Явление классики

Завершим наши наблюдения итоговым стихотворением А.С.Пушкина "Памятник" (1836). Ведь это не только памятник творчеству и судьбе самого поэта, но и памятник русской классике, где каждая строка говорит о значении и содержании литературы золотого века – от Пушкина и до Чехова. Русским классиком станет тот писатель, чье творчество отвечает "Памятнику":

… Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык…

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Необходимой чертой классики становится общедоступность, утверждение ее как полновесного факта российской истории. Тому свидетельство – самое простое: вхождение в школьную программу. Но – оговоримся: на протяжении многих лет, десятилетий, ведь мы были и остаемся свидетелями того, как ретивые деятели образования вымарывают великие имена, вставляя в утверждаемые ими программы никудышних и даже просто враждебных духу русской классики, русской нравственности писателей, авантюристов и графоманов… (Ни дна им, ни покрышки, да позабудет будущая Россия их мерзкие имена: Кузмин и Сологуб, Бродский и Набоков, совсем уж карлики Петрушевская и Феликс Кривин, Остер и Жванецкий… Безвреднее было бы уж сразу эту братию вывести в мировые классики, минуя наше народное восприятие.) Нельзя и не отметить здесь усилия многих ученых и методистов, твердо настаивающих на том, чтобы в школе преподавание велось именно на основе нашей классики, а это уже такое широчайшее и плодородное поле, что никакой нужды нет добавлять к нему литературные сорняки. Так боролись за чистоту русской школы Ф.И.Буслаев, К.Д.Ушинский, М.А.Рыбникова, В.В.Голубков, Н.С.Поздняков, наш современник - В.Ю.Троицкий…

Так вот, чтобы войти в плеяду классиков, надо обладать не только великим талантом и трудиться на этом поприще, надо активно бороться за признание, выходя к читателю с оправданной настойчивостью, а не замыкаться в индивидуальном мире. В классике – сплошь выдающиеся примеры борьбы за свои произведения, жажда доступа к народному восприятию. Часто это и борьба с вечной цензурой, принимающей разные формы своего проявления. Отчасти даже эти порой неоправданные ограничения давали какой-то особый импульс для настойчивости автора или издателя.

Чтобы состояться как классик надо еще и преодолеть гонения и запреты, как Пушкин и Лермонтов, надо вынести даже тюрьму и каторгу, как Достоевский и Чернышевский, надо преодолеть нищету и унижения, как Некрасов и Чехов, надо даже, как Толстой, пережить отлучение  церкви, страдания в своей же семье – ради творческой свободы, ради утверждения истины… Едва ли не жизнь каждого русского классика – это подвиг, совершенный ради народа, ради литературы, ради будущего России.

То же будет и с восстановлением русской классики в веке 20-м: мученической и порой просто героической судьбой Блока, Есенина, Маяковского, Шолохова, Булгакова, Заболоцкого, Ахматовой, Твардовского, Шукшина, Рубцова, Астафьева и многих других отмечено становление классики этого столетия…

Ореол мученической смерти тоже веет над историей русской классики: Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гумилев, Есенин, Маяковский, Цветаева, Фадеев, Рубцов – долгий и скорбный ряд жертв, принесенных русской классикой…

Так что это общее свойство русской классики – выстраданность: писатель и касается самых чувствительных, часто болезненных сторон народной жизни, и сам своей судьбой окрашивает свои слова… И всякое проявление самодовольства чуждо русской классике!

Есть и феномен другого рода, более редкий и в целом не характерный для русской литературы. Это своеобразный творческий аскетизм, уход от столь оправданных усилий в литературной борьбе, в борьбе за народную известности и – любовь, в конце концов. Да, скажем, Лермонтов настойчив в публикации своих вещей, и, наверное, нежданная гибель не только оборвала путь поэта, но и не позволила при жизни добиться публикации крупных шедевров: только роман "Герой нашего времени", журнальные публикации  и всего лишь одна книжка "Стихотворения М.Лермонтова", изданная в 1840-м году, тиражом 1000 экземпляров – в нее вошло всего 26 стихотворений и две поэмы, "Мцыри" и "Песня про купца Калашникова"… Многие шедевры Пушкина тоже были опубликованы только спустя годы после его смерти. Всего две небольшие книги изданы Ф.Тютчевым. А.Фет печатался крайне мало…
Так что подлинную роль классика иногда ясно осознают не его современники, а потомки, русские люди других поколений…

Но чудо – находились такие подвижники, которые собирали по единицам и массив произведений классиков, и факты их творческой или личной биографии, и несли это в народ, читателю. Так, уже в 20-м столетии появились великие памятники русской классики – их академические полные собрания сочинений: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Гоголь… Как позже – Есенин, Маяковский. И традиция эта, конечно, будет продолжена, насколько будет жива Россия…

В восприятии полных массивов творчества каждого из классиков мы сталкиваемся и с таким свойством. Не все, вышедшее из-под пера наших классиков в равной мере совершенно и весомо. Есть и здесь золотое избранное… Но есть и какая-то достойная инерция в восприятии: допустим, напиши Лев Толстой только "Севастопольские рассказы", он бы остался во втором ряду нашей литературы… Но под ореолом "Войны и мира", "Анны Карениной", все его творчество преображается, все воспринимается как классика. Так и должно быть.

Даже у Пушкина в раннем творчестве найдем немало текстов едва ли не заурядных… Сам поэт иронично говорил: "Я ставлю (кто же без греха?) // Пустые часто восклицанья, // И сразу лишних три стиха"… Но и неудачи поэта мы ценим и видим в них становление таланта.

Более того, нельзя не отметить вслед за таким знатоком русской классики, как П.В.Палиевский: "Произведения могут быть безусловно художественными, но не иметь большой ценности (например, поэзия Бунина); или не дотягиваться до художественного совершенства, обладая, однако, высокой ценностью (некоторые произведения Достоевского)" ("Русские классики". М., 1987. С. 32).  Да, есть нечто  иррациональное в том, как мы признаем некоторые вещи безусловными шедеврами, наталкиваясь при чтении на неразрешимые художественные противоречия и едва ли не провалы: таково "Преступление и наказание", без которого невозможно представить ни историю русской классики, ни русскую школу… А часто и надо довериться интуиции и какому-то высшему указанию и принять произведение как целое, не портя картину аналитикой. К чуду русской классики и нужно относиться прежде всего как к чуду, а уж потом где-то как к тексту, набору слов, беззащитному перед жестоким, умерщвляющим, как у структуралистов, анализом.

Поэтому в классику входят не столько отдельными произведениями, сколько именами: все пушкинское будем читать как классику, все лермонтовское, все у Толстого и Достоевского… А уж затем внутри имени можно говорить о центральных классических явлениях и о некой периферии: такова структура любого жизненного явления, где есть ядро жизни, но есть и его окружение, периферия, цитоплазма, без чего просто нет жизни, без чего никакое ядро жизни не может существовать. Поэтому центр Толстого – "Война и мир", но не менее ценно все его окружение, центр Пушкина – "Евгений Онегин", центр Достоевского – "Братья Карамазовы", центр Гоголя – "Мертвые души", но периферия не менее значительна, просто без каких-то главных текстов имя не вошло бы еще в классику.. У некоторых авторов творчество представлено более ровно, когда центр представляет собою большую панораму явление равного значения: Тургенев и Тютчев, Островский и Чехов…

Еще раз повторим: классика – это явление многозначное и неоднородное, как все живое в нашем мире. Но принять его можно только как целое, а не вычленять отдельные шедевры: это цельное явление народного духа.

И последнее наблюдение. Классика – это определенная фаза исторического процесса, фаза, быть может, самая длительная и не отошедшая в прошлое; более того, к ней будет постоянно обращаться наше сознание, даже когда наступит новая литературная эпоха, - это так называемая у Льва Гумилева мемориальная фаза, живые или оживающие воспоминания о великом прошлом… До этой фазы, видимо, еще далеко: постоянное воскрешение классики на протяжении 20-го века, присутствие ее в литературе наших дней, пусть и не такое победное на фоне разложения культуры, - это черты стадии колебаний вызревшего, вершинного явления… Не считать же за фазу исторического процесса всякое литературное кривлянье под хитроумными названиями, вроде уже до боли в затылке надоевшего  постмодернизма… Катастрофическое состояние слова на рубеже веков отражало, по крайней мере, искренность литературы, даже историческую закономерность: не может явление постоянно находиться на ровной высоте. На рубеже 21 столетия, кажется, литературную эволюцию стали изображать, как в обычном шоу-бизнесе…

Но и внутри периода классики, до первых признаков потрясений, т.е., как мы указывали от Пушкина и до Чехова, - внутри этого периода тоже можно выделить ряд эволюционных стадий.

Под знаком Пушкина проходит первая стадия: вся свежесть свершившегося факта, обретения классического облика характерны для нее. Литература утверждает себя с уверенной радостью, с торжеством и оптимизмом. Слову внятно стало все: И горний ангелов полет, // И гад морских подводный ход, // И лозы дольней прозябанье… Здесь и уверенность в том, что высвеченное поэзией зло будет повержено, словно демон при виде ангела… Здесь полнота форм и жанров: творится русский роман, свободная от школьных рамок лирика, явится ни на что не похожая, только на саму жизнь, драматургия… Слово обретет адекватную себе силу в удивительной стилистике реализма, когда бытие словно оживает в поэзии, это язык образов, на котором будто говорит сама природа. Так когда-то о Пушкине сказал его друг, издатель "Современника" П.А.Плетнев: "Он постигнул, что язык не есть произвол, не есть собственность автора, а род сущности, влитой природою вещей в их бытие и формы проявления. Автору остается только постигнуть вещь, ее природу и все слитое с бытием ее"… Вот эта первозданная свежесть творчества овеивает литературу классики.

И не вызывает возражений так пафосно повторяемый тезис о первородстве Пушкина в словах Достоевского: "Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего… Пушкин явился великим народным писателем, как до него никогда и никто…".  Этим духом первородства окрашен первый период классики, венчает который Гоголь…

Можно назвать кризисом классики 1840-е годы, развитие натуральной школы, которая не дала ярких талантов, будучи скорее умозрительной конструкцией В.Г.Белинского (которому во всем остальном нельзя не отдать должного как гению русской критики): литература вроде во всем шла вслед Пушкину и Гоголю (последнее особо подчеркивалось), но – только на поверхности искусства. Реализм перестал касаться полноты бытия, отошел от духовных сущностей к поверхностной точности рисунка… Полнота и одухотворенность классики поблекла. Таковы были Д.В.Григорович, В.А.Соллогуб, И.И.Панаев – остальные имена и того меньше говорят современному читателю, все ушло в исторический осадок…
 
Но на втором этапе классики литература возвращается к состоянию, которое современный филолог Ю.И.Минералов точно называет "высокой классикой". Наступает время поступательного, весомого развития классики, пусть и без того колорита и блеска, которые сопутствовали первым классикам. Литература устойчиво движется по пушкинскому следу, легко преодолев натурализм, как болезнь роста, отчасти даже внесшую и полезную прививку в растущий организм.

Это время гигантов прозы – Толстого, Тургенева, Гончарова, Достоевского… Обращение в глубины бытия выливается в самое убедительное философствование в жанре романа. Бытие отражено в развитии исторической эпопеи. Литература тонко наблюдает за героями современности, создает удивительные по ясности психологические зарисовки… Окончательно закрепляется структура литературного движения, с группировками, своими рупорами изданий, со своей яркой критикой.  Последнее особо подчеркнем: широкое развитие критики, вхождение ее наряду с искусством в непременный читательский обиход, а иногда даже главенство критики – признаки устойчивого литературного развития. Рядом с Пушкиным не было критиков уровня Белинского, Добролюбова, Писарева и др.

Литература живет неколебимой  верой в истину, становится столь же мощной духовной силой, как и православие, а часто вступает с религией в открытый диалог и даже противостояние, в то же время изнутри питаясь духовными истоками православия. Литературное развитие идет вширь и вглубь…

В 1880-х годах уходят из жизни чередой гиганты русской классики: Некрасов, Тургенев, Достоевский, Щедрин, Гончаров … Остается лишь великий старец, неутомимо трудящийся в литературе, - Лев Толстой… Но и у него видна какая-то пауза – после "Войны и мира" и "Анны Карениной" он уходит в чистое философствование, даже в свое время откажется от искусства, перечеркнет свои же собственные шедевры.

Завершение золотого века русской классики примет едва ли не в одиночку А.П.Чехов, однозначно сложившийся как писатель классического уровня к концу 80-х: "Степь", "Огни", "Скучная история" - за этим уже шло полное и авторитетное признание.

Лев Толстой и Антон Чехов –  золотые классики, вошедшие не надолго и в 20-й век.
Чехов – невыразимо грустное завершение ведущих тем русской классики, все признаки пушкинской традиции в нем налицо, но – с оттенком усталости и уже неверия, что слово поэта-пророка жжет сердца людей, что язык истины свободной понятен хоть кому-нибудь… "Какие-то серые пятна вместо лиц кругом…" Все ценности и достижения классики Чехов сохраняет и даже доводит до необычайного совершенства. Такого тонкого одухотворения художественного мира мы, может быть, не найдем более нигде. Но все заслонено мотивами безысходности, и так пронзительно звучат постоянные чеховские призывы к иной жизни, светлой, осмысленной, красивой и здоровой, достичь которую уже не дано никому – даже Пете и Ане из "Вишневого сада": "Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама!"

Не насадят, не увидят, не поймут ничего; ничему не улыбнутся – разве что своему же несчастью: "Эх ты, недотепа!"
Так завершался период золотого века, Чехов с горькой иронией видел течения нового искусства… Правда уже рядом с ним был М.Горький – залог возвращения к полноте классики уже в новом времени.

Лев Толстой, Антон Чехов, Максим Горький – так встречала русская классика век 20-й…