Дневник военного летчика

ПОСЛЕСЛОВИЕ ДОЧЕРИ

Я перечитала дневник папы (не могу написать отца), когда мы готовились отмечать его восьмидесятилетие. Конечно, я видела и листала его и раньше, но, наверное, и сама легкомысленнее была, и молодость родителей не казалась историей, а была просто частью их жизни, вполне мне понятной. А тут, пересматривая старые фотографии, перебирая семейный архив — вырезки из газет, статьи об испытательных полетах, старые служебные характеристики, я вдруг поняла, что особо ценное в нашем архиве — этот дневник, старая школьная тетрадка с пожелтевшими страницами, исписанная ровным почерком ручкой с фиолетовыми чернилами, о которых мы уже и забыли. Короткий дневник, охватывающий только период войны и обрывающийся неожиданно, малая часть жизни, но какая! Ивану Ведерникову — 18 лет, он романтик, пишет стихи. Это возраст моей младшей дочери, живущей уже совсем в другой стране и в другую эпоху. В этих иногда коротких, иногда более пространных записях, казалось бы, нет ничего особенного, все обыденно — для того времени. Но для меня это живое свидетельство состояния души и духа, причем не только моего отца, но большинства его поколения. Он все время повторяет: "Мы, мои товарищи". И до сих пор не может понять, как "ребята из нашего класса, в нашем же городе были полицейскими во время оккупации".

В дневнике много замечательных рисунков папиного друга и одноклассника — Модеста Теги, таланта и умницы. С ним начали летать в аэроклубе, с ним поступили в авиашколу, две недели ехали в специальном эшелоне, в обычных грузовых вагонах с Украины в Омск, жили в палатках и землянках. С натуры Модест рисовал Уральские и сибирские пейзажи, полевую жизнь, друзей, а по памяти — любимых литературных героев (например, Григория Мелехова и Аксинью из "Тихого Дона"). У Теги — трагическая судьба. По результатам очередной медкомиссии он был отчислен из школы, пехотинцем призван на фронт и практически в первом своем бою под Тихвином погиб.

И все же хочу добавить, пояснить некоторые детали и события, о которых упоминается в этом дневнике, о чем я узнала из рассказов папы.

Во-первых, как он, паренек из рабочей семьи, жившей далеко не в авиационном городе, оказался в летной школе? Наверное, так же, как многие другие. В школу № 2 г. Рубежного приехали представители из Лисичанского аэроклуба и пригласили в него десятиклассников. Туда ходил пригородный поезд, это примерно километров 25–30. В этот аэроклуб из школы поступило человек шесть. Занятия начались в январе месяце, сначала изучали теорию, самолет, а в конце мая начали летать. В общем, когда шли выпускные экзамены, Иван с товарищами ездил на полеты. Летали на учебном самолете По-2 , он назывался тогда У-2. Был июнь 1941 года.

О том, что началась война, они узнали, когда возвращались на пригородном поезде с аэродрома домой. Зашли в вагон и увидели, что проводник убирает керосиновые светильники из вагонов. Удивились — зачем? Он отвечает: "Есть приказ о затемнении, война началась".

Сразу же через аэроклуб подали заявление в военкомат. Их зачислили в Роганскую летную школу, которая находилась недалеко от Днепропетровска. Туда приехали в июле месяце, а в сентябре уже эвакуировались школой в Омск. Начались долгие, томительные из-за горячего стремления скорей начать воевать, месяцы учебы, растянувшиеся аж до 1944 года.

До сих пор остается у папы сожаление, что не удалось раньше попасть на фронт. Почему так затянулось обучение? Он объясняет: "Я мог окончить школу в октябре 1941 года. А получилось так. Перед тем как летать уже на самолете СБ — скоростном бомбардировщике — ударил мороз, масло замерзло и мы не могли начать летать. Пока научились, как его разогревать, пришел приказ — все самолеты, пригодные для боевых действий, отправить на фронт. Всё. У нас даже забрали шинели на фронт, а нам выдали куртки. А мы продолжали заниматься теорией, через день ходили в караул, строили землянки. И учились, учились…" Наверное, судьба берегла его для другого.

Хочется остановиться еще на одном эпизоде, о котором очень скупо рассказано в дневнике. В мае 1944 года, после окончания курса летной подготовки в Омской школе, из выпуска отобрали десять летчиков и направили в Грозненское объединенное училище, где они должны были продолжить обучение на командиров звеньев, и уже оттуда отправиться на фронт. Из Омска в Грозный добирались поездом, с несколькими пересадками. Время, образовавшееся между поездами, Иван решил использовать, чтобы заехать к родителям, которые в это время жили в Уфе. Добирался зайцем. Пожилая проводница, узнав, куда едет, спрятала, накормила. В Уфе по адресу нашел бараки, где жили родные. "Где здесь Ведерниковы?" — "А вот, в этой комнате". "Я открываю дверь, — вспоминал потом папа, — а дело было утром, часов в девять, солнечный день… Спрашиваю: "Разрешите?" Мама говорит: "Да". Я захожу, она смотрит, смотрит на меня и — рухнула, потеряла сознание. Я ее схватил на руки, а у нее глаза закатились. Когда она пришла в себя, первая мысль, чем накормить, ведь мама…" А дома — ни грамма еды, ни хлеба, ни крупы, ничего не было, питались только в столовой при заводе. Мама повела Ивана в столовую, на двойной талон взяла сразу две порции: кусок хлеба и пустой суп, в котором "четыре пшенины плавало". К вечеру с работы пришел отец, брат, родственники, которые тоже эвакуировались из Рубежного вместе с заводом. Тут уже чекушку спирта где-то достали, молочной каши сварили. На следующее утро он отправился дальше со своими товарищами, которые ехали через Уфу с его билетом. Мама, отец, братья провожали на вокзале. После того как Иван уехал, а ехал он воевать, его мама потеряла голос. Она смогла заговорить только через четыре года, когда ей сделали операцию на голосовых связках…

В феврале 1945 года Иван наконец оказался на фронте. В составе 35-го Сталинградского полка он принимал участие в освобождении Прибалтики и восточной Пруссии.

За первый боевой вылет Ивану Ведерникову объявили благодарность — за то, что хорошо держался в строю. На четвертом его подбили. Всем полком — 3 эскадрильи по 9 экипажей — они летали бомбить аэродром Серава. Оборона была серьезная: зенитки с земли, истребители в небе, к концу войны немцы научились действовать одновременно. Четыре наших самолета было сбито, среди них и папин. Зенитный снаряд отбил кусочек левого крыла, сантиметров в 70–80, а истребитель разбил правый двигатель. Чтобы двигатель не загорелся, Иван выключил его, шел на одном моторе. В это время они, выполнив задание, уже возвращались к линии фронта. Пока вокруг стреляли, он старался идти под прикрытием своей эскадрильи, потом появилась верхняя кромка облаков, он вошел в них и так "перетянул" линию фронта. Однако самолет на одном моторе лететь не мог, начал терять высоту. Стали искать, куда приземлиться. Вдруг, к своей радости, увидели полосу аэродрома. Когда подошли ближе, намереваясь туда сесть, рассмотрели, что эта полоса только еще строится: кони, люди, телеги. Штурман кричит: "Давай, уходи!". Скорость продолжала стремительно падать, все ближе и ближе лес, дальше снижаться нельзя. До сих пор эти картины стоят у него перед глазами. Что делать? Приткнуться негде — внизу кругом мощные деревья и бугристая поверхность. Туда рухнешь, костей не соберешь.

И в это время в памяти вспыхивает рассказ фронтовика, который выступал перед курсантами в Омской школе, делился с ними боевым опытом. Его также подбили на Пе-2 в районе Ладожского озера. Он выключил двигатель, чтобы не загореться. Самолет на одном двигателе не идет, они снижаются, прямо под ними холодные волны, вот-вот нырнут них. Штурман завопил нечеловеческим голосом со страха, и летчик, в нарушение инструкции, включил разбитый двигатель, — загорится или не загорится, но хоть заработает, — "дал ему газ", скорость увеличилась, они пролетели, увидели береговую полосу и сели. Так остались живы.

И Иван решается: включает двигатель, дает газ — патрубки краснеют, накаляются, и в это время лес кончается и перед ними — ровная площадка, болото. Летчик тут же выключает разбитый мотор, чтобы не загорелся и, ориентируясь на маленький кустик как на посадочный знак, сажает самолет "на пузо". Оказались они в 3 км от линии фронта. Только сели — из леса солдаты выбегают с котелками, с баночками: "Где тут у вас бензинчик?" Посмотрели, столько пробоин в баке, бензин течет в нескольких местах. Почему не загорелись, не понятно.

За свои боевые вылеты Иван был награжден медалью "За отвагу!", которую давали солдатам, ефрейторам и летчикам.

И последнее. А, может быть, наоборот, самое главное… Галина Бокатая, о которой упоминается в дневнике, и которая писала Ивану письма в Сибирь, — моя мама. Она стала его женой сразу после войны, в начале 1946 года, и прошла с ним всю жизнь, воспитав двух детей и четырех внуков.

Это лишь несколько событий, стоящих за дневниковыми записями. А дальше — долгая жизнь: служба, полеты, испытания военных и гражданских самолетов, четыре боевых ордена в мирное время, Звезда Героя Советского Союза…

Наталья ВОЛОДИНА