«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина
(По материалам 6-го издания: М., 2005)
Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями
Главы четвертая - седьмая
Глава седьмая
I
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
В описании весны встречаются признаки, устойчивые в поэзии Пушкина. Первые же строчки заставляют припомнить из II песни "Руслана и Людмилы":
Весной растопленного снега
Потоки мутные текли
И рыли влажну грудь земли.
Образ пчелы, летящей из к е л ь и в о с к о в о й за данью полевой, повторяется в песне, близкой по стилю к фольклору:
Только что на проталинах весенних
Показались ранние цветочки,
Как из царства воскового,
Из душистой келейки медовой
Вылетает первая пчелка.
II
Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Пушкин и в годы юности признавался, что весна "обыкновенно наводит на него тоску и даже вредит его здоровью", и в 1833 г. (стихотворение "Осень") восклицал:
...Я не люблю весны;
Скучна мне оттепель: вонь, грязь; весной я болен;
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены;
Суровою зимой я более доволен1.
IV
В поля, друзья! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
Тянитесь из застав градских.
Н а д о л г и х. См. об этом медленном, типичном для эпохи отсутствия железных дорог передвижении характерные страницы в "Отрочестве" Л.Н. Толстого. Передвижению н а д о л г и х (в собственном экипаже, на своих лошадях, с длительными остановками), описанному дальше в XXXV строфе, противополагалась езда н а п о ч т о в ы х, связанная с "дорогими прогонами".
VII
На ветви сосны преклоненной...
Ударение в слове сосны (форма род. пад. ед. ч.) диалектологического происхождения; такое произношение, по наблюдению проф. Е.Ф. Будде, по преимуществу принадлежит северно-великорусскому говору. Ср.:
Две сосны корнями срослись…
(Гл. VI, строфа XL)
VIII-X
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою...
В последний раз мелькнул образ Ольги. Ленский "сердцем милый был невежда"; он не был в состоянии понять свою невесту. Меткую характеристику сестры Татьяны оставил Белинский: "Он [Ленский] полюбил Ольгу; — и что ему была за нужда, что она не понимала его, что, вышедши замуж, она сделалась бы вторым, исправленным изданием своей маменьки, что ей все равно было выйти — и за поэта, товарища ее детских игр, и за довольного собою и своею лошадью улана? — Ленский украсил ее достоинствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было и о которых она и не заботилась. Существо доброе, милое, веселое — Ольга была очаровательна, как и все "барышни", пока они еще не сделались "барынями", а Ленский видел в ней фею, сильфиду, романтическую мечту, нимало не подозревая будущей барыни" ("Сочинения Александра Пушкина", статья VIII).
XV
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий...
"Северная пчела" Булгарина, злобно напавшая на VII главу в целом ("Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения!"), издевалась над этим описанием вечера: "Вот является новое действующее лицо на сцену: жук! Мы расскажем читателю о его подвигах, когда дочитаемся до этого. Может быть, хоть он обнаружит какой-нибудь характер". Булгаринское балагурство подхвачено было Надеждиным в "Вестнике Европы", который ничего, кроме з а б а в н о й б о л т о в н и и к а р т и н о к не увидел. Пушкин в "Критических заметках" откликнулся на булгаринское зубоскальство: "Критику VII песни в "Северной пчеле" пробежал в гостях и в такую минуту, когда было мне не до Онегина..."
Указанные критики восставали против пушкинского просторечия, против его литературного новаторства, которое, в частности, выражалось в том, что он вносил н и з к у ю п р и р о д у в поэтические картины, что для него, по словам Белинского, г д е ж и з н ь, т а м и п о э з и я; что в действительности он не видел предметов, недостойных художественной кисти. Журнал "Санкт-петербургский зритель" считал недостойным Пушкина, что в романе встречаются стихи:
Не гонят уж коров из хлева, —
что в романе находятся такие слова, как надулся, пьян, в его душе родили жалость, девчонки, пакостный и пр.
Булгарин издевался по поводу описания сборов Лариной в Москву: "Вот это поэтическое описание, а lа Байрон, выезда:
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки —
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera, —
Ну, много всякого добра.
Мы никогда не думали, чтоб сии предметы могли составлять прелесть поэзии и чтоб картина горшков и кастрюль et cetera была так приманчива. Наконец поехали! Поэт уведомляет читателя, что:
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают.
...Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца Руслана и Людмилы и теперь с сожалением видим печальный поход его Онегина, тихим шагом, по большой дороге нашей Словесности" ("Северная пчела", 1830).
Синтаксическая краткость, упор на глагольность, простота в описании предметных признаков — те качества пушкинского языка, которые сливают стихотворную и прозаическую речь поэта в нечто неразличимое, — бросаются в глаза при чтении XV строфы. Язык Пушкина резко отличен от манерной, густо насыщенной различными стилистическими украшениями речи карамзинистов. Сравнивая строй языка в начальных стихах этой строфы с описательными частями в "Капитанской дочке", замечаешь синтаксическое единство пушкинской прозы и пушкинского стихотворного языка: "Лошади бежали дружно... Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл, сделалась метель... Все исчезло".
Эта лаконичность и быстрота темпа речи встречаются позднее в описаниях у Л. Толстого ("Казаки", XXIX глава; народные рассказы) и особенно у Чехова.
XIX
...И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
"С т о л б и к с к у к л о ю ч у г у н н о й" — статуэтка Наполеона.
В стихотворении "К морю" (1824) Пушкин также вместе соединил воспоминания о Байроне и Наполеоне:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
XX
Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
См. еще в I строфе VIII главы: "моя студенческая келья". Пушкин с лицейской поры привык к этому сравнению: в стихотворениях "К сестре" (1814), "К А. И. Галичу" (1815), "К Юдину" (1815), "Мечтатель" (1815) и др. кельей называл он свою комнату.
XXII-XXIII
Хотя мы знаем, что Евгений
Издавна чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Хотя, по словам Пушкина, в XLIV строфе I главы,
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой, —
но умственные интересы тянули Онегина к книжной полке. Живя в усадьбе, он утром "перебирал плохой журнал"; чтенье было органической частью его обычного времяпровождения (глава IV, строфы XXXVI-XXXIX). Татьяна, знакомясь с его библиотекой, видела, что "хранили многие страницы отметку резкую ногтей", "черты карандаша" Евгения — внимательного читателя, невольно выражавшего себя (по-пушкински)
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Всех более был читан "п е в е ц Г я у р а и Ж у а н а" — Байрон. В романе Пушкина, кстати сказать, названы почти все главнейшие его произведения: "Чайльд-Гарольд", "Корсар", "Гяур", "Дон-Жуан".
В числе романов, которые Онегиным были "исключены из опалы" и которые "довольно верно" изображали "современного человека", на первом месте надо поставить роман Бенжамена Констана "Адольф" (1816). Сам Пушкин, предуведомляя в № 1 "Литературной газеты" 1830 г. читателей о скором выходе этого романа в переводе Вяземского, указал, что "славный роман Бенж. Констана А д о л ь ф принадлежит к числу д в у х и л и т р е х р о м а н о в, в к о т о р ы х о т р а з и л с я в е к..." и привел затем ту стихотворную характеристику, которая имеется в XXII строфе VII главы (тогда еще не вышедшей в свет).
Адольф — аристократ, пресыщенный жизнью, скучающий, любит одиночество. Начитанный ("читал много, но всегда не последовательно"), он приобрел репутацию "насмешливого и злого человека", причем его "горькие слова принимались как доказательство души, пропитанной ненавистью, шутки — как посягательство на все наиболее священное". Адольф "был очень молчалив и казался печальным". В свете его не понимали, называли "странным и диким", и даже объявили "безнравственным и вероломным человеком". Сердце Адольфа, "чуждое всем интересам общества", было "однако посреди людей и однако ж страдало от одиночества, на которое оно обречено".
"Общество надоело" Адольфу, "одиночество удручало" его. "В доме своего отца Адольф воспринял по отношению к женщинам "теорию фатовства". Он знакомится с Элеонорой, возлюбленной его приятеля, ищет случая объясниться ей, но, вялый, бесхарактерный, откладывает день объяснения, воображая, что ведёт сложную и хитрую игру. Наконец, он написал ей письмо. Встретив со стороны Элеоноры отпор, он решил добиться победы. Получив власть над Элеонорой, Адольф почувствовал скуку и пресыщение ("Конечно, любовь Элеоноры внесла радость в мое существование, но она не могла быть для меня смыслом жизни и превратилась в стеснение"). Тем не менее он не прерывает связи с ней, мучает ее: "я убил существо, которое меня любило..." Но оттолкнув от себя существо, которое его любило, он не стал менее беспокойным, менее тревожным и недовольным; он не сделал никакого употребления из свободы, завоеванной им ценою стольких горестей и стольких слез, и, ставший вполне достойным порицания, он стал достойным также и жалости".
"Адольф был наказан за свой характер своим же характером, не пошёл ни по какой определенной дороге, не исполнил никакого полезного назначения, расточил свои способности, следуя только за своим капризом, без всякого другого побуждения, кроме раздражения". Повесть об Адольфе предана гласности автором "как довольно правдивая история ничтожества человеческого сердца. Если в ней заключается поучительный урок, то он направляется по адресу к мужчинам: он доказывает, что этот ум, которым столь гордятся, не служит ни к тому, чтобы найти счастье, ни к тому, чтобы дать его; он доказывает, что характер, твердость, доброта суть дары, о ниспослании которых надо молить небо".
Н.П. Дашкевич предполагал, что вторым из романов, в которых "отразился век и современный человек", мог быть "Мельмот" Матюрина (см. комм, к XII строфе III главы).
Это предположение подтверждается черновым автографом строфы:
Мельмот, Рене, Адольф Констана.
Третьим романом был повествовательный эпизод, вставленный в сочинение Шатобриана "Гений христианства" под названием "Рене" (1802). Герой, разочарованный жизнью, странствует. В Америке он среди индейцев рассказывает исповедь своей жизни Шактасу и в письме к молодой дикарке Селюте описывает свои настроения, типичные для байронических героев: "С первых дней моей жизни я не переставал взращивать в себе печаль; я носил в своей груди ее зародыш, так же как дерево носит зародыш своего плода. Неведомый яд примешивался ко всем моим чувствам... Я представляю собою тяжелый сон... Мне наскучила жизнь; скука всегда пожирала меня; но что интересует других людей, не трогает меня... В Европе и Америке общество и природа утомили меня".
XXIV
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанъе,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гаролъдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
Кто ставит вопросы, полные раздумья об Онегине, — автор романа или Татьяна? Спорные недоумения разъясняются с помощью соответственных мест в романе, приводящих к выводу, что вопросы эти, "загадки" ставит себе Татьяна, желающая понять Евгения при помощи тех романов, где отразился "современный человек". Спрашивая: что ж он — "ч у д а к, п е ч а л ь н ы й и о п а с н ы й? " Татьяна повторяла слышанные ею толки соседей, которые видели в Евгении "опаснейшего чудака" (II глава). Колеблясь в определении его характера: "созданье ада иль небес, сей ангел, сей надменный бес", Татьяна повторяла свои давние "сомненья":
Кто ты: мой ангел ли хранитель?
Или коварный искуситель?
(гл. III)
Пушкин, отмечавший в Онегине его "неподражательную странность", не мог видеть в своём герое "подражанье", "пародию", не мог считать его "ничтожным призраком". Вся сумма вопросов в конце строфы как бы предвосхищает те "шумные сужденья", которые Татьяна услышит в великосветском обществе, когда "благоразумные люди", считая Онегина "притворным чудаком, печальным сумасбродом", будут ставить вопросы:
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнёт иной?..
Довольно он морочил свет...
(гл. VIII)
Пушкин тогда же взял под защиту своего героя:
Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нем?
XXVI
В Москву, на ярманку невест!
Еще в 1819 г. в послании к Всеволожскому Пушкин отметил бытовую особенность столицы:
Москва премилая старушка,
Разнообразной и живой
Она пленяет пестротой,
Старинной роскошью, пирами,
Невестами, колоколами...
В 30-х годах он характеризовал Москву по прежним своим
воспоминаниям и рассказам старожилов: "Некогда Москва была
сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех
провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда же из Петербурга.
Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками" (Сочинения, т. VI, стр. 109).
"Ох, мой отец! доходу мало".
Указания на материальный недостаток семьи Лариных в черновом тексте романа были усилены, — про Ольгу во II главе было сказано:
Меньшая дочь соседей бедных.
Татьяна противопоставляет "модному дому" в Петербурге — "наше бедное жилище"; мать, "боясь прогонов дорогих", едет с Таней в Москву "на своих", в возке, запряженном "тощими клячами" (XXXI-XXXII, XXXV строфы).
XXVIII
Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор вершины,
И вы, знакомые леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа...
Весь отрывок по лирическому тону перекликается со стихотворением 1817 г. "Прощанье с Тригорским":
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз...
На шум блистательных сует!
Пушкин повторил выражение Батюшкова в его стихотворении "Мои пенаты":
Фортуна, прочь с дарами
Блистательных сует.
XXIX
Настала осень золотая.
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана…
Сходный образ в стихотворении "Осень" (1833):
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно…
……………………………………………
Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится, без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна…
……………………………………………
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
Страница
8 - 8 из 10
Начало
|
Пред.
|
6
7
8
9
10
|
След. |
Конец
| Все
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru
