Мирской старец

Богатство это – Царство Божие (Еще раз об И.А. Крылове)

"Батюшка любил басни Крылова, находя их вполне нравственными, и часто для преподавания своих мудрых советов прибегал к ним". Так, вспоминает отец Агапит, он велел одной посетительнице, монахине из Шамординского монастыря, "прочесть вслух басню под заглавием "Ручей"". Биограф Крылова М.Е. Лобанов пишет: "Иван Андреевич по какой-то особенной причине преимущественно любил свою басню "Ручей". Правда, изобретение ее обличает глубокого мудреца, а исполнение, плавность стиха, чистота языка – великого художника, и кажется, она создана более сердцем, нежели умом". Это басня о ложном смирении. Ложное смирение ведет к осуждению и греху. Ручей, маленький и прозрачный, осуждал реку, в которую впадал, за то, что она "алчно поглотила" многие "жертвы"... Но вот разразился ливень, ручей разлился, закипел и наделал бед еще более, чем река. Вот конец басни:

Как много ручейков текут так смирно, гладко
И так журчат для сердца сладко
Лишь только оттого, что мало в них воды!

Видно, той монахине необходимо было прочесть именно это...

В 1877 году преподобный Анатолий Оптинский (Зерцалов) писал одной из своих духовных чад: "Вспомни молодого коня Крылова: не только других, но и себя-то не мог понимать. А как начало подталкивать делом-то – то в бок, то в зад, – ну и показал сноровку, за которую и поплатились хозяйские горшки". Это конь из басни "Обоз". Молодой конь, видя, как старая лошадь с возом осторожно спускается с горы, упрекнул ее в нерешительности, похвастался, что он так "махнет", что "минуты не потратит". Помчался быстро вниз, а воз раскатился и стал на него напирать, сбивать с бега, а потом и вовсе опрокинулся в овраг, где и горшки разбились, и сам конь погиб.

В другой раз преподобный Анатолий пишет в Елец одной юнице, бывшей его духовным чадом и собиравшейся в монастырь: "Вчера или третьего дня о. М. сказал, что ты там все пляшешь. Я ему советовал указать тебе басню Крылова "Стрекоза и Муравей". К тебе она подходит. Та тоже любила масленицу и не жаловала поста – все плясала. Говорю это не в укор тебе, а чтобы ты знала настоящее положение вещей и при случае не теряла головы, то есть помнила бы, что за сладостию – расслабление, за мирскою веселостию – скука, за пресыщением – тяжесть и даже болезнь следуют, как тень за телом". И далее: "Святая Церковь, наша учительница, поет: "Кая сладость бывает печали не причастна? Кая ли слава стоит на земли непреложна? Вся сени немощнейша? Вся соний прелестнейша!" И Крылов, светский писатель, сказал свою "Стрекозу" не тебе одной и не мне, а всему свету, то есть, кто пропляшет лето, тому худо будет зимою. Кто во цвете лет не хочет заняться собою, тому нечего ждать при оскудении сил и при наплыве немощей и болезней".

Кстати отметим, что басни "Ручей" и "Обоз" – полностью "изобретены" Крыловым (сюжет "Стрекозы и Муравья" – из Эзопа, только у древнегреческого мудреца она называлась "Кузнечик и Муравей").

Здесь я остановлюсь, чтобы вернуться к затронутому вопросу о жанре басни. Белинский задал свой демократический тон, сказав, что "басня как нравоучительный род поэзии в наше время действительно ложный род; если она для кого-нибудь годится, так разве для детей... Но басня как сатира есть истинный род поэзии". Неверы-демократы, видимо, полагали, что они нравственно безупречны и учиться им нечему, да и стыдно... Советский литературовед Н.Л. Степанов подхватывает: "Именно такую басню, как сатиру, и создал Крылов, пользуясь басенным жанром и басенным иносказательным языком как средством для преодоления цензурных рогаток. В условиях правительственного гнета басня давала возможность сказать горькую правду о вопиющих противоречиях и несправедливостях тогдашней жизни" (И.А. Крылов. Сочинения в двух томах. T. I. M., "Правда", 1969. С. 18).

Тот же автор через три страницы пишет иное: "Выступая в защиту народа, Крылов тем не менее не смог преодолеть боязни революционных потрясений. Этим объясняется наличие среда басен Крылова таких, как "Конь и Всадник", "Колос", "Сочинитель и Разбойник", "Безбожники", в которых баснописец осуждает революционные порывы и стремления". Автор, однако, привел слишком короткий список не укладывающихся в сатирические рамки басен Крылова. Они преобладают. Стали бы Оптинские старцы зачитывать у себя в келлии какие-то там сатиры, да на кого – на Государя, на Самодержавие...

Произведения любого писателя нельзя толковать произвольно, но должно рассматривать в духе того мировоззрения, которое выработал у себя автор. Крылов конечно же никогда не был революционером. Он как мирской старец, имевший авторитет у народа, преподавал всем, и прежде всего взрослым, а не детям (хотя дети всегда любили и любят его басни), те нравственные истины, которые содержатся в евангельском учении и заложены были в душу русского народа Православной Церковью. Он порицал пороки и грехи, несовместимые с жизнью во Христе. Поэтому если православный человек читает басню Крылова "Петух и жемчужное зерно", то он вспоминает при этом евангельского купца: Паки подобно есть Царствие Небесное человеку купцу, ищущу добрыя бисеры: иже обрет един многоценен бисер, шед продаде вся, елика имяше, и купи его (Мф. 13, 46). Бисер – жемчуг. Здесь многоценен бисер – Царствие Небесное.

Басня "Безбожники" совсем прозрачна по смыслу. Кстати, говоря о "богах", наш баснописец прибегает чаще всего к персонажам античного пантеона "божеств" (Зевес, Артемида и т. п.), так как святотатственно было бы заставлять действовать и говорить – как бы на сцене – Бога или Его святых. Отчасти это допустимо в "высоких" поэтических жанрах, а в басне нет. Вот как оканчивается басня "Безбожники":

Плоды неверия ужасны таковы;
И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Чем против Божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час,
И обратятся все в громовые вам стрелы.

Нельзя не вспомнить слова из Евангелия от Луки: Идеже бо есть сокровище ваше, ту и сердце ваше будет (12, 34), прочитав басню "Откупщик и Сапожник". Подробно пересказать ее трудно, а кратко фабула ее такова: богатый откупщик вольготно и весело жил, но плохо спал и был беспокоен. А сосед его сапожник, бедняк, не унывал, пел песни, мешая тем ему под утро уснуть. И вот богач подарил бедняку мешок с деньгами... И что же? Сапожник вернул откупщику его подарок, так как потерял из-за него покой: "Вот твой мешок, возьми его назад: я до него не знал, как худо спят".

А вот пример из монастырской жизни того же времени: оптинский иеродиакон Палладий, "строгий блюститель подвижнических правил", в келлии которого "ничего не было, кроме самого необходимого для монаха", вдруг получил в подарок от богатого богомольца дорогие карманные часы... "Отец Палладий взял их, но вечером он никак не мог от их стуканья заснуть; завернул их в тряпку, накрыл горшком и заснул. Пошел к утрени, но "помысл замучил меня, – говорил отец Палладий, – как бы их не украли". Вспомнил слова Спасителя: Идеже бо есть сокровище ваше, ту и сердце ваше будет и поскорей отнес их к своему благодетелю, сказав: "Возьми, пожалуйста, их назад, они нарушают мой покой" (Архимандрит Леонид Кавелин. Историческое описание Козельской Введенской Оптиной пустыни. 1875. С. 226).

Есть оптинский отзвук и к басне Крылова "Цветы". Речь в ней о том, что цветы поддельные испортились от дождя и их выбросили. Оптинский старец преподобный Варсонофий в одной из бесед с духовными чадами говорил: "Видали ли вы искусственные цветы прекрасной французской работы? Сделаны они так хорошо, что, пожалуй, не уступят по красоте живому растению. Но это пока рассматриваем оба цветка невооруженным слабым глазом. Возьмем сильное увеличительное стекло – и что увидим тогда? Вместо одного цветка – нагромождение канатов, грубых и некрасивых узлов, вместо другого – пречудное по красоте и изяществу создание. И чем сильнее стекло, тем яснее выступает разница между прекрасным творением рук Божиих и жалким подражанием людским. Чем больше вчитываемся мы в Евангелие, тем более выясняется разница между ним и лучшими произведениями величайших человеческих умов".

Крылов не раз пишет в своих баснях о сетях, в которые попадаются то обезьяны, то медведь... Сеть – образ коварных действий искусителя-сатаны, старающегося уловить души людей, совратить их в грех и погибель. Это образ – библейский, евангельский, святоотеческий. В басне "Бочка" – предостережение от "ученья вредного с юных дней", которое трудно выветривается. В другой басне лягушка лопнула от зависти, пытаясь раздуться до размеров вола... По святоотеческому учению, зависть – зло действительно губительное. Так же и усердие не в меру приносит больше зла, чем добра ("Пустынник и Медведь"). Немалый грех и "трубить перед собой" о своих делах, пусть и добрых, напрашиваясь на славу, домогаясь известности в миру ("Две бочки"). О том же "Водопад и Ручей":

Кипящий Водопад, свергаяся со скал,
Целебному ключу с надменностью сказал
(Который под горой едва лишь был приметен,
Но силой славился лечебною своей):
"Не странно ль это? Ты так мал, водой так беден,
А у тебя всегда премножество гостей?
Не мудрено, коль мне приходит кто дивиться;
К тебе зачем идут?" – "Лечиться", –
Смиренно прожурчал Ручей.

Глубокая христианская мысль заключена в басне "Сочинитель и Разбойник", где Сочинитель получил после своей смерти в аду большее наказание, нежели грабитель с большой дороги. Греховные дела Разбойника закончились с его смертью, а Сочинитель через свои душевредные романы и после своей кончины продолжал развращать души людей. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что "талант человеческий во всей своей силе и несчастной красоте развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут... Когда усвоится таланту евангельский характер, – а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, – тогда художник озарится вдохновением Свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято... Чтобы мыслить, чувствовать и выражаться духовно, надо доставить духовность и уму, и сердцу, и самому телу. Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им".

Крылов очень хорошо понимал, что по-настоящему положительного героя не видно в литературных произведениях его современников. Как, впрочем, и позднее читателю предлагалась масса "сочинений явно греховных, исполненных сладострастия", как отметил еще святитель Игнатий. Он же сказал по этому поводу: "Чтение романов возбуждает помыслы неверия, разных недоумений и сомнения относительно веры". Разве не преступнее разбойников все эти авторы? Горе человеку тому, имже соблазн приходит (Мф. 18, 7), – учил Господь.

Но Крылов был не из числа этих сочинителей. Христианский мудрец, "истинно народный", по выражению Пушкина, писатель, он с доброй усмешкой, с сердечным участием говорил людям о вечном – о евангельских истинах, о губительной силе порока, о нужности противостояния греховным помыслам, о смысле жизни, о том некрадомом богатстве, которым может обладать каждый – старый и молодой, умный и не очень, простец и вельможа... Богатство это – Царство Божие.

Вот она, разгадка тайны Крылова. Его православное мировоззрение как в зеркале отразилось в его баснях.