«Евгений Онегин» роман А. С. П у ш к и н а (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями Продолжение: глава вторая

                                      XIV

             Но дружбы нет и той меж нами.
             Все предрассудки истребя,
             Мы почитаем всех — нулями,
             А единицами — себя.
             Мы все глядим в Наполеоны;
             Двуногих тварей миллионы
             Для нас орудие одно;
             Нам чувство дико и смешно.

За этой строфой должна была в беловой рукописи следовать строфа, крайне важная для понимания смысла приведенного отрывка, но выпущенная поэтом:

                [Евгений] думал, что добро, законы,
                Любовь к отечеству, права,
                Одни условные слова
                [Для оды звучные слова]...

Пушкин выступил обличителем общественных нравов, подверг критическому анализу быт той дворянской молодежи 20-х годов, которая в столицах поверхностно, "чему-нибудь и как-нибудь" училась, "однообразно и пестро" проводила время на вечерах, балах, "детских праздниках", в ресторанах, в балетных увлечениях и прочих жизненных забавах. По мнению поэта,  ч у в с т в о  д и к о  и  с м е ш н о  в этой общественной среде.

Лирика Пушкина и роман постоянно подчеркивают "измены" в отношениях между людьми дворянского круга;  д р у ж б а,   л ю б о в ь,  р о д с т в о  — это все слова, потерявшие какое-либо положительное содержание: "Враги его [Евгения], друзья его (что может быть одно и то же)", — восклицает поэт, рисуя резкими штрихами образ друга, родных людей, верной подруги, скептически спрашивая: "Кого ж любить? Кому же верить? Кто не изменит нам один?" — утверждая, что от молодого поколения невозможно требовать чувств глубоких и страстей (IV глава). "Но дико светская вражда боится ложного стыда", — и те, кто еще вчера "часы досуга, трапезу, мысли и дела делили дружно", — вдруг превращались в своего рода "наследственных врагов". Как непрочны, минутны чувства даже между лучшими из этой молодежи, думает автор, рисуя в дальнейшем ссору между Ленским и Онегиным, характеризуя Онегина, "с первого движенья" согласившегося на дуэль:

                Он мог бы чувства обнаружить,
                А не щетиниться, как зверь.

Изображая Ленского, "кипящего враждой нетерпеливой", Пушкин не щадит молодого поколения своего класса, отмечая в нем высокомерное презрение к людям иного социального положения:

                Мы почитаем всех  нулями,
                А единицами — себя.

В 1826 г. в записке "О народном воспитании" Пушкин указывал Николаю I, что молодые дворяне вследствие "самого недостаточного, самого безнравственного" домашнего воспитания не получают "никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести". Исповедь поэта в XIV строфе II главы романа подтверждает искренность этих его суждений.

Какую черту французского императора имел в виду поэт, когда бросал по адресу своего поколения:

                Мы все глядим в Наполеоны?

Припомним в стихотворении "Наполеон" (1821) строки:

                Ты человечество презрел...
                Среди рабов до упоенья
                Ты жажду власти утолил...

Пушкин саркастически применил образ Наполеона ко всем тем, кто претендовал на власть, на силу, на влияние в обществе, "в большом свете". Беспринципный аморализм, "презренный робкий эгоизм", лишенный социального пафоса просветителей XVIII в., — вот что видел Пушкин за блестящим лоском дворянской молодежи.

                Двуногих тварей миллионы
                Для нас орудие одно, —

восклицает поэт, памятуя либеральные уроки лицейского профессора Куницына, который в своем труде "Право естественное" (1818) учил обратному пониманию социальных связей между людьми:  "Ч е л о в е к  и м е е т  п р а в о  н а  в с е    д е я н и я  и  с о с т о я н и я,  п р и  к о т о р ы х  с в о б о д а   д р у г и х  л ю д е й  п о  о б щ е м у  з а к о н у  р а з у м а  с о х р а н е   н а  б ы т ь  м о ж е т.  Поколику чрез нарушение свободы мы доказываем неуважение к другим людям, поступая с ними самопроизвольно против их воли, или употребляем их как простые орудия для наших целей, то главное начало права можно также выразить отрицательным образом:  Н е  у п о т р е б л я й  д р у г и  х  л ю д е й  к а к  с р е д с т в о  д л я  с в о и х  ц е л е й"  (ч. I, стр. 34-3519, "никто не имеет права употреблять кого-либо из сограждан как средство или простую вещь для себя" (ч. II, стр. 105).

Повторяя все время "мы", "меж нами", "мы все", "для нас", "нам", Пушкин произносил приговор над молодым поколением того класса, к которому сам принадлежал по происхождению, воспитанию, образу жизни, привычкам, настроениям, взглядам. Резкость оценки свидетельствовала о кризисе сознания этого  класса. Чувство недовольства, освещение теневых сторон говорило об энергичной ломке старозаветного мировоззрения, о начавшихся сдвигах в мировоззрении.

Выделяя своего героя из общей массы — "Сноснее многих был Евгений... [он] вчуже чувство уважал", — автор на протяжении романа, начиная с первой главы, утверждал читателя в мысли, что все чувства, все поступки Онегина — результат тех "предрассуждений", которые он получил или от всех своих родных, или в результате воспитания, образа жизни, обусловленного состоянием общественных нравов и политического строя.

За уничтожение этих "предрассуждений" и общественных порядков, которые калечат человеческую личность, убивая в ней моральную устойчивость, крепкие социальные чувства, ратовал Пушкин, набрасывая в XIV строфе обличительную характеристику дворянской молодежи. Право на подобную оценку подсказывало ему сознание кризиса родной ему общественной стихии, жажда найти выход в сложной ткани социальных противоречий современной ему эпохи.

                                    XVI

             Меж ими все рождало споры
             И к размышлению влекло:
             Племен минувших договоры,
             Плоды наук, добро и зло,
             И предрассудки вековые,
             И гроба тайны роковые,21
             Судьба и жизнь в свою чреду,
             Все подвергалось их суду.

На бытовом фоне провинциального дворянства в обществе Пустяковых и Петушковых, среди "господ соседственных селений", которые в беседах шумных ведут "благоразумный разговор"

                      О сенокосе, о вине,
                      О псарне, о своей родне, —

Онегин и Ленский с их культурными интересами, с их многосторонними влечениями интеллектуального порядка должны были чувствовать себя чуждыми и одинокими. Они оба могли сказать о себе то же, что сказал Якушкин по возвращении из-за границы, присмотревшись к консервативному укладу петербургских сатрапов: "Мы ушли от них на сто лет вперед". Пушкин подчеркнул, что его герои, рассуждая о значительных вопросах, серьезно относятся к обсуждаемым проблемам. Тематика их бесед полностью совпадает с кругом тех вопросов, которые стояли перед наиболее передовыми людьми того времени.

Пушкин включил в роман картину тех горячих споров, которые велись в Каменке, в декабристской среде, которые он сам вёл с крупнейшими деятелями общественного движения, которые кипели в кружках тогдашней военной молодежи, готовившейся к бою с "Медузиной головой".

П л е м е н  м и н у в ш и х  д о г о в о р ы.  — "Общественный договор" ("Contrat sociale") Жан-Жака Руссо читался в декабристских кругах как трактат о взаимоотношениях верховной власти и народа, выдвигавший идею народовластия и признававший право народа на уничтожение правительства, если оно, долженствуя быть только посредником между народом как сувереном, и народом как подданным, нарушит договор, союз власти и общины свободных граждан. В.Ф. Раевский, с которым в Кишинёве Пушкин вел горячие беседы по историческим и другим вопросам, признавался: "Contrat sociale" Руссо я вытвердил, как азбуку". Заслуживает внимания замечание П. Бартенева, много знавшего о Пушкине от близких лиц. На обложке "Русского Архива", 1904, № 1, рецензируя первый выпуск издания "Пушкин и его современники" (1903), он писал: "Всего важнее восстановить произведения поэта, как они были приготовлены им самим к оглашению или как он что написал, но не мог напечатать по условиям цензурным или каким иным. Так, например, Онегина и Ленского в их деревенских беседах занимали, конечно, не племен минувших  д о г о в о р ы,  а  з а г о в о р ы:  тогдашнее юношество знало все подробности французской революции, а договоры политические не могли занимать молодых друзей".

П л о д ы  н а у к.  — Тема о практическом применении научной теоретической мысли стояла перед теми кругами дворянства, которые в 20-х годах искали выхода из тупика крепостного хозяйства, которые пытались применением машинной техники поднять собственное хозяйство23. Онегин, владелец заводов и вод, и "богатый" помещик Ленский должны были думать над этими вопросами: помещики 20-х годов вводили в своих именьях усовершенствованные приемы земледелия; опыты помещиков Полторацкого, Шелехова, Самарина и других, с успехом вводивших четырехполье, обсуждались в земледельческих журналах.

Д о б р о  и  з л о  — этические проблемы — занимали место как в разговорах Пушкина с А.Н. Раевским (см. в черновике "Демона": "И я желал... разгадать добро и зло"), так и в беседах с Пестелем. В кишиневском дневнике (апрель 1821 г.) Пушкин записал: "Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова... Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч.". В ту же область философско-моральных размышлений входили

                   И предрассудки вековые,
                   И гроба тайны роковые.

На те же темы велись беседы в кишиневском доме члена Союза благоденствия М.Ф. Орлова, где Пушкин бывал почти ежедневно, встречаясь с В.Ф. Раевским, Охотниковым и другими радикально настроенными людьми; о них злобно писал реакционер Ф. Вигель в своих "Записках": "Два демагога, два изувера, адъютант Охотников и майор Раевский, с жаром витийствовали… На беду попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных".

Если предположить вместе с Ю. Тыняновым, что "споры" и "размышления" Онегина и Ленского окрашены воспоминаниями о лицейских беседах Пушкина и Кюхельбекера, составившего "Словарь" с выписками по философским, политическим и другим вопросам из Руссо, его ученика Вейса, Вольтера и т. д., то в понимании спорщиков  д о б р о  и  з л о  (по формуле Вейса: "Добро может быть то, что споспешествует общему благополучию. .. зло есть то, что вредит общему благу") — слова гражданского, точнее, якобинского смысла и значения25. Точно так же и тема о "предрассудках вековых", т. е. о религиозных суевериях в условиях засилья церковно-мистического мракобесия 20-х годов, приобретала политический оттенок.

Я не думаю, что Пушкин в этой строфе вспоминал исключительно свои лицейские споры с Кюхельбекером. Современность 20-х годов ключом бьет в спорах обоих героев романа, и, конечно, моральные проблемы  д о б р а  и  з л а  могли ставиться в беседах Пушкина с Раевским, Пестелем как философские ("метафизические") проблемы, но в объяснении их содержания и значения указывались причины политические, коренившиеся в общественном строе.

В черновике XVI строфы вместо "судьба и жизнь" была формула: "царей судьба". Цензурные опасения заставили выбросить из рассказа о беседах молодых людей политическую тему: судьба Павла, герцога Беррийского, судьба Цезаря ("Кинжал"), испанского короля Фердинанда, приговоренного к смерти и подло поступившего со своим спасителем благородным Риего, судьба Наполеона, — все это было на памяти Пушкина, овеянного впечатлениями современности или разговорами о событиях и лицах, всплывавших по аналогии с современностью (см., например, письмо П. Каховского к Николаю I из крепости, 24 февраля 1826 г., и другие декабристские материалы).

"В с е  п о д в е р г а л о с ь  и х  с у д у",  — заканчивает Пушкин описание многосторонних умственных интересов обоих героев, переходя после указания на литературные увлечения Ленского (которому Онегин "прилежно внимал", хотя "немного понимал" в "отрывках северных поэм" ) к еще одной большой теме, также занимавшей молодых людей.

                                     XVII

                 Но чаще занимали страсти
                 Умы пустынников моих.

С т р а с т и  (passions). — Термин употреблен Пушкиным в его заметках о вечном мире в широком смысле; "страсть нежная" — любовь28 входила в богатый мир человеческих, земных чувств, эмоций различного вида. Философы-просветители XVIII в. Гольбах, Мабли, Руссо трактовали о страстях и добродетельных и порочных, об их борьбе и связи, о борьбе страстей с разумом и пр., видя в страстях могучий стимул жизни по естественным законам природы. Защита земных страстей, признание  ф и з и ч е с к о г о   ч е л о в е к а  с его ощущениями, органами чувств — исходным пунктом этических построений — разрушали христианскую мораль умерщвления плоти, защищали право человека на борьбу за земное счастье.

Но противоречивый склад личности пушкинского героя тянул его и к другим сочинениям о страстях; охлажденный опытом жизни, изведав горечь интимных страстей, Онегин мог с особым вниманием читать в книге Сталь "Страсти" ("Passions"), произведшей громадное впечатление на современников, горькие размышления о том, что страсти, даже высшие, представляют "истинное препятствие к счастью как личному, так и политическому". Смысл книги сводился к словам: "Полная нравственная независимость есть порабощение всех страстей", но это невозможное дело: "От меня, — говорит Сталь, — далеки эти неосуществимые аксиомы холодных душ и посредственных умов — будто всегда можно победить себя, всегда можно владеть собой". Так, страсти в теории Сталь одновременно — источник полноты жизни и разрушительницы счастья30. Мы увидим ниже, как Онегин рассуждал о счастье и независимости, противополагая их друг другу, как он пытался во имя свободы, покоя уничтожить один вид страстей и как земное, чувственное начало прорвалось в нём, очистив, преобразив, толкнув в спасительные воды настоящей жизни, полной движения, борьбы, напряжения всех сил.

                                 XVIII-XIX

Во взаимоотношениях Онегина и Ленского раскрывается тема наперсничества. Аналогичные мысли находим в стихотворении Пушкина "Алексееву" (1821), где поэт, рассказывая своему кишиневскому приятелю, что он, "равнодушный и ленивый", уж "позабыл любви призывы", заявляет:

                   Оставя счастья призрак ложный,
                   Без упоительных страстей,
                   Я стал наперсник осторожный
                   Моих неопытных друзей.
                   Когда любовник исступленный
                   Тоскуя, плачет предо мной
                   И для красавицы надменной
                   Клянется жертвовать собой,
                   Когда в жару своих желаний
                   С восторгом изъясняет он
                   Неясных, темных ожиданий
                   Обманчивый, но сладкий сон,
                   И, крепко руку сжав у друга,
                   Клянет ревнивого супруга
                   Или докучливую мать, —
                   Его безумным увереньям
                   И поминутным повтореньям
                   Люблю с участием внимать;
                   Я льщу слепой его надежде,
                   Я молод юностью чужой
                   И говорю: так было прежде
                   Во время оно и со мной.

В том же послании первоначально было четверостишие, позднее исключенное поэтом:

                   ...Вдали штыков и барабанов
                   Так точно старый инвалид
                   Встречает молодых уланов
                   И им о битвах говорит.

В переработанном виде это сравнение вошло в XVIII строфу. Стихи  —

                   Мы любим слушать иногда
                   Страстей чужих язык мятежный  —

впоследствии откликнулись в стихотворении "Наперсник" (1828):

                   Твоих признаний, жалоб нежных
                   Люблю я жадно каждый крик.
                   Страстей безумных и мятежных
                   Так упоителен язык!

                                      
Тип Онегина с его скукой, разочарованием, уходом в уединенную жизнь вне обычных светских развлечений намечался в литературных зарисовках уже с конца XVIII в. Карамзин уже знал, что есть люди, которые "наказаны скукой, всегдашним беспокойным чувством, которое тревожит, томит, изнуряет их и которое можно назвать душевною чахоткой" ("Разговор о счастии", 1797).

Эраст, герой повести "Бедная Лиза" (1792), был первым бледным наброском с кое-какими чертами, родственными Онегину: "Сей молодой человек был довольно богатый дворянин, с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным. Он вел рассеянную жизнь, думал только о своём удовольствии, искал его в светских забавах, но часто не находил: скучал и жаловался на судьбу свою... Он решился — по крайней мере, на время — оставить большой свет..."

Н.О. Лернер указал на близкий Онегину социальный характер в герое рассказа Рылеева "Чудак", в "Невском зрителе", 1821, февраль.

Гораздо явственнее связь Онегина с Аристом в очерках В. Ф. Одоевского "Дни досад" ("Вестник Европы", 1823, № 18, сентябрь), но эта связь лишь указывает на тождественность наблюдений обоих писателей. Арист решил покинуть Москву: "Чего мне видеть еще более? Я прошел все мытарства, обыкновенно встречающие молодых людей в свете! Я начал праздностию; за нею следовала головная боль, пустота головы; от нечего делать — я принужден был глазеть на людей и отгадывать их — по наружности; от любопытства — слушать Танкреда, поющего екоссез, сопровождаемого рукоплесканиями, и слушать терпеливо; спорить с невеждою — и не доказать ему ничего; познакомиться с дамами не по сердцу; безвинно быть жертвою городских слухов и неумышленного зложелательства тетушек; от тщеславия жестоко ошибиться в людском мнении и, жертвуя оному, быть осмеянным на балах, скучать ими и невольно не пропускать ни одного из них; наконец, быть обыгранным — и кем же? отцом, желавшим меня женить на своей дочери... Когда прибавлю к тому, что все сии обстоятельства были приправлены кучею  с л о в  б е с с м ы с л е н н ы х,  с у ж д е н и й   н е о с н о в а т е л ь н ы х,  — то мое трехнедельное здесь пребывание представит полный чертеж светской жизни".