«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями

Теория литературы

«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями

Главы четвертая - седьмая

Глава пятая

III

             Но, может быть, такого рода
             Картины вас не привлекут:
             Все это низкая природа;
             Изящного не много тут.
             Согретый вдохновенья богом,
             Другой поэт роскошным слогом
             Живописал нам первый снег
             И все оттенки зимних нег;
             Он вас пленит, я в том уверен,
             Рисуя в пламенных стихах
             Прогулки тайные в санях;
             Но я бороться не намерен
             Ни с ним покамест, ни с тобой,
             Певец финляндки молодой!

Рисуя в предшествующей строфе картины зимы с такими подробностями, как "крестьянин на дровнях", "ямщик в тулупе", "дворовый мальчик", Пушкин предвидел, что для обширного круга дворянских читателей вроде тех, кто оскорбился, что поэт назвал д е в о ю "простую крестьянку", а "благородных барышень д е в ч о н к а м и" (см. выше, комм. к XLI строфе IV главы), эти картины покажутся "низкой природой". Не считаясь с этими враждебными отзывами, Пушкин смело вводил в свой роман реалистические описания русской природы и быта.

Исследователи отмечают точность в описании январской погоды, но надо иметь в виду именно январь 1824 г., что легко установить по календарям и газетам этого года. См. приложение. – А.А.

Указывая на другого поэта, который "роскошным слогом живописал нам первый снег и все оттенки зимних нег", Пушкин намекал на следующий отрывок в стихотворении Вяземского "Первый снег" (1819):

             Лазурью светлою горят небес вершины,
             Блестящей скатертью подернулись долины,
             И ярким бисером усеяны поля;
             На празднике зимы красуется земля
             И нас приветствует живительной улыбкой;
             Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;
             Там, темный изумруд посыпав серебром,
             На мрачной он сосне разрисовал узоры.
             Рассеялись пары, и засверкали горы,
             И солнца шар вспылал на своде голубом.
             Волшебницей зимой весь мир преобразован;
             Цепями льдистыми покорный пруд окован
             И синим зеркалом сравнялся в берегах.
             Забавы ожили; пренебрегая страх,
             Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой
             И, празднуя зимы ожиданный возврат,
             По льду свистящему кружатся и скользят.
             Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый
             Допрашивает след добычи торопливой:
             На бегство робкого нескромный снег донес;
             С неволи спущенный, за жертвой хищный пес
             Вверяется стремглав предательскому следу,
             И довершает нож кровавую победу.
             Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!
             Красивый выходец кипящих табунов,
             Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,
             Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.
             Украшен твой наряд лесов сибирских данью,
             И соболь на тебе чернеет и блестит.
             Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,
             Румяных щек твоих свежей алеют розы
             И лилия свежей белеет на челе,
             Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,
             Ты улыбаешься утешенной земле.
             О пламенный восторг! В душе блеснула радость,
             Как искры яркие на снежном хрустале.
             Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

В обещанное состязание с Вяземским Пушкин вступил, как указывал И. Н. Розанов, в некоторых стихотворениях 1829-1830 гг. — "Зимнее утро", "Зима" — и особенно в "Осени".

"П е в е ц ф и н л я н д к и м о л о д о й" — Е. Баратынский, автор "финляндской повести" "Эда", отрывок из которой — "Зима" — был напечатан в "Полярной звезде" на 1825 г. (стр. 372-373):

             Сковал потоки зимний хлад,
             И над стремнинами своими
             С гранитных гор уже висят
             Они горами ледяными.
             Из-под сугробов снеговых,
             Кой-где вставая головами,
             Скалы чернеют; снег буграми
             Лежит на соснах вековых.
             Кругом все пусто — зашумели,
             Завыли зимние метели...

V-VI

             Татьяна верила преданьям
             Простонародной старины,
             И снам, и карточным гаданьям,
             И предсказаниям луны...

Далее приводится длинный перечень суеверий, связанных с разнообразными явлениями природы. Стихотворение 1829 г. "Приметы" повторяет предчувствия Татьяны — как отражение личного опыта поэта:

Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.

Пушкин не пытался объяснять странного соединения в своем мировоззрении элементов материализма с темными суевериями; в "Капитанской дочке" по поводу "пророческого сна" Гринева (ср. сон Татьяны: "Евгений хватает длинный нож — и вмиг повержен Ленский"; ср. сны Руслана, Марьи Гавриловны в "Метели", Григория Отрепьева в "Борисе Годунове") он просто констатировал наличие и распространенность самого факта: "Ч и т а т е л ь и з в и н и т м е н я: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам".

VII

             Что ж? Тайну прелесть находила
             И в самом ужасе она:
             Так нас природа сотворила,
             К противуречию склонна.

Эта тема стояла перед поэтом еще в 1820 г., когда он писал:

             Перед собой кто смерти не видал,
             Тот полного веселья не вкушал
             И милых жён лобзаний не достоин —

и нашла свое завершение в "Пире во время чумы" (1830) в следующих строках:

             Все, все, что гибелью грозит,
             Для сердца смертного таит
             Неизъяснимы наслажденья.

Ср. признание Татьяны:

             Погибну, — Таня говорит, —
             Но гибель от него любезна.
             Я не ропщу: зачем роптать?
             Не может он мне счастья дать.

(Гл. VI, строфа III)

Отзвук этой темы находим в стилистических деталях романа: например, злобное веселье (в письме Онегина).

VIII

             ...И вынулось колечко ей
             Под песенку старинных дней:
             "Там мужички-то все богаты,
             Гребут лопатой серебро;
             Кому поём, тому добро
             И слава!" Но сулит утраты
             Сей песни жалостный напев;
             Милей кошурка сердцу дев.

В примечании Пушкин отметил: "Зовет кот кошурку в печурку спать. Предвещание свадьбы; первая песня предрекает смерть".

В этой строфе описано сохранявшееся в пушкинское время как в деревне, так и в дворянской усадьбе святочное гадание посредством колец и подблюдных песен. Полные тексты обеих песен следующие:

             1. У Спаса в Чигасах за Яузою
             Живут мужики богатые,
             Гребут золото лопатами,
             Чисто серебро лукошками.
             2. Уж как кличет кот кошурку в печурку спать:
             Ты поди, моя кошурка, в печурку спать;
             Есть скляница вина и конец пирога;
             У меня, у кота, и постеля мягка.

Припев ко всем подблюдным песням:

             Да кому мы спели, тому добро;
             Кому вынется, тому сбудется,
             Тому сбудется, не минуется.

К каждому стиху подблюдных песен припевается слово "слава":

У Спаса в Чигасах за Яузою, слава, и т. д.2

Первая песня ("у Спаса в Чигасах" и т. д.) приведена среди прочих подблюдных песен в "Словаре" Остолопова (ч. II, стр.476, изд. 1821 г.); там сказано, что когда вынимают из блюда, п о к р ы т о г о п л а т к о м, кольца присутствующих во время гадания-игры и поют песни, из содержания коих заключают, что впредь случится: прибыль, свидание, вступление в брак и пр., то эта песня предвещает п р и б ы л ь, тогда как, по Пушкину, "сулит утраты сей песни жалостный напев". По песеннику 1819 г. значение первой песни: "Пожилым — к смерти, а незамужним — к браку"; значение второй — то, которое указано Пушкиным.

             ...Но стало страшно вдруг Татьяне...
             И я — при мысли о Светлане
             Мне стало страшно — так и быть...
             С Татьяной нам не ворожить.
             Татьяна поясок шелковый
             Сняла, разделась и в постель
             Легла. Над нею вьется Лель,
             А под подушкою пуховой
             Девичье зеркало лежит.
             Утихло все. Татьяна спит.

В балладе Жуковского "Светлана", начинавшейся описанием гадания ("Раз в крещенский вечерок девушки гадали"), героиня "с тайной робостью" садится к зеркалу гадать; автор то и дело подчеркивал чувство страха, овладевшее ею: "страх туманит очи... занялся от страха дух" и т. д. (см. эпиграф к V главе).

Л е л ь — заимствованное из книжных источников представление о якобы существовавшем в славянской мифологии боге любви (Пушкин вспоминает Леля в "Руслане и Людмиле": "ночную лампу зажигает Лель", "и Лелем свитый им венок").

XI-XXI

Сон Татьяны находится в тесной связи с "простонародной сказкой", балладой Пушкина "Жених", черновые наброски которой находятся как раз среди черновиков IV главы романа, законченной 3 января 1826 г.; V глава, как известно, была начата 4 января 1826 г. Общая схема, отдельные подробности, даже выражения (ср., например, в "Женихе": "вдруг слышу крик и конский топ" и в XVII строфе: "людская молвь и конский топ") настолько близки, что заставили одного из исследователей, Н. Сумцова, назвать сон Наташи ("Жених") "любопытной литературной параллелью ко сну Татьяны" (Харьковский сборник в память Пушкина, стр. 277), а другого — прийти к выводу, что Пушкин, вплетя в сновидения дворянской девушки песенно-сказочный материал, ходивший "среди простолюдинов", имел в виду выпуклей очертить образ Татьяны — не той, которая в III главе являлась "уездной барышней с французской книжкою в руках", а другой Татьяны, проникнутой деревенской стихией в большей мере, чем сама она предполагает; "ее подсознательный мир полон теми образами, что и подсознательный мир девушек, летом распевавших в саду Лариных песню про молодца. И хотя офранцуженная Татьяна внимала песне с небреженьем — "молодец" близок ей до того, что она его видит во сне".

             Но вдруг сугроб зашевелился,
             И кто ж из-под него явился?
             Большой взъерошенный медведь...

В.Ф. Миллер в статье "Пушкин как поэт-этнограф" (1899) писал : "Художественной реминисценцией русских сказок является в сне Татьяны услужливый медведь, уносящий Татьяну в лесную избушку и заговоривший с ней человечьим голосом:

Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко.

Всякий, несколько знакомый со взглядами крестьян на медведя, с поверьями о нем и с его ролью в сказках, невольно почувствует, откуда появился медведь в воображении Пушкина и затем в сне Татьяны, заснувшей с зеркалом под подушкой, после святочных гаданий, настроивших ее воображенье в духе народных поверий" (стр. 45-46).

Чудовища в сне Татьяны (строфы XVI-XVII; XIX), видимо, не были только "миром карикатур мечтательных", как отмечалось уже в современной Пушкину критике. В первопечатном тексте были строчки —

Там суетится еж в ливрее...
Там мельница в мундире пляшет, —

которые заставляют предполагать, что автор романа метил в какие-то живые, конкретные лица4. Во всяком случае, бесспорно, как отметил один из пушкинистов, подхватив мнение современного Пушкину критика, что в описании чудовищ, "адских привидений" в сне Татьяны и в описании соседей-гостей, съехавшихся на семейный праздник к Лариным (строфы XXV и сл.), есть параллельные черты. "В сне Татьяны — в нарочитом искажении, в чудовищных гротесках поэт зарисовывает то же мелкопоместное дворянство, которое несколькими строками позднее предъявляет в его собственном, почти не уступающем сну, виде — в шумной "галерее карикатур", съехавшихся "целыми семьями" на "веселый праздник именин" к Лариным"5. Эта догадка находит подтверждение в текстовых сопоставлениях, сделанных Д.Д. Благим:

Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!

(Сон Татьяны)

Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога...

(Приезд гостей)

В.Ф. Боцяновский указал, что характер изображения "чудовищ" в сне Татьяны напоминает русскую лубочную картинку конца XVIII века "Бесы искушают св. Антония" и картину Иеронима Босха "Искушение св. Антония"6. Исследователю осталось неизвестным, что копия с картины Мурильо на эту тему находилась в с. Михайловском (см. "С.-Петербургские ведомости", 1866, № 139).
Помимо указанного материала источником сна Татьяны могли служить книжные впечатления. Поэту были известны "Русские сказки" Чулкова (1783); в одной из них автор описал собрание фантастических чудовищ, кое в чем напоминающее в деталях и в тоне пушкинскую картинку: "Вся комната наполнилась дьяволами различного вида. Иные имели рост исполинский, и потолок трещал, когда они умещались в комнате; другие были так малы, как воробьи и жуки с крыльями, без крыльев, с рогами, комолые7, многоголовые, безголовые, похожие на зверей, на птиц и все, что есть в природе ужасного. Все ревели, страшно выли, сипели, скрежетали и бросались на богатыря"8. Припомнился Пушкину и сон, выдуманный Софьей Фамусовой:

              Мы в темной комнате…
              Тут с громом распахнули двери
              Какие-то не люди и не звери…
              Нас провожает стон, рев, хохот, свист чудовищ!
              Он вслед кричит!..

По поводу осуждения в журналах слов: хлоп, молвь и топ как неудачного нововведения Пушкин в примечании (30) писал: "Слова сии коренные русские. "Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ" ("Сказка о Бове Королевиче") Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипение.

Он шип пустил по-змеиному.

("Древние русские стихотворения")
[Кирши Данилова]

Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка"
В "Критических заметках" (1830) Пушкин вновь вернулся к этой теме защиты просторечья в литературном языке: "Более всего раздражал его [критика Надеждина] стих:

Людскую молвь и конский топ.

"Так ли изъясняемся мы, учившиеся по старым грамматикам, можно ли так коверкать русский язык?" Над этим стихом жестоко потом посмеялись и в "Вестнике Европы". Молвь (речь) слово коренное русское. Топ вместо топот столь же употребительно, как и шип вместо шипение и хлоп вместо хлопание (следственно вовсе не противно духу русского языка)...

На ту беду и стих-то весь не мой, а взят целиком из русской сказки:

"И вышел он за ворота градские, и услышал конский топ и людскую молвь" ("Бова Королевич").

Изучение старинных песен, сказок и т.п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка. Критики наши напрасно ими презирают".

О проекте Авторы Карта портала Ссылки Контакты

Веб-студия Православные.Ру