Отечественные историки о российском самодержавии XVII в. Часть первая

А.Е. ПРЕСНЯКОВ
МОСКОВСКОЕ ЦАРСТВО И РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ
Фрагменты

Публикуется по: Пресняков А.Е. Московское царство. Пг., 1918. Гл. IX. С. 129–139.

В шестидесятых годах XVII века Московское царство подверглось тщательному изучению приезжего человека—хорвата, католического патера Юрия Крижанича. Первый панславист, Крижанич мечтал о могущественной Московии, как будущей освободительнице славян от иноземного ига; мечтал об объединении славян на почве их национально-политических интересов и единой культурной жизни, славянской и католической. Необходимой предпосылкой для осуществления этих мечтаний было государственное, экономическое и культурное процветание Московского государства. Московская действительность жестоко разочаровала Крижанича. Всматриваясь в нее, Крижанич убедился, что самодержавная власть единственная на Руси активная и творческая сила. Свободная от раздела верховной власти "на многия части", она может рационально руководить народной жизнью, стать выше розни сословных интересов, разумно регулировать социальные отношения, установить полезные и справедливые законы, правильный суд и закономерное управление, развить торговлю и промышленность, насадить жизненно-полезное просвещение. Все это, однако, задачи будущего. Перед нами в лице Крижанича проповедник просвещенного абсолютизма, который полон веры в творческие силы и способности державной власти и человеческого разума и глядит с бодрой надеждой на грядущее, вопреки тягостным впечатлениям окружающей его действительности. А действительность эта нашла в Крижаниче строгого и наблюдательного судью. Самодержавная власть, которую он высоко ценит, является ему на Руси в искаженном, извращенном состоянии. Она выродилась в "крутое владение" и "тиранское царство", которое управляет по худым законам, жестоко и, в то же время, слабосильно, разоряет страну ошибочной финансовой системой, развращает народ винной монополией, принижает его произволом. Московская администрация развращена, с одной стороны, попустительством власти, слишком снисходительной к приказным злоупотреблениям, а, с другой, нищенским содержанием, которое заставляет кормиться от дел, и еще более самой постановкой задач управления, в котором на первом месте казенный интерес, извлечение из народа лишнего "прибытка", а не забота о благосостоянии страны. Развращен и народ всем этим укладом государственной жизни, живет в бедности и невежестве, ничего не делает но совести, а лишь ради "страха казнения", приучен к обману и лености. Все эти грехи и беды русской жизни Крижанич объясняет исторически тем, что начало "крутому владению" и "людодерству" положил Иван Грозный, не только в силу личного своего нрава, но и потому, что занят был войнами и внешней борьбой, а затем налетели смуты мeждyцapcтвия, которые в конец разорили государство, так что и новой династии пришлось, прежде всего, восстановлять и укреплять его внешним образом; и только по выполнении этого дела стала на очередь реформа всего государственного быта путем новой законодательной работы. Типичный рационалист, Крижанич, с другой стороны, объясняет те же особенности русской жизни "злыми законами", и от разумного законодательства ожидает исправления всех недостатков государственного быта и пороков народной жизни. От "крутого владения" происходит, по его суждению, и малая населенность Руси, и слабое развитие ее производительных сил, и низкий уровень ее культуры. Причину Крижанич берет за следствие и хочет, в духе миросозерцания своего времени, мести лестницу снизу, а строить ее сверху. Но, в то же время, он был прав в понимании очередных задач правительственной власти, и его проекты всесторонней реформы шли навстречу основным тенденциям московской государственной жизни.

Московское царство выросло на великорусской почве, но с середины XVI века вышло за ее пределы на широкие пространства великой Восточно-европейской равнины. Великорусская народность в упорном колонизационном движении и Московское государство в неустанном боевом расширении стремятся к господству над этой равниной, расширяя свое движение к западу и к югу и к востоку. Без доступа к западному морю неразрешимой была задача подъема народного хозяйства и национальной культуры. Народная земледельческая тяга увлекала население к югу на черноземные и степные пространства лежавшего втуне земельного богатства. И это стихийное движение вслед за боевой и промысловой колонизацией Дона вольным великорусским казачеством вело за собой государственную московскую власть, которая от обороны южной границы неизбежно переходила в последовательное наступление, все более углублявшееся к югу. Южная граница с степным татарским миром — была издавна изнурительным кошмаром Великороссии. Открытая для вражеских набегов, вечно тревожная, она требовала непрерывного наблюдения и охраны. Против нежданных набегов крымской орды приходилось ежегодно с весны выдвигать на юг обсервационный корпус ратной силы, организовывать постоянную станичную и сторожевую службу, сооружать укрепленные пограничные лиши крепостей, валов и засек. Оборонительная работа эта поглощала много сил и средств, не меньше любой прямой войны. В середине XVII века ряд обширных фортификационных работ на юге и юго-востоке создал непрерывную линию укреплений от Ахтырки на реке Ворскле до Уфы, чем значительно облегчена оборона этой беспокойной границы. Но южная борьба не была этим закончена. Она указывала на необходимость, ради обеспечения жизни южных окраин, пробиться к Черному морю, как естественной границе Восточно-европейской равнины. К тому же исходу вели и другие политико-географические отношения Великороссии. Вековая борьба за Смоленск с соседней литовской силой и постепенное наступление в Северщину были проявлениями столь же стихийной тяги северо-востока к Днепровскому бассейну, которая была обусловлена стародавними колонизационными и народнохозяйственными интересами. Во время Смуты эти области были потеряны Московским государством. Стремление вернуть их в составь московских владений, как и раньше — борьба за обладание ими, не была, однако, самодовлеющей, законченной в себе политической задачей. За ней подымалась иная проблема — о Днепровском бассейне, о южных путях, помимо которых неразрешим был и весь южный, черноморский международный вопрос. Внутренний кризис Речи Посполи-той, разразившийся восстанием Богдана Хмельницкого, развернул этот вопрос во всем объеме. Московское государство втянуто в продолжительную борьбу за Малороссию и довело ее до половинчатого решения на условиях Андрусовского перемирия и "вечного мира" с Польшей 1686 года. Все это движение к югу выводило Московское государство на новую и широкую арену международных отношений Ближнего востока. В конце XVII века Россия вступает в первые русско-турецкие войны, открывая тем новую эру своей позднейшей вековой международной деятельности.

И в тот же период развивается великорусская колонизация восточных окраин. В первую четверть XVII века русское население проникает в многоземельные места за Каму и движется вниз но Волге. Утверждение тут мирных отношений ради охраны колонизации торговых путей к азиатскому востоку ведет Московское государство к долгой и упорной борьбе с анархией инородческого быта, увлекая его все глубже в прикаспийские области по путям к позднейшей имперской среднеазиатской политике. Народное движение ради промысловых и торговых целей заносит пионеров русской колонизации в Сибирь и к Дальнему Востоку. При царе Михаиле их группы достигли берегов Охотского моря и начали заселение берегов Енисея и Лены; в 1640-х гг. русские поселенцы утвердились в Анадырском краю, в Забайкалье, проникли на Амур; в 1689 году договор с Китаем дает первое определенное разграничение дальне-восточных владений.

Огромное расширение политического кругозора питало поиски новых источников народного обогащения и национальной культуры. Московское государство втягивается все более в международную торговую жизнь, привлекая иноземцев транзитным торгом с азиатским Востоком, и в европейские международные отношения. А. Л. Ордин-Нащокин полагал даже, что важнейшая задача московской политики — приобретение Ливонии и морского побережья на Западе. Ради свободного морского пути через Балтийское море, он советовал царю Алексею сосредоточить все силы на Балтийском вопросе, отказавшись от Малороссии и от западно-русских завоеваний. Московия, выступившая в конце XV века на европейском горизонте, в XVII веке входить в ряд европейских держав.

Но это уже не то великорусское Московское государство. Великорусский центр — только опорный пункт для перестройки Московского царства в обширную империю. И все устои старой великорусской жизни переживают в XVII веке глубокий и сложный кризис. В нелегких муках исторического делания рождает Московия новую Россию. Государство могло выдержать этот кризис и преодолеть его только ценой чрезвычайных организационных усилий. Напряженный и скованный всеобщим закрепощением социально-политический строй, усиление централизации управления, бюрократизация его органов вырастали с роковой неизбежностью на почве данных условий государственной жизни. Государственная власть работала, чем дальше, тем больше, над вопросами, которые не были непосредственно связаны с великорусским народным бытом. Все нараставшее расширение территорий и усложнение этнографического состава ее населения создавало огромный сдвиг национальных основ этой государственной жизни. Великорусское государство перерождается в "всероссийскую" империю, господствующую над многоплеменной страной, где русский элемент только основа и спайка, организующая и ассимилирующая сила. XVII век — типичная "переходная эпоха", которая закончится формальным разрывом русской государственности с великорусским центром в Петербургской, всероссийской Империи.

Сложный кризис, пережитый Московским государством в XVII веке, сопровождался значительным усилением государственного начала, углублением его господства над всеми сторонами народной жизни. Разрастается активная опека государственной власти над этой жизнью. Наладив в новых, более суровых формах эксплуатацию народных сил и средств для государственных потребностей, правительственная власть оказалась перед ясным итогом — их крайней недостаточности, насущной необходимости их усиленного питания и развития. Идеи Крижанича отражали не только его теоретически воззрения, воспитанные на политической литературе католического Запада, он давали чуткий отклик и находили наглядное подтверждение в русской действительности.

Самодержавная власть достигла полного расцвета в условиях острого кризиса всей государственной и общественной жизни страны. Быстро разлагались и приходили в упадок бытовые и духовные культурные традиции, расшатан и выродился старый уклад социальных отношений, и властная деятельность правительства не встречает отпора в сколько-нибудь крепко организованных общественных группах, в сколько-нибудь определенном и устойчивом общественном мнении. Она чувствует себя властительницей судеб страны и всех разрядов населения, ответственной лишь перед Богом руководительницей материальной и духовной жизни народа.

Высоко стоит царь — помазанник Божий — над страной в сознании царя Алексея. Его властными действиями руководит Божественное Провидение: "сердце царево в руке Божьей" и, когда нужно принять важное решение — "Бог царя известит". Царь Алексей твердо верит в богоустановленность и даже боговдохновенность своей власти, хотя готов признать, в христианском смирении, что сам он лично по своей человеческой ограниченности не достоин быть для земной жизни "людей божьих" — "солнцем великим или хотя малым светилом". Зато он требует от царских слуг полной, благоговейной покорности — "в страхе Божием и Государевом", и выговор боярину за ослушание царского указа звучит укором за грех религиозный: "Кого не слушаешь? Самого Христа!" Лично отзывчивый и внимательный к чужим нуждам царь Алексей резко отрицает всякую требовательность подвластных по отношению к царю как в общественном движении протеста против приказного засилья, так и в частных просьбах о выдаче, например, заслуженного вознаграждения: "хоть и довелось дать жалование, звучала в таких случаях царская резолюция, а за то, что бил челом с укором, отказать во всем". У людей государевых нет прав перед верховной властью; то, что они считают своими правами, имеет источником лишь царскую милость.

Навстречу идеальным представлениям царя Алексея о царской власти шли народные воззрения на нее, как на источник высшей справедливости, не формальной, а жизненной и житейской. К царю тянулись с челобитьями по личным делам в поисках выхода из приказной волокиты и противоречий между действующим правом и обывательской правдой; к царю взывали "изветами" на злоупотребления и насилия подчиненных властей, заявляли за собой страшное "слово и дело государево", чтобы привлечь к себе внимание верховной власти. У царя искали защиты от бесправного положения, обвиняя за это приказное "средостение" между верховной властью и народом. И царская власть XVII века разделяла эти народный воззрения, негодуя на "злохитренные" приказные нравы, порываясь к организации строгого надзора за администрацией и, особенно, суровых кар за ее тяжкие преступления. То, что вытекало из существа приказного строя и условий его функционирования, казалось чертой нравов, пороком моральной дисциплины. И мечта о правде общественной воплощалась в религиозно-моральной идеализации царского сана. Нарастала "царская легенда", так характерно выразившаяся в той черте народных бунтов, что они направлены против бояр и приказных людей, а про царя то говорили, во время народных волнений: "нынче государь милостив, сильных из царства выводит, побиваем сильных людей дубьем да ослопьем", то осуждали, что он "глядит все изо рта" своих бояр, а "не умеет в царстве никакой расправы сам собою чинить, люди им владеют".

Характерная для всей истории монархического абсолютизма борьба между личной властью самодержавного государя и ее поглощением бюрократическими органами управления окрашена в старой монархии мыслью, что зло правительственного строя в бюрократическом засилье, a спасение от него в сверхзаконной, чуждой мертвящего формализма деятельности носителя верховной власти. Лишь постепенно стремление подчинить работу правительственных учреждений началу законности в "регулярном" государстве приведет к сознанию, что основная опасность для этого начала кроется в личной самодержавной власти, по существу своему с ним непримиримой. XVII век еще далек от таких мыслей. Царская власть переживает период расцвета своего самодержавия, расширения своих задач, углубления своего властвования над народною жизнью, преодолевая суровой силой и приказной организацией глухие раскаты и бурные взрывы стихийного протеста народной массы против тягости закрепощения и великой тяготы "государева и земского дела".

Идеология Московского царства в эпоху царя Алексея еще окрашивает понимание державной власти и ее задач религиозно-нравственными началами. Это время последнего, предсмертного расцвета традиционного средневекового мировоззрения. Вступление Московского государства в круг широких международных связей и отношений связано в сознании царя Алексея со старинной идеей о значении Москвы в истории христианского мира. Москва — третий Рим, последняя столица христианского всемирного — в идеале — царства, последняя опора истиной вселенской веры. Церковно-религиозные мотивы вносит он в осмысление вопросов и внешней и внутренней политики. Политическим соображениям А.Л. ОрдинаНащокина против борьбы за Maлороссию и в пользу сосредоточения всех усилий на Балтийском вопросе, царь противопоставляет мысль, что непристойно, даже греховно покинуть "черкасское дело" высвобождения православной страны из иноверного владычества. А общее призвание Москвы в международных делах представляется ему высокой ролью главы православного Востока, противостоящего иноверному Западу и мусульманскому миру. И власть правления Божественное провидение вручило ему на то, чтобы вести людей Божиих по путям религиозно-нравственной правды и праведной веры. Теократические задачи царской власти нашли выражение в ряде писем и указов царя Алексея, которые так богаты религиозными наставлениями и морализирующими сентенциями. Ярко окрашены таким пониманием царской власти ее отношения к русской церкви. Попытка патр. Никона поставить духовную власть независимо и выше светской и провести в русской жизни признание патриарха носителем "образа Христова", верховным пастырем и "отцом крайнейшим", авторитет которого имеет безусловное, непререкаемое значение, когда он по сану своему "возвещать будет о догматах Божиих и о правилах церковных", привела к конфликту между обеими властями. Церковный собор 1667 года осудил Никона, но основной вопрос разрешил в духе самостоятельности церкви постановлением, что "царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх в церковных". Но царь не признал этого постановления, изъяв его из официальных соборных деяний, и конечный исход конфликта высоких властей выразился в победе государства над церковью, законченной через полстолетия отменой патриаршества и учреждением "правительствующего синода", органа светской власти по управлению церковными делами. Эта трагедия русской церкви получила особо глубокое значение в связи с пережитым Московской Русью культурным кризисом. Скрещение при новых условиях в исторической жизни разнородных культурных влияний — малороссийских и польских, западноевропейских, шедших из протестантского, немецкого мира и католических, более близких официальной русской церковности, чрезвычайно усложнило брожение традиционного быта и привычных воззрений. Вызванное но существу общим кризисом народно-государственной жизни, это брожение основной чертой и основным результатом имело отделение церковно-религиозных понятий и интересов от сферы мирской, светской жизни. Бурно и тягостно протекал на Руси процесс разложения старого мировоззрения. Осложненный сильными католическими влияниями в области церковно-иерархических стремлений и богословского мышления, он привел к расколу русской церкви на официальную церковь "никонианства" и ряд народно-церковных общин "старообрядчества". А в связи с новыми условиями государственной и общественной жизни — к иному расколу — между церковью и государством, старой церковностью и общественным бытом. В недрах Московского царства, средневекового по всему стилю своего царского верха, неудержимо нарастает секуляризация государственной жизни и политических воззрений. Государственная работа стала слишком сложной и напряженной, чтобы удержаться в устарелых формах и устоять на старых основах. Усвоение иноземной военной и торгово-промышленной техники, ряд "новшеств" как первые попытки кораблестроения, организации врачебного дела, устройство почтовых сообщений и т. п., новые приемы воздействия на народнохозяйственную жизнь с организацией кредита и покровительстве иных приемов в строении торгового дела, наконец, опыты удовлетворения острой потребности в людях, подготовленных к деятельности на разных поприщах административной и экономической жизни, — все эти новые тенденции государственного управления преобразовывали правительственную власть в новый политический тип светской полицейской государственности. Коренной перелом в направлении и в общем укладе государственной жизни развивался параллельно и в тесном взаимодействии с проникновением ряда новшеств в общественный быт и в духовный кругозор русских людей. Наплыв новых и непривычных впечатлений манил интересными новыми сведениями, вводил в сознание ряд новых понятий, приучал к иным приемам мысли, создавал потребность в обновлении средств и способов ее выражения. В общественных кругах, охваченных волной новых культурных веяний, шел острый процесс ломки старых традиций, их вырождения и упадка. И развивался он под тем же знаком секуляризации целых крупных областей и быта и духа. Разлагалась и падала старая культура, умирала старая Московская Русь. На смену ей надвигалась новая Россия.