Явление классики
К произведениям классики издаются полезнейшие исторические комментарии, но вот чудо: комментарии лишь углубляют понимание текста, но в основе-то своей он остается и без этого живым и понятным. Так умели классики привлекать в свои произведения реалистические детали, что они говорят сами за себя: читая, мы словно переживаем и дуэль, и светский бал, и масонские ритуалы, и жизнь крепостного раба, и удаль скачущего гусара, уже никогда не пережив этого в своей судьбе… Истинная магия русской классики! Русского широкого реализма…
Есть и своя полоса "пост-классической" инерции, когда пора расцвета классики уже пройдена, но внешне литература движется проторенным классикой путем реализма, только с каким-то оттенком оскудения, словно блеск былого уже утрачен, идут более бледные фигуры, завершающие процессию. Это по-своему хорошая и интересная литература, но просто масштаб не тот, обобщения не так значительны, робки и несвободны, ощущение художественной истины сменяется куда менее отчетливым пафосом. Литература словно замерла перед обновленным возвращением к состоянию классики, и верные традиции реализма как бы не дают угаснуть слову под наплывом разрушительных, декадансских явлений. Такова достойная роль И.Бунина, В.Короленко и А.Куприна, но уже идущие рядом М.Горький, В.Маяковский, А.Блок несут признаки наплыва новой энергии в продолжении не собственно реалистической, но единой классической линии.
Наконец нельзя не сказать и такую простую вещь: классика и в своем времени окружена разнородными литературными явлениями, ориентированными на классику, но не достигшими этого уровня. Здесь есть писатели классической школы, но с меньшей глубиной таланта или просто меньшим масштабом творчества. Часто это даже друзья классиков: Баратынский, Веневитинов, Вяземский, Языков… Велик слой литераторов и совсем малозаметных, хоть по-своему интересных. А есть всегда и множество графоманов, литературных трюкачей и забавников… ЛитерТеперь, определив временные рамки классики, рассмотрим некоторые ее содержательные основы как с точки зрения художественности, так и в качестве реальных черт литературной ситуации: образ писателя-классика и его деятельности.
На этом и сосредоточимся... Всякая эпоха создает определенный образ писателя. Это может быть и отрешенный от суетности, бесстрастный наблюдатель жизни. Это может быть эстет, упивающийся красотами чистого искусства. Это может быть пропагандист определенных групповых интересов, служитель власти или какой-либо социальной группы. Может быть авантюрист, стремящийся к вхождению в высшие слои общества или играющий образ своего рода хитроумного шута. В центр литературной деятельности может быть отнесен исключительно денежный расчет, выгодность предприятия. А может быть и смирившийся со своей невостребованностью средней руки литератор, живущий только самим воздухом литературной среды, писательскими встречами, взаимной поддержкой… Литература может служить способом психической разрядки, изживания каких-либо болезненных комплексов личности. Это может быть бескорыстное философствование наедине с собою и листом бумаги… Это может быть и настоящее психическое заболевание, неотрывная тяга к перу при полном невладении словом, непонимании манящего поприща… Вообще не счесть разных обликов, в которые может превращаться писательская деятельность. Порой же мы видим синтез этих разных положений, их совмещение, когда как бы одно не противоречит другому: психическая разрядка может принимать и вид правдоискательства, и пропаганды идей, и даже включаться в способы карьерного продвижения…
Думается, читатель ни в одном из наскоро перечисленных типов не увидел воплощение писателя русской классической традиции.
Лучше всего о характере писателя говорят сами поэтические строки… Так, в русской классике одной из ведущих тем становится именно тема поэта и поэзии. И здесь в Пушкине вновь мы найдем первоисточник, определивший до конца золотого века место литературы и писателя в русской жизни. И пусть главные черты скажутся в самих пушкинских строках.
Для русской классики прежде всего характерно возвышенное и исполненное благодарности отношение к бытию, в котором видится воплощение Божественной гармонии и разума. При этом никогда не будет успокоенной, простоватой идиллии, словно в мире нет противоречий, темных сторон, нет борьбы зла и добра, Бога и дьявола. Поэтому для демонстрации этих свойств можно предложить пушкинское стихотворение "Ангел" (1827), где дана такая ясная картина борьбы двух сил:
В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И дар невольный умиленья
Впервые смутно познавал.
"Прости, он рек, тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не все я в небе ненавидел,
Не все я в мире презирал".
Кажется, демон здесь показан более ярко и энергично, в нем сильно начало действия, воли, что будет всегда заметно в мотивах русской классики, насыщенных переживаниями человеческого порока, падения. Особенно это ярко у Лермонтова, Достоевского и Щедрина, углубившихся в бездны порока, падения личности… Отрицательный герой не только не вытеснен из круга классики, а наоборот, показан со всей полнотой художественной силы. Возможно, это даже количественно преобладающая сторона русской литературы. Но зло повержено самим присутствием олицетворенного добра…
В этих стихах Пушкина есть отчетливая перекличка с более ранним стихотворением – "Демон" (1823), где дьявол видится средоточием отрицания в мире красоты и значения: "И ничего во всей природе // Благословить он не хотел". Теперь само отрицание пошатнулось, теперь жизнь принята уже как великое, Божие творение. И если таков сам поверженный демон, то как же свойственно человеку любить жизнь и никогда не отворачиваться от любых ее проявлений, несмотря на периоды сомнений и поражений:
О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою, -
так звучат одни из последних написанных Пушкиным строк, часть его поэтического завещания – из стихов 1836 года…
Так что русская классика живет этим мотивом веры в прекрасное, в смысл и значение бытия. К л а с с и к а глубоко г у м а н и с т и ч н а. Здесь и православные корни ее духовного содержания.
Любовь к жизни, любовь к человеку становятся не просто утверждением, а открывают самое напряженное поле борьбы: Раскольникову, как чудо, неожиданно. после упорствования в нелепых и грязных мыслях, явится это чувство… Так же и Пьер Безухов вдруг среди мерзостей французского плена обнаружит источник любви к жизни - в словах убогого солдата Каратаева… Так на последнем издыхании проклинает свою непотребную жизнь Иудушка Головлев… Демон – повержен…
Поэт становится носителем истины о мире, раскрытой через высшее озарение, через слово Божие. В этом смысл пушкинского "Пророка", где что ни строка, то набросок судьбы поэта:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, -
таково непросветленное, обыденное состояние человека в этом мире… Но откровение истины преображает всю личность, которой теперь открыт космос, большой Божий мир:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Да, стих этот звучит подчеркнуто торжественно и величаво, но тому соответствует величие смысла: нам открыто и небо, и долы, и морские пучины, нам открыт весь большой мир в пространстве и во времени… В этом познании бытия – открытие пути человека, залог смысла его жизни. Но поэтом его делает не только это широчайшее восприятие бытия, а пророческое обращение к людям: само состояние любования и познания мира еще не соответствует назначению поэта, поэтому:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей" -
и нуждаются ли эти чеканные строки в прозаическом пересказе? Здесь заложено кредо русской классики: обретение истины о великом мироздании и обращение с нею к людям.
К л а с с и к а – к о с м и ч н а, к л а с с и к а - н а р о д н а…
Да, для русской классики не будет свойственна поза эстета, замкнувшегося на своих переживаниях, плетущего свой непроницаемый узор прекрасного… Русская классика стремится принять мир во всей его широте и вернуть людям ясный, просветленный, пусть часто и горький опыт познания.
Таково, конечно, не только поэтическое в узком значении этого слова (стихотворное), но и прозаическое развитие нашей литературы. Пророческое слово, обжигающий Божественный глагол несет плеяда русских классиков – от Грибоедова и Пушкина до самого Чехова. И словно нет никакой преграды для русского гения: он перевоплощается то в Петра Великого, то в Моцарта, то в Наполеона, то в великого бунтовщика Пугачева… Классика словно раскроет нам всю Россию: от великих до самых ничтожных ее обитателей: Чичиковы и Беликовы, Молчалины и Иудушки, Ионычи и Тарантьевы – вот кто составляет самую толщу населения… Классика, как энциклопедия, соберет все на свои страницы… И всю великую "русскую географию", по слову Тютчева: от столиц до самых глухих захолустий. А поездка последнего русского классика Антона Чехова на Сахалин – это символическое освоение классикой буквально всего русского пространства – от западных границ до сахалинской оконечности… А таковым же было и кругосветное путешествие Ивана Гончарова: русская классика и наяву стремится к всемирности… Чуть ли не каждое путешествие русского писателя становилось страницами книги.
О сосредоточенности только на переживаниях индивидуального, обособленного бытия Пушкин скажет исключительно с иронией – еще в ранних своих стихах:
Мне Богом было Я, любви предметом – Я,
В Я заключалися и братья, и друзья,
Лишь Я был мой и царь, и демон-обладатель.
А что всего тошней, лишь Я был мой читатель (1814).
И подлинный поэт часто показан сродни эху, откликающемуся на все проявления бытия, живущему только в диалоге с миром: таково известное стихотворение "Эхо" (1830), а в раннем послании Н.Я.Плюсковой Пушкин даст такую весомую поэтическую формулировку: "И неподкупный голос мой // Был эхо русского народа" (1818). И только народность будет оправданием творчества в сознании русского писателя.
Вот и позднейшая литература раскроет с глубоким отвращением жизнь замкнувшегося человека из подполья или из мертвого дома (Ф.Достоевский), но покажет, что в полную силу человек раскрывается на свежем воздухе (возрождение Раскольникова), в единстве с людьми, с народом. Таким будет путь любимых героев Л.Толстого… Великой трагедией веет от слов тургеневского Базарова: "Я нужен России… Нет, видно, не нужен…"
Г е р о й р у с с к о й к л а с с и к и – нужный России…
Но поэт далек от заискивания перед мнением людей, далек и от невзыскательного воспевания сильных мира сего. Более того, он словно заведомо обречен на трагедию непонимания и несогласия с непросветленной массой людской… Но не таково ли было и поприще самого Иисуса Христа, не понятого и даже казнимого грубой, непросвещенной толпой? Поэтому естественным будет совмещение мотивов народности с самой строгой взыскательностью и критикой в нашей литературе.
Я говорил пред хладною толпой
Языком истины свободной,
Но для толпы ничтожной и глухой
Смешон глас сердца благородный… (В.Ф.Раевскому, 1822)
Да, здесь есть пережитая мука непонимания, но как высоко звучит само толкование свободы: это вовсе не своеволие и независимость, самолюбование и гордость, нет, свобода для Пушкина, а вслед за ним и во всей русской классике понимается как истина: так воплощается глубокий евангельский мотив, состоящий в том, что свободна лишь истина и нет свободы в потакании своему самолюбию и тем более капризам и утехам...
К л а с с и к а – г л у б о к о к р и т и ч н а…
Народолюбие и служение народу тоже не носят оттенок бессмысленного поклонения кумиру: критическое отношение всегда выражено предельно ярко и заведомо несет в себе исцеление от пороков, а не презрение даже там, где сказано:
Паситесь, мирные народы,
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
("Свободы сеятель пустынный…", 1823)
Само это ранящее обращение уже содержит в себе зародыш веры в пробуждение заблудших стад, чье позорное состояние может быть преодолено бичующим словом, беспощадным к злу: "Всю вашу сволочь буду // Я мучить казнию стыда", - говорил Пушкин прежде…
Классика продолжила одно из плодотворных направлений 18-го века – сатиру. От Крылова к Чехову сатира все расширяет и углубляет свои достижения. Подлежат смеху какие-то частные нелепицы, но уже Пушкин дал размах сатире – вплоть до осуждения царей и верховных деятелей церкви! Грибоедов показал, как сатирическое обобщение может охватывать целую картину времени, а не частности… Гоголь совместил тончайший смех с горечью, доводящей до слез и – православной проповедью! Элементы сатиры есть у каждого русского классика… И вот Чехов заканчивает эту плеяду ощущением такой безысходности, словно уже нет достойного для сатиры предмета, а комическое его мало кому понятно и так переплетено с трагическим…
Но поэт призван и отдать должное всему высокому в народной судьбе. Поэтому так сильна пушкинская патриотическая лирика, обращенная к великим событиям и достойным сынам Родины, особенно это проявилось в зрелой лирике 1830-х годов:
Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…
В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам издает… -
обращено к герою Отечественной войны 1812 года М.И.Кутузову.
Как девиз, данный на века вперед звучит строка из "Бородниской годовщины": "Победа! сердцу сладкий час! // Россия! встань и возвышайся".
Пушкин прямо наследует гражданственной традиции русской литературы, здесь классика полно отражает многовековой опыт, а в ближайшем времени – опыт 18 столетия, а также пушкинских современников – писателей-декабристов. Пушкин словно подтверждает право и долг поэта обращаться как к гражданским мотивам, так и к оценке конкретных событий истории и современности, обращаясь и к восстанию декабристов, и к войне 1812 года, и к польскому восстанию – к ярким событиям, современником которых станет поэт. И таково же будет поприще всех русских классиков – от Лермонтова до Есенина и Маяковского, до Твардовского…
К л а с с и к а – г р а ж д а н с т в е н н а…
Блестящий пример гражданского звучания у Пушкина – знаменитое и сравнительно раннее стихотворение "К Чаадаеву" (1818):
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы…
Вот с тех пор классика, конечно, живет и общественными интересами, решает жгучие проблемы современности, но особенность этого периода литературной зрелости в том, что гражданственное ничуть не является самоцелью, высшей задачей творчества, а занимает свое собственное место в иерархии духовных ценностей. Пушкин отходит от звучных призывов, свойственных его ранней оде "Вольность" (1818), а показывает, как гражданские мотивы войдут в тесное сплетение с идеями Бога, добра, истины. Поэтому Пушкин будет скорбеть об участи декабристов, но не даст их выступлению поэтического оправдания. Поэт приветствует дум высокое стремление, но все же содружество заговорщиков будет в стихотворении "Арион" (1827) уподоблено именно морским разбойникам – таково значение легшей в основу стихов легенде о певце Арионе, плененном "пиратами"…
Гражданский пафос зрелого Пушкина будет в меньшей мере критическим, нежели утверждающим. Лучший пример такого рода поэзии – "Клеветникам России": защита достоинства Родины – высшее проявление гражданственности.
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага –
И ненавидите вы нас…
Да, бессмысленный пафос разного рода нигилизма в отношении к Родине был уже давно преодолен поэтом. Другое дело, что в более ранней поэзии и Пушкин отдал много энергии кипящим и далеко не справедливым эпиграммам и ноэлям… Заметим, что здесь в русской классике следование Пушкину было не последовательным, и именно критический пафос стал позднее преобладать внутри темы гражданственности: Лермонтов, Некрасов, Щедрин, Чехов… Но само утверждение гражданских мотивов как ведущей темы русской классики было заложено именно Пушкиным.
Не менее значимым становится в русской классике тесно сплетенное с чувством гражданским и патриотическим – чувство национальное. Россия и при Пушкине формировалась как многонациональное отечество, где всякий язык и народ находит свое развитие. Русское же мироощущение оказывалось связующим интересы всех: русская культура способствовала высокому развитию всех национальных культур. Поэтому для писателя-классика всегда было очевидно чувство национальной позиции и даже национальной гордости. Таков и Пушкин:
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
К л а с с и к а – н а ц и о н а л ь н а…
Знамениты строки "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет" из "Руслана и Людмилы"… А вот обращение даже к своей личной биографии:
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор;
Я просто русский мещанин, -
так легко, иронично мог сказать только человек, в котором национальное стало предельно естественным, даже обыденным… И не наследуют русской классике те писатели, в ком нет этого простого и естественного национального чувства.
Навсегда запоминаются так тонко выписанные слова о русскости – необгонимая тройка у Гоголя, величие нашего языка – у Тургенева, теплота толстовского патриотизма… Если и в позднейшей литературе 20-го века ставится под сомнение принадлежность писателя к классике, так это по причине неясно выраженной русской окраске. Сравним: Есенин и – Маяковский, Блок и – Пастернак, Леонов и – Замятин, Пришвин и – Пильняк… В ком налицо "русскость", тот и классик!
Но не менее вдохновляет русскую классику и нашего Пушкина диалог национальных культур, диалог языков, единство наций – в отечестве и даже шире, в мире. Поэтому Пушкин создал великолепные переложения на мотивы творчества и духовности иных народов… Это и "Песни западных славян", и "Подражание Корану", "Сцены из рыцарских времен", маленькие трагедии и иные переложения на мотивы европейской культуры... Русскому гению доступны и созвучны голоса иных наций. Но и русское слово на равных входит в многоголосие мировой культуры:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык… -
имел право так сказать Пушкин и дать тем самым завет русской классике.
К л а с с и к а – и н т е р н а ц и о н а л ь н а…
Поэтому в знаменитой речи о Пушкине в 1880-ом году Ф.М.Достоевский подчеркнет: "Пушкин нашел свои идеалы в родной земле, восприял и возлюбил их всецело своею любящею и прозорливою душой… Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда на русского человека…" И здесь же Достоевский скажет: "Пушкин лишь один из всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность. Вот сцены из "Фауста", вот "Скупой рыцарь" и баллада "Жил на свете рыцарь бедный". Перечтите "Дон-Жуана", и если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это написал не испанец…" Одно из удивительных свойств Пушкина и русской культуры в целом Достоевский назвал так: способность всемирной отзывчивости, всечеловечность…
Да, сколько героев-немцев и англичан, французов и евреев вывел и сам Достоевский… Драму из жизни испанцев сочинил юный Лермонтов. У Толстого герои русского романа заговорили на французском, с подстрочным переводом. Гончаров вывел Штольца – сына немецкого бюргера и русской обедневшей дворянки… Словом, это тоже большая тема русской классики, так ярко обозначенная в речи Достоевского… Добавим только и о создании живых характеров наших соотечественников с юга и севера, запада и востока России, чтобы убедиться в этом даре перевоплощения у русских классиков… В 19-м веке особенно широка полоса национальных характеров юга России: это герои-украинцы у Гоголя, кавказцы и казаки у Льва Толстого, Закавказье представлено у Пушкина, Лермонтова, Грибоедова… Особенно развилась эта традиция в произведениях 20-го века: русская литература буквально открывала миру все многообразие народных культур России. Это было продолжением пушкинского дела, традицией русской классики.
От Пушкина идет и такая важная традиция русской классики, как независимое от власти положение поэта, но – без показного фрондерства, а со стремлением к диалогу. Так было и в классике 20-го столетия: Булгаков, Твардовский, Шолохов. Когда власть близка к народным интересам, это не может не вызвать отклика у поэта, поэтому и у Пушкина мы встретим:
Блажен в златом кругу вельмож
Поэт, внимаемый царями…
По сравнению с предшествующей позицией, характерной для 18-го столетия, здесь было обретено новое качество: не воспевание царей, а независимость. Обретение же согласия между поэтом и властью стало однозначно восприниматься и как согласие между властью и народом. И Пушкин напишет в 1828 году стихи "Друзьям", где отвергает упреки в показной верноподданности своей лиры:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами…
Это было сказано в ответ на пропаганду беспринципного и показного нигилизма в отношении к власти: для Пушкина открыта высокая мера объективности и свободы в оценке бытия, пусть это и чревато лицемерными упреками. Не такова ли была и, скажем, позиция Шолохова уже в 20-м столетии? Вот какая долгая связь идет между русскими классиками – и в творчестве, и в понимании позиции писателя в обществе.
А при дворе ведь служили Карамзин и Жуковский, Пушкин и Гончаров; читали Гоголь и Достоевский, не находя в этом моральной уступки. Таков завет Пушкина, а еще раньше – Г.Р.Державина: "Змеей пред троном не сгибаться, // Стоять – и правду говорить"…
Классика н е з а в и с и м а от власти и классика о б р а щ е н а к власти…
С позицией гражданской мы бы связали еще одно непременное качество русской классики, утвержденное Пушкиным, - обращение к истории, конкретный и точный историзм, в буквальном значении этого слова. Уже ранние стихи, знаменитое лицейское "Воспоминания в Царском Селе" (1815), несут печать историзма, хотя здесь пока еще сильна патетика, свойственная не столько самому историческому событию, сколько своего рода мифу о нем:
О громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
Ты видел, как орлов, Румянцев и Суворов,
Потомки грозные славян,
Перуном Зевсовым победу похищали…
…
В Париже росс! – где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я зрю? Герой с улыбкой примиренья
Грядет с оливою златой…
Так, с ярким лирическим чувством, говорится об исторических походах русской армии в Европу…
К л а с с и к а – и с т о р и ч н а…
Пушкин и позже сохранит оттенок лирики, оттенок свободного авторского отношения к историческим событиям, хотя история откроется уже в иных, более конкретных и точных чертах.
Признавая великую заслугу Н.М.Карамзина, автора "Истории Государства Российского", считая его своим учителем, Пушкин в зрелые годы углубляется в исторические изыскания и считается официальным историографом при императорском дворе… Он пишет историю царствования Петра I и историю пугачевского восстания (1773-75): это образец собирания материала по архивам, мемуарам, в поездках, во встречах с участниками событий… Как ценит Пушкин яркую историческую деталь, парадоксальные черты эпохи, как умеет лаконично и глубоко передать жизнь ушедшего времени:
"Государственные дела шли между тем своим порядком. 31 января Петр строго подтвердил свои прежние указы о невырубке лесов. 1 февраля запретил чеканить мелкие серебряные деньги. 6 февраля подновил указ о монстрах, указав приносить рождающихся уродов к комендантам городов, назнача плату за человеческие – по 10 р., за скотские – по 5, за птичий – по 3 (за мертвые); за живых же: за челов. – по 100, за звер. – по 15, за птич. – по 7 руб. и проч. Сам он был странный монарх!"
А вот обобщения иного рода: "Царевич был обожаем народом, который видел в нем будущего восстановителя старины. Оппозиция вся (даже кн. Яков Долгорукий) была на его стороне. Духовенство, гонимое протестантом царем, обращало на него все свои надежды. Петр ненавидел сына, как препятствие настоящее и будущего разрушителя его создания"… Яркое, почти художественное и какое концептуальное повествование…
Но особое значение имеет стремление Пушкина ввести русскую и отчасти европейскую историю в художественное творчество. Так, о Пугачеве написана не только сама "История", но и гениальная "Капитанская дочка", о Петре – "Полтава", "Пир Петра Первого"… Великая драма "Борис Годунов", маленькие трагедии, "Дубровский", даже и сам роман "Евгений Онегин" - везде присутствует наблюдательный и мудрый историк своего времени. Так заложены основы "энциклопедии русской жизни" - русского реализма 19 столетия. А кропотливая работа Пушкина над историческим материалом стала образцом позднее для Гоголя и Льва Толстого, как впоследствии и для А.Н.Толстого, для Шолохова и Булгакова… Всюду идут нити традиции к Пушкину!
Пушкин утвердил право поэта свободно, на равных с властью обращаться к проблемам общества, но он же и предостерегал от бессмысленной желчи, когда критика становится орудием разрушения Отечества. Критическое начало не становится самоцелью, а уравновешивается всей одухотворенной мудростью восприятия жизни как Божьего творения. Этот завет не во всем был усвоен нашей литературой…
Итак, идея свободы и в пафосе гражданственности остается преобладающей: свободна лишь истина, и если власть идет заодно с истиной, то поэт не будет это игнорировать. Власть и поэт – не противники и не соперники, скорее союзники, когда речь идет об интересах народа. И вдохновляющим здесь будет не мотив служения властям, а мотив обретения истины и – свободы.
Один из свободолюбивых манифестов русской классики создан Пушкиным в 1836 году – "Не дорого ценю я громкие права":
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними…
…
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь Божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
Вот счастье! вот права…
Свобода – это и преклонение перед всем, что идет от Бога, перед истинными ценностями бытия. И это противопоставлено мнимой свободе, рассчитанной только на удовлетворение ложного и мелкого самолюбия.атурная толща всегда очень неоднородна. Так что классика – это не только литература определенной эпохи, а именно то в ней, что в высшей степени глубины и мастерства выразило вечные черты народного духа и бытия.
Окружение классики тоже нужно уважать и изучать, иногда это просто необходимо и для оценки ключевых явлений. Но каждому свое – говорили древние. Классика кристаллизуется на стыке исторического и ценностного подхода.
Страница
2 - 2 из 4
Начало
|
Пред.
|
1
2
3
4
|
След. |
Конец
| Все
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru