отделами, рассмотреть на этой оборвавшейся сессии не удалось» (4,с.155).

В. Котт замечает и другие причины того, что доклад «О церковно-богослужебном языке» не обсуждался в общем заседании Собора. «В вероучительном и каноническом смысле документ не содержит ничего нового. Он лишь дает возможность церковному управлению лучше ориентироваться в этой проблеме, дает рекомендации и лучшие пути действования в этой конкретной ситуации. Поэтому Соборный совет - руководящий орган Собора -и предложил Собору на общем заседании вынести постановление о передаче документа сразу на разрешение епископского совещания... Также и сам вопрос был болезненным для многих участников на соборе. И поэтому постатейное обсуждение его на общем заседании несколькими стами участников могло привести к нежелательному накалу эмоций . Этого не следовало допускать, к тому же вся аргументация и за и против была известна и обсуждение могло двигаться по замкнутому кругу. Последнее уже случалось во время обсуждения этого вопроса в подотделе и отделе, когда некоторые участники выступали по несколько раз с одной и той же аргументацией, и поэтому прения были прекращены, так как "добавить к сказанному ранее нечего"» (17,с.113-114,сноска 18).

Надо сказать, что возможность насильственного закрытия Собора советской властью была предусмотрена соборянами еще зимой 1918 г.. Так, 31 января 1918г. Собором было постановлено: «В случае создавшейся для Собора необходимости приостановить свои занятия ранее выполнения всех намеченных задач, представить Высшему Церковному Управлению вводить выработанные Отделами и нерассмотренные Собором предначертания в жизнь по мере надобности полностью или в частях, повсеместно или в некоторых епархиях, с тем, чтобы с возобновлением занятий Собора таковые предначертания были представлены на рассмотрение Собора» (6,с.143; 17,с.Н8; 18, с. 71).

В соответствии с этим постановлением, на последнем 170-ом общем соборном заседании 20 сентября 1918г. также было решено «уполномочить Соборный совет все доклады, которые останутся нерассмотренными Собором, препроводить на разрешение Высшего церковного управления, а сему управлению предоставить, по бывшим примерам, вводить выработанные отделами предначертания в жизнь по мере надобности полностью или в частях, повсеместно или в некоторых епархиях» (4, с. 157).

Но прежде, как видим, доклад должен был быть рассмотрен Совещанием епископов. И проходившее 22 сентября 1918 г. в кельях Высокопетровского монастыря Совещание епископов, на котором председательствовал Святейший Патриарх Тихон и присутствовал 31 епископ, заслушало доклад «О церковно-богослужебном языке» и «постановило: доклад этот передать Высшему Церковному Управлению» (6,с.142; 17,с.116;18,с.71). Этот доклад был соответствующим образом подготовлен и 15 октября 1918 г. препровожден на разрешение в ВЦУ - представлен в Священный Синод (см..6,с.145;17,с. 117-118).

Такая «передача доклада Высшему Церковному Управлению означала, что он может быть проведен в жизнь без обсуждения на общем заседании» (18.С.71).

Таким образом, Святейший Патриарх и Св. Синод по своему усмотрению и по мере надобности могли вводить это соборное предначертание в жизнь «полностью или в частях, повсеместно или в некоторых епархиях», что и было позже осуществлено на практике неоднократно.

Некоторые современные противники воцерковления русского языка, подвергая сомнению саму допустимость использования русского языка в богослужении ссылаются при этом, как не странно, и на Собор 1917-1918 гг. Утверждается, например, что «Соборного решения о допустимости использования русского языка в богослужении не было» (6,с.68. Выделено автором. - Ш.В.). Но если было конкретное соборное решение о допустимости Высшим Церковным Управлением «вводить выработанные отделами предначертания в жизнь» и таковые «предначертания» в жизнь вводились (примеры этому см. ниже), то, следовательно, Собором «признаются права общерусского и малороссийского языков для богослужебного употребления» (пункт 2 выработанного отделом О богослужении «предначертания») и вполне допустимо и «частичное применение общерусского или малороссийского языка в богослужении» (пункт 4 того же документа), и удовлетворение, «в меру возможности», заявления «какого-либо прихода о желании слушать богослужение на общерусском или малороссийском языке» (пункт 5, - см. выше, с.54).

