Глава XI. Школьное дело после Екатерины II

Из книги "История русской педагогии"

Уставом от 5 ноября 1804 года об учебных заведениях, подведомственных университетам, частные пансионы были поставлены в зависимость от университетского и гимназического начальства и подчинены их контролю. Желающий содержать пансион должен был подать прошение директору гимназий с указанием предметов и часов учения, со списком учителей и свидетельствами об их познаниях. Разрешение или запрещение открывать пансион зависело от университета. Способ преподавания предметов и учебные пособия в пансионах должны были быть одинаковыми со способами и пособиями казенных училищ. Поэтому учителя пансионов должны были учиться методам преподавания в гимназиях и получать соответствующие свидетельства. Если бы содержатель пансиона захотел ввести в его учебный курс новый предмет, он должен был бы подать о том новое прошение и получить разрешение университета. О каждом новом учителе, приглашаемом в пансион, требовалось уведомление директора гимназий. Ежегодные испытания в пансионах губернских и уездных городов должны были производиться в присутствии директора гимназий или смотрителя училищ. Директору же нужно было представлять ведомости о состоянии пансионов, числе учащихся в них и об успехах учеников ⁴.

Но гораздо сильнее министерство просвещения начало теснить частные учебные заведения со второй половины царствования Александра I. Министр Разумовский обвинял частные пансионы в том, что они в большинстве иностранные, содержатся лицами, не имеющими педагогических качеств, гнушающимися русского языка и даже возбуждающими презрение к нему в своих воспитанниках. Воспитанники пансионов мыслят и говорят по-иноземному, а на русском языке, т. е. часто на своем родном, не могут сказать и несколько слов. Было предписано разрешения на открытие новых пансионов основывать не только на степени учености содержателя, но еще более на удостоверении о его доброй нравственности, требовать от содержателей пансионов и учителей в них знания русского языка и преподавания на нем всех предметов.

В 1811 году содержателей частных пансионов обязали вносить в министерство просвещения ежегодно 5% с платы, получаемой ими на содержание пансионеров (эта мера вскоре была отменена). В 1827 году была произведена новая ревизия частных пансионов, причем оказалось, что многие иностранцы содержали пансионы без разрешения, весьма часто обучали, не имея нужного свидетельства, и что в пансионах русская история и русский язык были, по большей части, "в великом пренебрежении". Само собой разумеется, что были приняты меры против этих непорядков, в частности, повторено было распоряжение о преподавании всех наук на русском языке. В 1831 году учебное начальство обязали следить самым бдительным образом за частными училищами, за направлением мыслей и нравственными качествами содержателей пансионов, за преподавателями, библиотеками, особенно строго было приказано наблюдать за иностранцами-учителями и требовать от них гарантий благонадежности; в 1835 году было принято постановление, чтобы ни один частный пансион в России не открывался без согласия министра, причем указывалось, что и с разрешения министра открытие частных заведений может состояться только в крайнем случае ⁵. Немного ранее, а именно в 1834 году, было предписано штрафовать учителей, которые будут преподавать без установленных свидетельств, и содержателей пансионов, где такие учителя окажутся. Положение о частных учебных заведениях, изданное 12 января 1835 года, требовало от учредителей пансионов не только установленных свидетельств об их образовании и самых подробных сведений о типе заведения и преподавании, но и удостоверения в их добром поведении и русского подданства (§ 2 и 3). В 1842 году подтверждена обязанность выполнения всех вышеуказанных требований и нарушителей их приказано штрафовать, а за второе нарушение отправлять за границу. В 1846 году в дополнение к прежним установленным требованиям лиц, открывающих пансионы, приказано было требовать удостоверение и в способности к содержанию учебного заведения. Распоряжением министра народного просвещения от 11 апреля 1847 года число частных школ в С.-Петербурге было ограничено так, что новые могли открываться только в случае закрытия одной из существующих. Открытие без надлежащего дозволения власти частного училища наказывалось штрафом от 5 до 200 рублей ⁶.

Очевидно, что частные пансионы и школы рассматривались правительством как необходимое зло, которое всякими мерами и средствами нужно ограничивать и по возможности искоренять. С государственной педагогикой и государственной школой не уживались общественная педагогия и частная школа.

Оставалась еще одна область воспитания, независимая от государственной опеки, это — область семейного воспитания. Государство пыталось и на него распростереть свою направляющую и контролирующую десницу, пользуясь тем же поводом, что и в случае частных школ, — неподготовленностью иностранных учителей.

Когда правительство начало заводить гимназии для образования русского юношества, преимущественно дворянского, оно встретило противодействие со стороны дворянства, не хотевшего учить своих детей вместе с разночинцами. Дворянство предпочитало гимназиям свои частные, дворянские пансионы и домашних учителей. Потребность в образовании была не особенно велика и в других сословиях. Для содействия распространению правительственного просвещения Сперанский провел проект об экзаменах на чины. В записке, составленной по этому предмету, он делает такое любопытное обозрение способов образования: у нас, говорит он, есть три рода гражданского учения: 1) учение домашнее, 2) учение в частных пансионах и 3) учение в казенных училищах. Домашнее обучение есть достояние богатых дворян, имеющих средства нанимать учителей и гувернера. Учение в пансионах есть удел средних дворян. Учение в казенных училищах составляет участь бедных людей свободных состояний. Первый и второй способы обучения для государства неудобны, потому что требуют весьма большого числа хороших учителей и "не оставляют правительству государств наблюдать за духом воспитания и приводить юношество к некоторому единообразию общественных нравов". Третий способ воспитания всех предпочтительнее ⁷. Итак, правительство простерло свои заботы и на семейное воспитание и принятие его регламентировать путем законодательных мер о домашних учителях. Первый толчок дал Харьковский университет, указавший на то, что во многих странах проживают иностранцы, не имеющие узаконенных свидетельств об образовании. Они берут на себя воспитание детей, не заботясь о том, могут ли они воспитывать, заявляют себя знающими такие предметы, о которых едва ли имеют какое-либо понятие.

Вследствие этого 19 января 1812 года подтверждено было Государем мнение министра о необходимости требовать от домашних учителей письменных свидетельств об их способностях и знаниях. Свидетельства эти должны выдаваться русским училищным начальством. В 1834 году было издано особое "Положение о домашних наставниках и учителях", по которому все поступающие в частные дома "для нравственного воспитания детей" обязываются приобрести звание домашнего наставника или учителя. Женщины допускаются к обучению и воспитанию в частных домах также по получении свидетельства на звание домашнией учительницы. Звание домашнего наставника приобретается особым испытанием в университете или гимназии. Зато домашние наставники и учителя считались состоящими в действительной государственной службе и получали чины и ордена. В то же время специальным высочайшим указом Ссенату было строго воспрещено допускать в дома дворян, чиновников и купцов-иностранцев обоего пола, не получивших от русских университетов аттестатов на учительские, наставнические и гувернерские звания и не имеющих требуемых указом от 12 июня 1831 года свидетельств о нравственном поведении. В 1843 году из опасений, что учителя-иностранцы могут внести в Россию нежелательный и опасный дух, во исполнение воли Государя был на время совсем сокращен доступ в Россию иностранцам, желающим посвятить себя воспитанию юношества. Были приняты меры и против заграничного воспитания русских детей, родителям повелено было воспитывать своих детей от 10 до 18 лет непременно в России.

Таким образом, государственная педагогия сделалась абсолютистской, никакой другой она признавать не хотела, все стремилась подчинить себе и всем управлять, даже и семейным воспитанием. В 1843 году министр Уваров писал, что цель правительства по части народного образования достигнута, "домашнее воспитание мало-помалу поглощено воспитанием публичным. Ныне частныя училища и пансионы составляют малейшую частицу в средствах народнаго образования".

Министерство народного просвещения ликовало, его исконные враги — частные школы и семейное воспитание — побеждены и уничтожены. Как долго длилась борьба: еще в 1826 году министр Шишков, настаивая на единстве учебной системы, решительно высказался против частных пансионов и признал домашнее воспитание даже вредным. Министр Уваров в подобном же духе высказывался не один раз, он горько сетовал, что домашнее воспитание укрывается от непосредственного влияния правительства за святыню семейного крова и родительской власти. Даже частные еврейские училища он закрыл и старался заменить их казенными еврейскими училищами. И вот, наконец, победа: домашнее воспитание поглощено публичным, весьма удобным для правительственного надзора, а частные школы почти исчезли. Остались одни правительственные. Дальше идти было, кажется, некуда, оставалось только соответственно требованиям политического момента крепче натягивать вожжи, круче направлять и резче сдерживать просветительные стремления. Так и было, но только все же жив был и курилка: согласно отчету министра за 1849 год, на 2142 учебных заведения, подведомственных министерству, приходилось 559 частных. А о домашнем воспитании и говорить нечего: вопреки воле министра оно продолжало существовать, развиваясь по собственному образу и подобию согласно потребности.

Единообразие в организации школьного дела. Сделавшись властителем всех школ, всего образования, правительство принялось за введение строжайшего единообразия во всем строе школ. К этому однообразию оно стремилось и раньше: наряду со строгой сословностью единообразие в устройстве народного просвещения было господствующей идеей николаевской школьной политики. Жизненное разнообразие, многоцветность и некоторая пестрота в школах и обучении педагогам-государственникам казались ужасными, несомненными признаками расстройства и беспорядка. Этого быть не должно; все пусть будет строго единообразно: и школы, и учебники, и методы, и сами учащиеся, Школа — своего рода казарма, а учащиеся — школьная команда.

С самого начала своего царствования император Николай решительно настаивал на единообразии и рескрипт на имя министра народного просвещения (от 14 мая 1826 года) начал такими характерными словами: "Обозревая с особенным вниманием устройство учебных заведений, в коих российское юношество образуется на службу государству, я с сожалением вижу, что не существует в них должного и необходимаго однообразия, на коем должно быть основано как воспитание, так и учение". Для государственной педагогики изложенная мысль основная: в учебных заведениях юношество образуется на службу государству, а на службе какая же индивидуализация, какая свобода и самостоятельность? Все должно быть строго однообразно — и воспитание и обучение, а то будет беспорядок. Поэтому особой комиссии и повелено было сличить уставы всех учебных заведений — от приходских училищ до университетов, сличить курсы обучения, "уравнять совершенно по всем местам империи все уставы оных заведений, сообразуясь со степенями их возвышения", подробно определить на будущее время все учебные курсы, указать руководства для преподавания и "за совершением сего воспретить всякия произвольные преподавания учений по произвольным книгам и тетрадям".

Что стремление к однообразию характеризует не только николаевскую школьную политику, но и государственную школьную политику вообще, видно из того, что даже при Екатерине II, в самом начале распространения более или менее правильно устроенных школ, однообразие ценилось государственными педагогами очень высоко. Комиссия, учреждавшая главные и малые училища при Екатерине II, по завершении их осмотра в 1789 году членом ее Козодавлевым докладывала непременному совету: "Все сии школы находятся везде в совершенном единообразии. Ученики все, в какой бы они школе ни были, читают одинакия учебныя книги, и учители употребляют одинакий способ обучения и наблюдают одинакое распределение часов, назначенное прежде и после полудня, так что науки в школах сих преподаются в самом отдаленном краю России в одно и то же время и в том единообразном основании, на каком преподаются оныя и в самой столице". А известный профессор Дильтей, о котором уже была речь, в своем проекте об учреждении разных училищ для распространения наук и исправления нравов еще в 1764 году отмечал такой недостаток в постановке образования: "Канцелярии весьма великое причиняют учреждениям ученым препятствие, ибо науки любят свободу и особливый свой имеют порядок, который от канцелярских установлений совсем отличен".

Однообразие есть начало формальное и внешнее, а потому и недостаточное. К нему нужно было присоединить какие-либо положительные начала, влить в него какое-либо определенное содержание, чтобы сделать его живым и действенным. Поставленную задачу и постарался разрешить министр Уваров знаменитой тройственной формулой, известным положением, что русское образование должно утверждать на исторических началах православия, самодержавия и народности. Эта формула была возвещена Уваровым попечителям учебных округов в циркуляре от 21 марта 1833 года ⁸: "Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование согласно Величайшим намерениям Августейшаго Монарха, совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности". И министр прибавлял: "Я уверен, что каждый из профессоров и наставников... употребит все силы, дабы соделаться достойным орудием правительства и заслужить полную доверенность оного", и только потом уже заметил, что профессора и наставники позаботятся и о преподаваемых науках. Быть достойным орудием правительства — это первая обязанность профессоров и наставников, а заботиться о преподаваемых науках — это вторая обязанность.

Приведенной формуле Уваров придавал громадное значение, ею руководствовался в продолжительное свое управление министерством и ее же завещал деятелям просвещения после себя. Покидая в 1849 году министерский пост, Уваров написал письмо попечителю Казанского учебного округа с изъявлением благодарности ему, ректору и совету университета и всем начальникам учебных заведений. Письмо он закончил формулировкой основных начал своей государственной педагогии: "Уношу с собой несомненную уверенность, что... и впредь служебная их (чинов учебного ведомства) деятельность неизменно будет управляема теми же руководительными началами, которыя напутствовали им и мне с первых и до конца совокупной нашей службы, что дальнейший их путь будет незыблемо укрепляться на тройственной основе образования — на православии, самодержавии и народности".

Эта тройственная формула и осуществлялась в николаевское время. Так, под народностью образования понималось преобразование инородческих школ в духе общегосударственном, превращение, например, частных еврейских училищ в казенные, преподавание всюду на русском языке. При этом пояснялось, что мечты славянофилов о культурном и политическом единении славянских племен бесполезны и вредны, что они — игра фантазии, что следует иметь в виду исключительно русскую народность, без всякой примеси современных политических идей.

Православие просвещения предписывало господство православной веры над другими, большее или меньшее притеснение других, а также видное положение закона Божия в школе. В 1850 году император Николай так поучал нового министра народного просвещения: "Закон Божий есть единственное твердое основание всякому полезному учению". Депутации Московского университета он говорил незадолго до своей кончины: "Ученье и ученость я уважаю и ставлю высоко; но еще выше я ставлю нравственность. Без нее ученье не только бесполезно, но может быть вредно, а основа нравственности — святая вера".

Означенная тройственная формула весьма близка государственной педагогии, поэтому сущность ее, одушевляющее ее начало, ее дух мы можем встречать действующим не только в николаевское время, но и на всем протяжении государственного периода, как только государственная педагогия переживала острое столкновение с общественной и наукой вообще. В двадцатых годах XIX века у нас обсуждался вопрос о постановке преподавания философии. В 1823 году Магницкий ходатайствовал о запрещении преподавания философии, потому что "нет никакого способа излагать эту науку не только согласно с учением веры, ниже безвредно для него". После подробного рассмотрения этого вопроса главное правление училищ уже в 1826 году решило, что "курс философских наук, очищенный от нелепостей новейших философов, основанный на истинах христианскаго учения и сообразный с правилами монархического правления, необходим в наших высших учебных заведениях". Но и этот "очищенный" и сообразованный с правилами монархического правления философский курс не удержался в наших университетах и за свой вольный и опасный дух был изгнан в 1850 году вместе с государственным правом. От всей философии остались лишь психология да логика, преподавание которых было возложено на профессоров богословия, причем программы по этим наукам министерству было предложено составлять по соглашению с духовным ведомством.

Само собой разумеется, что за весь период государственной педагогики наблюдение за школами было весьма строгим со стороным правительства, а в критические времена политической жизни эта строгость усугублялась, меры предосторожности и карательные усиливались.

И в обыкновенное время с особенным вниманием школьным ревизорам правительство рекомендовало следить за тем, обучается ли юношество с надлежащим тщанием российскому языку и отечественной словесности? Внушаются ли ему при всяком удобном случае преданность престолу и повиновение властям? Укрепляется ли в сердцах питомцев любовь к родине и ко всему отечественному? Но в 1848 году в связи с политическими движениями на западе Европы попечителям учебных округов был разослан секретный циркуляр, в котором политика в применении к педагогике заявила о себе особенно ясно и сильно. Чтобы пагубные мудрствования "преступных нововводителей" не могли проникнуть в многочисленные учебные заведения наши, писал министр, он признал "священною обязанностию" обратить внимание попечителей на следующее: 1) на дух преподавания вообще в училищах и в особенности в университетах; 2) на поведение и образ мыслей студентов университета и воспитанников гимназий; 3) на благонадежность начальников, наставников и воспитателей, употребленных к образованию юношества и 4) на частные учебные заведения и пансионы, особенно на содержимые иностранцами. Конечно, надежнейшее средство сохранить юношество от заразы вольнодумства, продолжал циркуляр, есть, во-первых, отчетливое преподавание закона Божия, с ближайшим указанием на прямые обязанности верноподданных; во-вторых, недопущение при преподавании прочих учебных предметов ничего такого, что могло бы в незрелом еще уме юношей поколебать веру или уменьшить убеждение в необходимости и в пользе основных учреждений нашего правительства, и, в-третьих, бдительное и строгое наблюдение за нравственностью учащихся. "Чтобы достигнуть вполне этой всегда важной, но по настоящим обстоятельствам еще важнейшей цели, необходимо Вашему Превосходительству и подчиненным вам начальствам учебных заведений усугубить за ними надзор и не упускать из виду ни одного обстоятельства, которое могло бы благоприятствовать к сохранению между учащимися добраго духа, покорности властям и преданности правительству".

Очевидно, что приведенный циркуляр рассматривает школу как орудие политики и ставит ей цель — всеми средствами служить созданию в учителях и учащихся благонадежного политического духа, определяемого современными политическими условиями. О прямых и существеннейших задачах школы не упоминается. Важнейшей целью признается политическое воспитание в духе стремлений тогдашнего правительства.

После этого не удивительно, что в царствование императора Николая были сделаны прямые попытки подчинить школы надзору офицеров корпуса жандармов, что жандармские офицеры присутствовали на экзаменах в учебных заведениях и писали секретные донесения своему начальству о том, что местные гражданские власти, особенно генерал-губернаторская, приводили в исполнение свои мероприятия в школах без участия учебного начальства ⁹.

К этому же времени (собственно к 1849 году) относится и знаменитая мера об ограничении числа студентов в университетах 300 в каждом, не считая казенных, и о допущении в университеты лишь "одних самых отличных по нравственному образованию" ¹⁰. Понятно, что все перечисленные меры не свидетельствовали о любви к просвещению, о желании распространить его в народе и углубить. В государственный период русской педагогики, как и в старину, русский народ оставался невежественным и серьезных попыток распространить народное просвещение не делалось. Если прежде, при Петре и Екатерине, государственные люди боялись народного невежества и в интересах государства заботились о заведении училищ, то с умножением школ и удовлетворением насущной государственной нужды в профессионально подготовленных людях государственные деятели начали косо и недоверчиво посматривать на умножающиеся, причем лишь в силу необходимости и очень туго, школы и крайне медленно распространяющееся просвещение. К чему широкое распространение просвещения, особенно в низших слоях народа? Не несет ли оно с собой недовольство своим положением, помещикам и правительством и вообще потрясение основ существующего строя жизни? Среднее и высшее образование, а для крестьян даже и низшее, не есть ли для громадного большинства излишняя роскошь, выводящая людей из круга их состояния без выгоды для них самих и для государства?