«Евгений Онегин» роман А. С. П у ш к и н а (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями Продолжение: глава вторая

         "Он дамам к ручке не подходит;
         Все да  да нет; не скажет да- с
         Иль нет-с"...

Онегин не соблюдал обычая провинциального барства и потому заслужил название неуча. В альманахе на 1832 г. "Элизиум" есть следующее примечание к одному эпизоду романа "Траурный билет", где говорится, что Трелин целовал попеременно ручки то у матери, то у дочери — "Здесь надобно заметить, что в провинциях происходит непрестанное целование дамских ручек и что мужчина, пропустивший хоть один раз сие обыкновение, почитается большим невежею. Эта строгая обязанность представляет весьма забавную картину, когда мужчина приходит в дом и находит много знакомых дам. Он обязан непременно приложиться к каждой из них, чтобы ни которую не оскорбить и не навлечь на себя упрека в невежестве и даже грубости".

Чванливое дворянство ожидало от молодого человека почтительности, угодливости, — вспомним, что речь Молчалина была уснащена речениями: "я-с", "с бумагами-с", "да-с", "нет-с", "по-прежнему-с". Онегин предпочел одиночество встречам с соседями; те в свою очередь "все дружбу прекратили с ним". Любопытно к этому добавить, что в первой половине октября 1824 г. Пушкин писал из Михайловского В.Ф. Вяземской: "Что касается моих соседей, то сперва я давал себе труд только не принимать их; они не надоедают мне; я пользуюсь среди них репутацией Онегина..." Роман Пушкина в 1824 г. еще не был известен в провинциальной глуши; Пушкин пользуется образом Онегина, уже знакомым его адресату, для определения отношения к нему соседей-дворян.

                                     VI

             По имени Владимир Ленский;
             С душою прямо геттингенской,
             Красавец, в полном цвете лет,
             Поклонник Канта и поэт.
             Он из Германии туманной
             Привез учености плоды:
             Вольнолюбивые мечты,
             Дух пылкий и довольно странный,
             Всегда восторженную речь
             И кудри черные до плеч.

Г е т т и н г е н  — немецкий город  — славился своим университетом (основан в 1737 г.).

Пушкин отметил здесь тягу русского дворянства к европейской высшей школе, послав Владимира Ленского, юношу из богатой дворянской семьи, учиться в Геттингенский университет.

К а н т  (1724-1804) — один из основоположников идеалистической философии в Германии, оказал влияние на профессоров Геттингенского университета, а через них был усвоен и русскими "геттингенцами".

Таким образом, Пушкин не исказил исторической перспективы, назвав Ленского "поклонником Канта". Сам Пушкин всегда был равнодушен к "туманной Германии", т. е. немецкой идеалистической философии, что и нашло отражение в иронической обрисовке "плодов учености" Ленского в Геттингенском университете.

                                  
Один из современников Пушкина, П.А. Плетнев, утверждал, что в Ленском мастерски обрисован лицейский друг поэта В. Кюхельбекер.
Варианты к VI строфе устанавливают колебания Пушкина в обрисовке Ленского и дают повод к этому утверждению. К строке:

                          Поклонник Канта и поэт...

имеются варианты:

                          Крикун, мятежник и поэт...
                          Душой мечтатель...

См. также в черновой рукописи VII строфы:

                          Его душа была согрета
                          И пылкой верою свободе...
                          Он ведал...
                          Страстей кипящих бурный мир.

В XXXIV строфе четвертой главы:

                          Поклонник славы и свободы

(с вариантом в черновой рукописи:

                    Поклонник Славы, друг [сын] Свободы).

Эти черты биографически сходствуют с Кюхельбекером, который путешествовал в Германии и по своему характеру казался похожим на "женевского чудака" (Руссо) — таково было впечатление Баратынского; Кюхельбекера действительно отличал "дух пылкий и довольно странный". Ю. Тынянов правильно указал, что восторженный Ленский, вдруг вспыхнувший "в негодовании ревнивом" (конец V главы) и решивший только дуэлью рассчитаться с оскорбителем ("кипя враждой нетерпеливой" к вчерашнему другу), имел прообразом Кюхельбекера, еще в лицее обнаружившего "бретерство", вспыльчивость и обидчивость, черты и впоследствии в нем не исчезнувшие".

Свидетельство Павлищева, приведенное исследователем, очень показательно: "Обидчивость Кюхельбекера порой в самом деле была невыносима... Так, например, рассердился он на мою мать за то, что она на танцевальном вечере у Трубецких выбрала в котильон не его, а Дельвига; в другой же раз на приятельской пирушке у Катенина Кюхельбекер тоже вломился в амбицию против хозяина, когда Катенин, без всякой задней мысли, налил ему бокал не первому, а четвертому или шестому из гостей".

Но внешний портрет Ленского в окончательном тексте уже не имел почти ничего общего с Кюхлей. Облик восемнадцатилетнего поэта только в некоторой степени отражал воспоминания Пушкина о лицейском друге, в основном же он наполнился типическими чертами поэта-элегика, русского романтика, антагониста Онегина и мечтательного помещика с неопределившейся жизненной дорогой.

                                VIII, X

              Он верил, что друзья готовы
              За честь его принять оковы,
              И что не дрогнет их рука
              Разбить сосуд клеветника…

Ленский (см. в XX строфе VI главы: "При свечке Шиллера открыл") в шиллеровской балладе "Порука" (1798) читал, как Дамон, приговоренный к казни за покушение на жизнь тирана Дионисия, умолил отсрочить казнь на три дня для устройства домашних дел, уверенный, что его друг Пифиас согласится пробыть эти три дня вместо него в тюрьме. Так и случилось: Пифиас был готов "принять оковы" за честь своего друга. Разнообразные препятствия на обратном пути Дамона чуть было не привели к ужасной катастрофе. Но Дамон поспел вовремя. Пифиаса уже вели на казнь. Друзья у эшафота встретились, бросились друг другу в объятия. Тиран, убедившись в исключительной силе дружбы, простил Дамона и стал просить друзей, чтоб они включили его третьим в их верный союз.

                                 
           ...Что есть избранные судьбами,
          Людей священные друзья;
          Что их бессмертная семья
          Неотразимыми лучами,
          Когда-нибудь, нас озарит
          И мир блаженством одарит.
                                               (Вариант окончания VIII строфы)

Стихотворение Кюхельбекера "Поэты" (1820) объясняет эти загадочные строки (сопоставление впервые было указано Ю. Тыняновым в статье "Пушкин и Кюхельбекер", "Литературное наследство" № 16-18, стр. 360-361). Человек был некогда счастлив и бессмертен, но, влюбившись в призрак суетного наслаждения,

                         ...вдруг отяжелел
                        И смертным на землю спустился;
                        И ныне рвется он, бежит
                        И наслажденья вечно жаждет,
                        И в наслажденья вечно страждет,
                        И в пресыщении грустит.

Кронион из жалости посылает на землю поэтов, созданных им из духов.

                       В страстях и радостях минутных
                       Для неба умер человек,
                       И будет дух его вовек
                       Раб персти, раб желаний мутных.
                       И только есть ему одно
                       От жадной гибели спасенье,
                       И вам во власть оно дано:
                       Так захотело Провиденье!
                       Когда избранника из вас,
                       С бессмертным счастьем разлучась,
                       Оставят жребий свой высокий,
                       Слетят на смертных шар далекий
                       И, в тело смертных облачась,
                       Напомнят братьям об отчизне,
                       Им путь укажут к новой жизни:
                       Тогда, с прекрасным примирен,
                       Род смертных будет искуплен.

Перечисляя темы поэзии Ленского, Пушкин подбирал детали из обширного литературного материала своего и чужого: темы  л ю б в и,  р а з л у к и  и  п е ч а л и  широко были разработаны в ранней лирике самого поэта; в лирике Жуковского часто можно встретить сходные с X строфой формулы:

                       Он пел любовь… ("Певец", 1811)
                       Кто любит, тот душой,
                       Как день весенний, ясен .. (1812)
                       Стремленье вдаль, любви тоска,
                       Томление разлуки…
                       Смотрю ль в туманну даль
                       Вечернею порой  —
                       Во всем печальных дней
                       Конец воображаю. (1809)
                       Твое блаженство там,
                       В туманной сей дали. (1812)

Это словосочетание (Ленский пел... "туманну даль") особенно часто встречалось в элегиях: у Батюшкова в "Воспоминании" (1809):

                   И ратник, опершись на копие стальное,
                   Смотрел в туманну даль...

в журнале "Благонамеренный" (1820, декабрь, № 23 и 24, стр. 327), в элегии "К Делии" (подражание Мильвуа):

                   О милом призраке мечты,
                   Являяся в туманной дали...

в "Московском телеграфе", 1825, № 12, в элегии "Вечер" (перевод Н. Грекова из Ламартина):

                                               ...отрадный луч
                   Сокрылся вдруг в дали туманной.

По поводу "нечто" в стихах Ленского напомню иронические строки Кюхельбекера о тогдашних элегиках, у которых критик "Мнемозины" постоянно встречал "все только ...  н е ч т о  и  ч т о -   т о".  Грибоедов высмеял сочинителя Удушьева, о котором Репетилов восторженно восклицал:

               В журналах можешь ты однако отыскать
               Его отрывок, взгляд и нечто.
               Об чём бишь нечто? — обо всем...

Р о м а н т и ч е с к и е  р о з ы. Роза была любимым сравнением романтиков.
Роза в романтической символике представлена в стихотворении Жуковского "Мечта" (1818):

                 Ах! если б мой милый был роза-цветок,
              Его унесла бы я в свой уголок;
              И там украшал бы мое он окно;
              И с ним я душой бы жила заодно.
              ..........................................................
                 Сильфиды бы легкой слетелись толпой
              К нему любоваться его красотой;
              И мне бы шепнули, целуя листы:
              Мы любим, что мило, мы любим, как ты.
                 Тогда б встрепенулся мой милый цветок,
              С цветка сорвался бы румяный листок,
              К моей бы щеке распаленной пристал
              И пурпурным жаром по ней заиграл.
                 Родная б спросила: что, друг мой, с тобой?
              Ты вся разгорелась, как день молодой.
              "Родная, родная, — сказала бы я, —
              Мне в душу свой запах льет роза моя".

                                  
             Он пел поблеклый жизни цвет
             Без малого в осьмнадцать лет.

Эти стихи стоят в прямой связи с некоторыми мотивами в  "Послании кн. А.М. Горчакову" (1816):

              Встречаюсь я с осьмнадцатой весной...
              Моя стезя печальна и темна...
              Вся жизнь моя — печальный мрак ненастья...
              Я слезы лью, я трачу век напрасно,
              Мучительным желанием горя...
              Мне кажется: на жизненном пиру
              Один, с тоской, явлюсь я, гость угрюмый,
              Явлюсь на час — и одинок умру...

Черта опять-таки не лично пушкинская, а типичная для поэтической школы, современной Пушкину. Кюхельбекер вспоминал в 1824 г. о русских поэтах-элегиках: "С семнадцати лет у нас начинают рассказывать про свою отцветшую молодость".

В пору написания романа Пушкин уже пародировал эту манеру элегического кукования (см. "Соловей и кукушка", 1825), а если и писал элегии, стилистически сходные, то умные современники слышали в лирических признаниях Пушкина не сентиментальное всхлипывание и воспоминания о прошедшем, а мятежную неудовлетворенность настоящим во имя нового будущего, могучие зовы мужественной личности.

Уместно напомнить свидетельство П. Вяземского об отличии пушкинского творчества от поэзии других литераторов, тематически близких поэту. 24 января 1824 г. П.А. Вяземский писал А.А. Бестужеву по поводу альманаха "Полярная звезда": "Стихи Пушкина прелесть! точно свежий, сочный, душистый персик! Но мало в них питательного17. Прочие стихотворения, признаюсь, довольно бледны, одноцветны, однозвучны. Все один напев! Конечно, и в них можно доискаться отпечатка времени, и потому и они не без цены в глазах наблюдателя; но мало признаков искусства. Эта тоска, так сказать, тошнота в стихах, без сомнения показывает, что нам тошно: мы мечемся, чего-то ждем, и вы очень удачно намекнули об этом в своем предисловии. Но со всем тем здоровое сложение, крепость не поддается нравственной немочи. Смотрите на Пушкина! И его грызет червь, но все-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски цветущие. В других этого не вижу: ими овладевает маразм, и сетования их замирают".

                                       IX

                 Под небом Шиллера и Гете
                 Их поэтическим огнем
                 Душа воспламенилась в нем.

В образ Ленского, воспитанного "под небом Шиллера и Гете", Пушкин вложил характерную для немецких поэтов эпохи бури и натиска веру в сродство душ, в предустановленную гармонию:

                      Он верил, что душа родная
                      Соединиться с ним должна,
                      Что, безотрадно изнывая,
                      Его вседневно ждет она...

Герои романа Гете "Избирательное сродство" (1809) Эдуард и Оттилия с непреодолимой силой тянутся друг к другу, охваченные какой-то странной силой взаимной симпатии: "Они оказывали друг на друга неописуемое, почти магическое притягательное действие; они жили под одной кровлей, но, даже не думая друг о друге, занимаясь чем-нибудь посторонним, отрываемые и отвлекаемые обществом других, невольно приближались друг к другу.

Если они находились в одной зале, то вскоре оказывались сидящими рядом. Их могла успокоить только взаимная близость, и уже одна эта близость успокаивала их вполне, не нужно было взоров, слов, движений, прикосновений, для них было достаточно быть вместе. В такие минуты они переставали быть двумя людьми и становились одним человеком, исполненным совершенного довольства собой и окружающим миром. Мало того, если б одного из них удерживали на одном конце дома, то другой постепенно, сам собою, бессознательно стал бы к нему подвигаться".

                                     XII

               ...И запищит она (Бог мой!):
               Приди в чертог ко мне златой!..

В примечании Пушкин отметил: "Из первой части Днепровской Русалки". Дуня пела под гитару песню русалки Лесты из оперы "Днепровская русалка" (переделка Краснопольского из пьесы Генслера "Das Donauweibchen", 1792-1797), представленной в первый раз на петербургской сцене 26 октября 1803 г. и пользовавшейся шумным успехом. По словам историка русского театра, "в Петербурге только что и говорили об опере "Русалка" и пели повсюду из нее арии и куплеты: "Приди в чертог ко мне златой!"; "Мужчины на свете, как мухи, к нам льнут". Перешедшая через песенники (1809, 1817 и др.) в провинциальную гущу, эта любимая песня была убита пушкинской строфой. В книге Н. Марковича "Украинские мелодии" (М., 1831) сохранилось любопытное свидетельство: "Днепровская русалка, которая столько лет, или десятков лет, увеселяла нашу публику, приняла бытие свое от Днепра; если устарела опера, то воспоминание удовольствий, которые она нам когда-то доставляла, придает ей большую цену; только недавно, благодаря А. С. Пушкину, перестали петь наши провинциальные красавицы арии из Днепровской русалки".