Еще современными «ревнителями чистоты церковного языка» иногда предполагается, вероятно, что ВЦУ, на «благоусмотрение» и «разрешение» которого Собор передал доклад «О церковно-богослужебном языке», должно было, в свою очередь, такое действие Собора каким-то образом «рассмотреть» и «утвердить», но «ВЦУ впоследствии эту резолюцию не утверждало» и «этот вопрос в дальнейшем больше не рассматривало» (6,с.68,146), а потому «Поместный Собор ... никаких решений, утверждающих возможность ... изменений в языке богослужения, не принял...» (6, с.163-164. Выделено автором.- Ш.В.).

Однако дело именно в том, что Высшему Церковному Управлению было предоставлено Собором не «рассматривать» и «утверждать», а «вводить выработанные отелами предначертания в жизнь по мере надобности» (Деяние 170). И Церковное Управление впоследствии воспользовалось этим своим правом.

Нам представляется, что подобные попытки со стороны крайне консервативно настроенных авторов свести на нет соборные итоги всей предшествующей дискуссии (начиная с конца XIX века) о богослужебном языке Русской Церкви являются явными спекуляциями. До появления в результате обсуждения на Соборе итогового документа (доклада) о церковно-богослужебном языке этот вопрос, как мы пытались показать в ходе всего предшествующего повествования, прошел достаточно долгий путь всестороннего обсуждения в церковной печати и в собраниях, был по-настоящему осмыслен соборным церковным сознанием с учетом всего спектра мнений по нему. И плоды дискуссии по вопросу литургического языка Русской Церкви, думается, были подлинно соборными, выношенными Церковью. Так что соборное постановление по этому вопросу «не было неожиданным или в чем-то новым для церковных людей того времени. Более того, среди постановлений Собора оно являлось одним из наиболее ожидаемых и проработанных и было вполне закономерным итогом вековой работы Российской Православной Церкви по обсуждению и практическому решению проблемы богослужебного языка, итогом усилий Церкви по наилучшему решению непростой и давно стоящей перед ней задачи» (17,с.94.Выделено автором.- Ш.В.).

«Подлинно соборное решение вопроса о богослужебном языке не могло сводиться к "победе" одной "партии" над другою, к вытеснению одной тенденции и абсолютизации другой - пишет о. Н. Балашов. - На Соборе должна была состояться подлинная встреча,     открывающая возможность для творческого синтеза и взаимообогащения.. .Состоялась ли такая встреча? Думаю, что да - или, скажем осторожнее, отчасти да, несмотря на то, что к ней было множество препятствий, из которых далеко не все отпали в ходе Собора» (4,с.Н9. Выделено автором.- Ш.В.).

Итак, подводя итоги всей предшествующей дискуссии, осмелимся утверждать, что по вопросу о русском языке богослужения в начале XX века церковное сознание, хотя и с нелегким трудом, в своих поисках пришло к тому, что практическое движение в этой области вполне возможно и в некоторой степени даже желательно. Документы Предсоборного периода и Св. Собора 1917-1918 гг. в этом отношении очень показательны. В них, собственно, содержится ответ Церкви на давний вызов жизни, как бы теоретическое решение Церковью проблемы литургического языка, что должно было явиться началом и практического ее преодоления. И это можно было бы назвать завершением дискуссии о богослужебном языке Русской Церкви, если бы не одно но. В трагическое послереволюционное время, как известно, далеко не все выработанные Собором проекты перемен удалось воплотить в реальную жизнь. Это касается, в частности, и вопроса о богослужебном языке. Практические действия Высшего Церковного Управления в этом отношении скоро заглохли, -стали непервостепенны, даже неполезны и, в конце концов, невозможны. И причины этому известны - обрушившиеся на Церковь гонения, церковная разруха, обновленческий раскол.

После Собора

Справедливость требует сказать, что несмотря на то, что ВЦУ, согласно решению Собора 1917-1918 гг., уже могло по своему усмотрению «вводить выработанные отделами (Собора.-Ш.В.) предначертания в жизнь», вопрос о богослужебном языке, как вероятно, и целый ряд других вопросов, доклады по которым не успели обсудить в общих соборных заседаниях, в ближайшие после Собора годы вновь планировался к обсуждению на следующем Поместном Соборе. Подтверждение этому мы находим в документах ВЦУ за 1919 год. 25 июня этого года совместным заседанием Св. Синода и Высшего Церковного Совета рассматривалось прошение управлявшего в то время Киевской Епархией епископа Назария (Блинова) о разрешении использовать в богослужении украинский язык. Однако годом раньше (1918) Украинский Церковный Собор постановил сохранять церковнославянский язык в богослужении. Вероятно поэтому «сторонников богослужения на украинском языке призвали подчиниться решению, которое вынес Украинский Собор, указав, однако, что вопрос о языке богослужения будет вновь рассмотрен Всероссийским Поместным Собором, когда окажется возможным созвать его»(4,с.158-159. Выделено мною. - Ш.В.) Созыв следующего Поместного Собора первоначально планировался в 1921 году. Его задачами, вероятно, должно было стать продолжение и завершение работ Собора 1917-1918 гг.

Вместе с тем (и, надо сказать, в полном согласии с соборными итогами), «русский язык после Поместного Собора успешно употреблялся в некоторых частях богослужения (в соответствии с 4 тезисом соборного отдела) в храмах Петроградской епархии при поддержке священномученика митрополита Вениамина. Имели место такие опыты и в Москве - причем, насколько можно судить по позднейшим документам митрополита Сергия и его Синода, по благословению святителя Тихона» (4,с.159). Такое благословение святейшего патриарха Тихона на использование русского языка в богослужении получили, например, московские священники Иоанн Борисов и Владимир Быков (см.15,с.52; 20,с.47) и известный сибирский миссионер,- киевский архимандрит Спиридон (Кисляков) (15,с.52). И что особенно характерно, «в то время русский язык в церковной службе отнюдь не воспринимался в качестве приметы обновленчества» (4,с.159).

Однако в то же время, еще до организационного оформления обновленческого раскола, имели место случаи самочинных (без разрешения ВЦУ) нововведений в богослужение и радикальных изменений сложившейся богослужебной практики. Так, один из будущих лидеров обновленчества, находящийся на покое епископ Антонин (Грановский) (+1927), по словам А. Левитина и В. Шаврова, «после революции как с цепи сорвался: проживая...в Заиконоспасском монастыре (на Никольской), совершая литургию посреди храма, читал евхаристические молитвы вслух, кроил и перекраивал богослужение, изменяя его каждый день...» (20,с.47). В частности, еп. Антонин использовал в своих «реформированных» богослужениях русский язык (20,с.566,574).

Из подобных же реформаторов можно назвать еще петербургского священника Иоанна Егороваи священника из города Лебедин Харьковской губернии Канстантина Смирнова,- в будущем довольно активного обновленческого деятеля. О том, что такие вопиющие нарушения богослужебной практики в первые послереволюционные годы получили довольно широкое распространение, свидетельствует относящееся к концу 1921 года письмо Патриарха Тихона еп. Томскому Виктору (Островидову) «о недопущении новшеств в церковно-богослужебной практике» (35,с.276).

Представляется вполне очевидным, что именно эти «чрезмерные вольности некоторых священнослужителей по отношению к богослужебному чину побудили Патриарха Тихона выступить с обращением к архипастырям и пастырям Православной Российской Церкви от 17 ноября 1921г.» о недопустимости нововведений в церковно-богослужебной практике (4.С.161). Среди «разных нововведений, не предусмотренных Церковным уставом», в этом обращении, в частности, называется и то, что «шестопсалмие и другие богослужебные части из слова Божия читаются не на церковнославянском языке, а по-русски; в молитве отдельные слова заменяются русскими и произносятся вперемежку с первыми...» (4,с. 162). «На такие... своеволия отдельных лиц в отправлении богослужения,- говорится дальше в обращении Патриарха,- нет и не может быть нашего благословения» (4,с.162). В обращении упоминается Собор 1917-1918 гг., который разрабатывал вопросы исправлений в богослужении и снова высказывается надежда на то, что эти работы «предстоит завершить будущему Собору, когда он состоится». До того же времени, пишет Патриарх, «предлагаем Архипастырям и пастырям нашей Российской Церкви воздержаться от богослужебных нововведений, дабы неосмотрительностью в сем деле не подать повода к смущениям среди верующих и не вызвать разделения в Церкви. А где такие новшества уже есть предписываем всем органам Церковного Управления... принимать все меры к искоренению этого нездорового явления нынешнего времени» (4,с.163. Выделено автором обращения.- Ш.В.).

Разумеется, что такое решение Высшего Церковного Управления в лице Патриарха Тихона нисколько не противоречило постановлениям Собора 1917-1918 гг. в отношении богослужебного языка. Ибо согласно этим постановлениям, «Святейший Патриарх и Священный Синод могут по своему усмотрению и по мере надобности вводить в жизнь предложения отдела (О богослужении.- Ш.В.), но отнюдь не обязаны делать это» (4,с.157. Курсив автора.- Ш.В.). И в данном случае святитель Тихон руководствовался не разрешением Собора 1917-1918 гг. вводить русский язык в богослужение, а стремлением сохранить единство Церкви, единение и единодушие верующих перед лицом безбожной Советской Власти. Вот как комментирует это обращение о. Н. Балашов: «Совершенно естественно, что в тяжкое время гонений, когда само существование органов Высшего церковного управления находилось под постоянной угрозой, задача сохранения Предания Церкви и поддержания церковного единства представлялась первоочередной. Тем не менее, в Обращении принципиально признается важность развития новых форм церковно-богослужебной жизни при условии их рассмотрения и одобрения Церковью на следующем Поместном Соборе... Именно "до того времени" архиереям и священникам было предложено "воздержатся от богослужебных нововведений"» (4,с.163-164).

Остается только добавить, что одновременно с выступлением Патриарха Тихона с этим обращением им были наложены запрещения за самочинные литургические новшества на епископа Антонина (Грановского) (35,с.275) и священника Константина Смирнова (20,с.52), которые, однако, запрещению не подчинились.

После печально известных событий весны 1922 г.,- узурпации высшей церковной власти группой так называемого «прогрессивного духовенства» (будущими лидерами обновленчества) и ареста патриарха Тихона, -Ярославский митрополит Агафангел (Преображенский), временно замещавший арестованного патриарха во главе церковного управления, повторил патриаршее распоряжение о недопустимости новшеств в церковно-богослужебной практике.

Со своим посланием всем членам Русской Православной Церкви от 18 июня 1922 года митрополит Агафангел выступил именно в связи с незаконным захватом обновленцами церковной власти: «меня официально известили, что явились в Москве иные люди и встали у кормила правления Русской Церкви... Они объявили о своем намерении пересмотреть догматы и нравоучение нашей Православной веры, священные каноны Св. Вселенских Соборов, Православные богослужебные уставы, данные великими молитвенниками христианского благочестия, и организовать таким образом новую, именуемую ими "Живую" Церковь». В своем послании митр. Агафангел,не отрицая «необходимости некоторых видоизменений и преобразований в богослужебной практике и обрядах», снова, как и Патриарх, ссылался на Собор 1917-1918 гг., выражал надежду на созыв следующего Поместного Собора, «который... рассмотрит все то, что необходимо и полезно для нашей церковной жизни» и призывал воздерживаться от самовольных нововведений, которые «могут вызвать смятение совести у верующих, пагубный раскол между ними, умножение нечестия и безысходного горя». «Храните единство святой веры в союзе братского мира, - призывал верующих митр. Агафангел. - Не поддавайтесь смущению, которое новые люди стремятся внести в ваши сердца по поводу учения нашей Православной веры; не склоняйтесь к соблазнам, которыми они хотят обольстить вас, производя изменения в Православном богослужении, действуя не законными путями соборного установления, но по своему почину и разумению...» (20,с.94-95; 35,с.305-307).

Если принять во внимание то, что обновленческое ВЦУ с 19 мая 1922 года возглавлял запрещенный патриархом Тихоном в служении еп. Антонин (Грановский), скандально известный своими радикальными литургическими реформами, то становятся вполне понятными призывы митр. Агафангела воздерживаться от каких бы то ни было богослужебных новшеств. И, надо сказать, такая позиция законной церковной власти по отношенною к каким-либо богослужебным преобразованиям была хотя и вынужденной, но единственно возможной в то время и вполне оправданной.

В связи с тем, что Русская Церковь вступила в полосу жесточайших преследований, круг первоочередных забот церковной администрации оказался теперь совсем иным по сравнению с дореволюционным периодом. Обновленческий раскол 1922 года лишь добавил патриаршей Церкви неотложных забот. Бесцеремонная и жестокая атеистическая пропаганда, с одной стороны, и массовый отход епископов и духовенства в обновленчество - с другой, вынуждали прежде всего думать о том, как сохранить Церковь. Принудительное закрытие храмов, монастырей, учебных заведений Церкви, отчуждение церковного имущества, аресты и казни сохранявших верность патриарху епископов, священников и мирян существенно ослабили Церковь, сделали ее неспособной к проведению намеченных на Соборе реформ. Борьба за выживание отнимала все силы и не позволяла заняться неспешной творческой работой, в частности, по обновлению литургического языка. Финансирование такой деятельности было также нереально. Отдельные же, частные опыты в этой области стали тоже затруднительны, а после церковного переворота 1922 года даже нежелательны, так как уже с этого времени связывались в сознании многих верующих с антицерковным движением обновленчества.

Как известно некоторые активные деятели этого инспирированного советскими властями движения решили перехватить инициативу в области литургических реформ. В результате этого «сама идея каких-либо богослужебных преобразований оказалась надолго скомпрометированной, поскольку ассоциировалась с красным обновленчеством в сознании тех, кто сохранил верность гонимой Патриаршей или Тихоновской Церкви» (4,с.164). Совершенно естественно, что в такой тяжелой для Русской Церкви «ситуации, когда с внешней стороны - постоянное вмешательство властей во внутренние дела церкви, аресты, допросы, показательные процессы против церковных деятелей, а с внутренней стороны - образование новых обновленческих кругов, в своих стремлениях к реформам переступавших все границы, церковному руководству, служение которого было крайне затруднено, оставался лишь один путь. Сохранение единства путем строгого соблюдения традиции» (34,с.193. Курсив автора. - Ш.В.). И в частности, сложившейся в русской Церкви традиции использования в богослужении церковнославянского языка,- добавим от себя.

Такая ситуация в конечном итоге привела к тому, что вопрос о возможности использования в богослужении русского языка для основной массы верующих потерял свою актуальность вплоть до возобновления дискуссии по нему в конце XX века. Хотя частные опыты богослужебного использования русского языка предпринимались некоторыми отдельными священниками патриаршей церкви и в довоенные и в послевоенные советские годы (о чем будет сказано ниже), официальная позиция церковного руководства оставалась прежней. Касаясь «советского» периода истории нашей Церкви, нужно, конечно, учитывать и то, что в советское время никакие общецерковные попытки «популяризировать» православное богослужение не были возможны. Такая «религиозная пропаганда» явно противоречила бы внутренней политике советского правительства (15,с.56; 19,с.256;22,с.242).

Роль обновленчества в истории дискуссии

 Обратимся теперь вновь к обновленчеству и той роли, какую оно сыграло в истории вопроса о богослужебном языке Русской Церкви. В настоящее время хорошо известно о причастности к возникновению обновленчества органов богоборческой советской власти. «Открытие архивных фондов рассеяло последние сомнения в том, что обновленческая смута была инспирирована властями» - пишет историк А.Г. Кравецкий (18,с.79).

Опубликованные в последнее время документы доказывают, что ГПУ подготовило и спровоцировало церковный переворот 1922 года и впоследствии оказывало политическую поддержку его руководителям. Цели, которые преследовала при этом советская власть - расколоть Церковь и уничтожить ее по частям. «Выкидыш - так можно назвать идею Л.Д. Троцкого по разгрому Церкви. Нужно было сынициировать мертворожденное образование, которое при родах убьет свою мать. Вот механизм этого раскола, план этой интриги.. .Еще ГПУ было важно, чтобы все части этого эклектического раскола между собой постоянно боролись. Они и боролись между собой уже на первых своих соборах» (16,с.151). Объединяло их с самого начала лишь одно: признание социальных идеалов правящей идеологии своими. В этом-то, собственно, и заключалась настоящая «новизна» обновленцев, их подлинное отличие от ненавидимой ими патриаршей, «черносотенной» Церкви (см. напр.:20,с.98-107; 35,с.73,76-78,81). Все остальное было лишь прикрытием.

И в этой своей нескрываемой солидарности с политикой безбожной советской власти обновленцы, как мы знаем, зашли преступно далеко,- вплоть до открытого обмана и предательства братьев по вере: обвинений их пред большевиками в «контрреволюционной деятельности», что стоило жизни многим и многим людям (см.20;35). Процитируем в связи со всем сказанным хотя бы современника тех трагических событий, известного русского философа Н. Бердяева: «Никакого реформационного движения во время революции у нас не было. Руководители живой церкви... лишены были всяких творческих религиозных идей. Это было лишь приспособление части православного духовенства к существующей власти, не реформация, а конформизм. Тут сказалась традиция старого рабства церковной иерархии у государственной власти. Живоцерковники потому уже не застуживают никакого уважения, что они делали доносы на патриарха и иерархов патриаршей церкви, занимались церковным шпионажем и приспособлялись к власть имущим, они имели связь с ГПУ, которое давало директивы живой церкви... Живоцерковное движение никаких новых религиозных идей не имело, оно ничего другого не говорило, кроме того, что церковь должна приспособиться к советской власти. Но это не есть религиозная идея...» (5,с. 147).

Существует на этот счет и не менее важное свидетельство патриарха Алексия I (Симанского), относящееся к 1940-м годам. Святейший патриарх хорошо знал описываемую ситуацию, так как был активным участником церковной жизни 1920-1930-х годов. Как только у него появилась возможность, он сразу сказал правду об этом расколе: обновленчество - это никакие не реформы, а предательство своих братьев по вере... (см. 14).

Наконец, можно привести слова и самих обновленцев. Так, известный лидер обновленчества А.И. Введенский, предчувствуя близкий «закат обновленчества», неоднократно говорил: «Вся беда в том, что в глазах народа мы являемся... присяжным духовенством. Нас больше всего компрометирует Красницкий, тогда как Антонин Грановский, несмотря на все свои сумасбродства, нас нисколько не компрометирует» (20,с.647). Сквозь слова этого самосвидетельства также достаточно ясно проступает подлинная сущность обновленчества, которая изначально заключалась для церковных людей совсем не в литургических реформах, а в кощунственном признании социальных задач богоборческой советской власти и методов их решения соответствующими высоким идеалам Церкви (см. напр.: 20,с.282; 35,с.329). Характерно в этом отношении и то, что несколькими годами позже переворота 1922 г., когда обновленчество, окончательно себя дискредитировав, было реально преодолено Церковью, в правых расколах возникло понятие новообновленчество, которым обозначалась позиция заместителя патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и его Синода по отношению к советской власти. Именно «Декларация» митр. Сергия (1927) и казавшееся многим недолжным и перешедшим допустимые границы сотрудничество с безбожной властью, а не какие-то «реформы», воспринималось тогда как рецидив обновленчества 1920-х годов. Во введении к данной работе мы уже цитировали в связи с этим «иосифлянского» епископа Нектария (Трезвинского) (см. с.3,сноска №1). Можно привести также слова архиепископа Угличского Серафима (Самойловича), обвинявшего в 1928 г. митр. Сергия «в тяжком грехе "увлечения малодушных и немощных братии наших в новообновленчество"» (35,с.460.- Курсив мой. - Ш.В.). Московский протоиерей Валентин Свенцицкий по поводу «Декларации» 1927 года писал митр. Сергию: «Вы ставите Церковь в ту же зависимость от гражданской власти, в которую хотели поставить ее два первых "обновления"... все вы делаете одно общее, антицерковное обновленческое дело... Я не создаю нового раскола и не нарушаю единства Церкви, а ухожу и увожу свою паству из тонкой обновленческой ловушки...» (35,с.146. Курсив мой. — Ш. В.).

Вообще, касаясь обновленчества, не следует слишком преувеличивать его роль в истории исследуемой нами проблемы и практических попыток ее разрешения. Так, представляется спорным утверждение, будто обновленцы активно реформировали богослужение и, в частности, использовали в нем русский язык. Исследовавший этот вопрос А.Г. Кравецкий, например, пишет: «Считается, что обновленцы были сторонниками перевода богослужения на русский язык и радикальных литургических реформ. Однако знакомство с официальными документами обновленцев показывает, что это миф» (18,с.79). Историк приводит в подтверждение этому «единственное официальное высказывание обновленцев по этому вопросу» (18,с.79. Курсив автора. - Ш.В.) -резолюцию обновленческого «II Поместного Собора» 1923 года: «Священный Собор Православной Русской Церкви, заслушав доклады... о церковных преобразованиях, считает необходимым, не вводя никаких догматических и богослужебных общеобязательных реформ, пригласить всех работников церковного обновления всемерно охранять единство Церкви; благословляет творческую инициативу и сделанный почин, направленный на пробуждение религиозного чувства, церковного сознания и общественной нравственности» (30,с.22. Выделено мною. - Ш.В.).

Можно указать еще и на «Воззвание III Поместного Собора» обновленцев (1925), где говорится, что истинные последователи обновленчества «оберегают чин церковный -богослужебный», и в то же время утверждается, что «совершенно в сторону отошли те, кто самочинно ломает уставы, богослужение, учение Церкви, безумствуя в попытке своей, презрев многовековой соборный опыт Церкви, по своему измышлению "возродить" Церковь...» (4,с.166; 20,с.526-528).

По сути дела все приписываемые обновленчеству богослужебные новшества вводились в практику явочным порядком, «самочинно» отдельными представителями разрозненных, порой противоборствующих между собой и конфликтующих, мелких групп этого эклектического движения.«Конечно, -соглашается А.Г. Кравецкий, - какую-то работу в направлении перевода богослужения на русский язык могли осуществлять представители мелких, находящихся на периферии движения обновленческих группировок » (18,с.80). И из таких группировок, выродившихся в конце концов в полусектантские общины, можно назвать «Союз Церковного Возрождения», организованный еп. Антонином (Грановским) и «Союз религиозно-трудовых общин» священника Евгения Белкова (20,с.242-246). Но говоря об обновленчестве в целом, нет достаточных оснований считать богослужебные реформы, и в частности русский богослужебный язык, неким «знаменем» обновленчества, объединяющим воедино все его разрозненные группировки.

Напомним, что подлинная суть обновленчества как движения антицерковного,- это политическое приспособленчество, все остальное было для обновленцев непринципиальным. И это очень хорошо видно на примере отношения к русскому богослужебному языку крупнейшего обновленческого деятеля «митрополита, апологета - благовестника», впоследствии обновленческого первоиерарха Александра Введенского. Если на первых порах он и декларировал «родной язык взамен обязательного языка славянского» (1922 г.) или хотя бы «приближение к жизни литургийного языка» (1923 г.) и даже несколько раз служил с еп. Антонином (Грановским) составленную последним литургию на русском языке (20,с.229,290,575), то уже на обновленческом соборе в октябре 1925 г. Александр Иванович заявил: «Обновленчество - это еще трехлетний ребенок... Богослужение на русском языке не дает ему религиозного удовлетворения... Протоиереи Эндека и Адаменко уже приступили к изменению той обрядности, что создана в России веками. Верующие боятся потерять красоты богослужения... Я говорю: обновлению необходимо удержать всю православную обрядность... Бывший митрополит Антонин начал церковное обновление хорошо, но кончил фарсом» (цит. по: 4,с.166). «Еще более ревностно Введенский выступал в защиту церковнославянского языка в начале 30-х годов, когда крах обновленчества стал очевиден» (4,с.166). Вполне адекватно характеризует отношение обновленческого «первоиерарха» к проблеме богослужебного языка свидетельство одного из его учеников и современников. Это свидетельство передает нам В. Котт: «один из учеников обновленческого митрополита Александра Введенского рассказывал мне, что тот не признавал русский богослужебный язык и гнал о. Феофана (Адаменко), так как к церковной жизни часто подходил с эстетических позиций, именно поэтому он любил славянский язык, а русского не любил» (15,с.56;16, с. 152).

Названный же иеромонах Феофан (до принятия монашества - Василий) Адаменко (+ 1937) - священник Ильинской церкви в Нижнем Новгороде, примкнувший в 20-х годах к обновленцам, - совершал в своем храме богослужение на русском языке. «В 20-е годы, - пишет Кравецкий, - ему удалось подготовить и издать ряд богослужебных книг на русском языке. Любопытно, что его переводы без энтузиазма встречались обновленческими лидерами. Обновленческий синод так и не санкционировал богослужебное употребление этих переводов» (цит. по: 4, с. 166).

Все это, по нашему мнению, свидетельствует только об одном - вопрос о богослужебном языке для обновленчества 20-х годов не был принципиальным. И если отдельные представители этого течения иногда позволяли себе реформаторские декларации по этому поводу или даже реальные опыты русификации (по большей части скороспелые и грубые), то в целом «богослужебная реформа обновленцами так и не была проведена. Не считая отдельных приходов или маргинальных малочисленных групп... работы по переводу и редактированию богослужебных текстов практически не велись. Лишь после «Декларации» митрополита Сергия 1927г. начинается деятельность организованной обновленческим синодом комиссии по исправлению богослужебных книг, но издать подготовленные ею материалы уже не удалось» (4,с.165).

Вместе с тем приходится констатировать, что обновленчество все-таки надолго скомпрометировало саму идею каких бы то ни было перемен в богослужебном укладе. Почему же, действительно, в сознании массы простого народа, сохранившего верность гонимой Церкви, такие перемены стали с этого времени ассоциироваться с обновленчеством? Остается лишь признать это плодом радикальных, подчас крайне соблазнительных для совести верующих, реформаторских экспериментов отдельных обновленцев. Но все незрелые и бездарные литургические опыты этих реформаторов, активно действовавших в обеих столицах, тем более не есть, собственно, сколько-нибудь серьезная литургическая реформа, а только неумное и бесчинное реформаторство. И очень жаль, что в итоге этих попыток «хулиганской реформации» даже вполне разумные предложения упорядочения литургической практики и подлинного обновления богослужебного языка по сей день воспринимаются некоторыми верующими как нечто заведомо антицерковное или даже еретическое.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru