«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями

Теория литературы

«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями

Главы четвертая - седьмая

XXXIII

             Приятно дерзкой эпиграммой
             Взбесить оплошного врага;
             Приятно зреть, как он, упрямо
             Склонив бодливые рога,
             Невольно в зеркало глядится
             И узнавать себя стыдится;
             Приятней, если он, друзья,
             Завоет сдуру: это я!

З а в о е т с д у р у — один из фактов снижения литературного языка в лирическом романе, ввода тех "прозаизмов" (ср. в V главе: "обжора" и др.), которые привносили в языковую ткань романа элементы просторечья, обыденной простоты.

Акад. Ф.Е. Корш давно указал, что употребление в других произведениях Пушкина подобных слов и выражений не было чем-то изолированным в тогдашней литературе (сам Пушкин, между прочим, ссылался на Фонвизина, Катенина, писавших иногда языком "низким, бурлацким" и заявлял, что писателю в случае необходимости нет нужды избегать "грубых шуток, сцен простонародных").

XXXVI

Друзья мои, вам жаль поэта…

Вяземский рассказал следующий эпизод: "Когда Пушкин читал ещё неизданную тогда главу поэмы своей, при стихе:

Друзья мои, вам жаль поэта —

один из приятелей его сказал: "Вовсе не жаль!" — "Как так?" спросил Пушкин.— "А потому, — отвечал приятель, — что ты сам вывел Ленского более смешным, чем привлекательным. В портрете его, тобою нарисованном, встречаются черты и оттенки карикатуры". Пушкин добродушно засмеялся, и смех его был, по-видимому, выражением согласия на сделанное замечание".

Сохранился еще рассказ Н.П. Новосильцевой о впечатлении, какое производила на молодых читателей романа сцена дуэли Ленского и Онегина, и об оценке Пушкиным Ленского:

"Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями и был скучен и чем-то недоволен — так говорила Настасья Петровна. Разговор не клеился, он все отмалчивался, а мы болтали. Перед ним лежал мой альбом, говорили мы об "Евгении Онегине", Пушкин молча рисовал что-то на листочке. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала!

Варваре Петровне тогда было лет шестнадцать, собой была недурна. Пушкин, не поднимая головы от альбома и оттушевывая набросок, спросил ее:

"Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?"

"Я бы только ранила Ленского в руку или в плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы рану, и они друг друга ещё больше бы полюбили".

"А знаете, где я его убил? Вот где", — протянул он к ней свой рисунок и показал место у опушки леса.

"А вы как бы кончили дуэль?" — обратился Пушкин к Настасье Петровне.
"Я ранила бы Онегина; Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее, и полюбил ее".

"Ну, нет, он Татьяны не стоил", — ответил Пушкин".

             ... Где жаркое волненье,
             Где благородное стремленье
             И чувств и мыслей молодых,
             Высоких, нежных, удалых?
             Где бурные любви желанья,
             И жажда знаний и труда,
             И страх порока и стыда,
             И вы, заветные мечтанья,
             Вы, призрак жизни неземной,
             Вы, сны поэзии святой!

В этих стихах дан типичный образ вольнолюбивого поэта 20-х годов. В стихотворении "Жуковскому" (1818) встречаем:

Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов…

В стихотворении "Война" (1821):

             И все умрет со мной: надежды юных дней,
             Священный сердца жар, к высокому стремленье,
             Воспоминание и брата и друзей,
             И мыслей творческих напрасное волненье,
             И ты, и ты, любовь?..

XXXVII-XXXIX

В двух строфах Пушкин намечал две возможных дороги жизни Ленского: одна — путь великого поэта или крупного общественного деятеля7, другая — "обыкновенный удел" помещика маниловского типа. Та или иная дорога определялась ходом общественной жизни. Эпиграф к VI главе намечал гибель Ленского. Герцен использовал в 1851 г. тот же эпиграф (в статье "О развитии революционных идей в России"), как символ "ужасной, черной судьбы", выпадавшей в царской России на долю всякого, кто осмелится поднять голову выше уровня. И в той же статье писал, что Ленскому нечего было делать в России.

Я приведу это мнение Искандера, как голос читателя, вынужденного перенести д е л о своей жизни за пределы родной страны и остро чувствовавшего политическую правду пушкинского эпиграфа с ее живой иллюстрацией — трагическим концом "задумчивого мечтателя": "Рядом с Онегиным Пушкин поставил Владимира Ленского — другую жертву русской жизни, Онегина vice versa. Это — острое страдание рядом со страданием хроническим. Это — одна из тех девственных, чистых натур, которые не могут акклиматизироваться в развращенной и безумной среде, которые приняли жизнь, но не могут ничего более принять от нечистой почвы, кроме смерти. Являясь искупительными жертвами, эти юноши проходят молодыми, бледными, отмеченными роком на челе, как упрек, как раскаяние, и после них ночь, в которой "мы движемся и существуем", остается еще более мрачною.

Пушкин изобразил характер Ленского с нежностью, какую человек питает к мечтам своей юности, к воспоминаниям о том времени, когда человек полон надежд, чистоты и неведения. Ленский — последний крик совести Онегина, потому что это он сам, это — идеал его юности. Поэт видел, что такому человеку нечего делать в России, и он убил его рукою Онегина, который его любил и, целясь в него, не хотел даже ранить. Пушкин сам испугался этого трагического конца: он спешит утешить читателя, изображая ту пошлую жизнь, которая ожидала бы молодого поэта".

Белинский, задыхаясь в царстве "мертвых душ", не видя кругом ничего, кроме степи с разбросанными там и сям костями погибших, с другой стороны, стоя лицом к лицу с "прекраснодушными" идеалистами-либералами, развил в своей статье мысль, что Ленского должна была засосать "пошлая жизнь": "в нем было много хорошего, но лучше всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить — значит развиваться и идти вперед. Это, повторяем, был р о м а н т и к, и больше ничего. Останься он жив, Пушкину нечего было бы с ним делать, кроме как распространить на целую главу то, что он так полно высказал в одной строфе. Люди, подобные Ленскому, при всех их неоспоримых достоинствах, нехороши тем, что они или перерождаются в совершенных филистеров, или, если сохранят навсегда свой первоначальный тип, делаются этими устарелыми мистиками и мечтателями, которые так же неприятны, как и старые идеальные девы, и которые больше враги всякого прогресса, нежели люди просто, без претензий, пошлые.

Вечно копаясь в самих себе и становя себя центром мира, они спокойно смотрят на всё, что делается в мире, и твердят о том, что счастие внутри нас, что должно стремиться душою в надзвездную сторону мечтаний и не думать о суетах этой земли, где есть и голод, и нужда, и... Ленские не перевелись и теперь; они только переродились. В них уже не осталось ничего, что так обаятельно-прекрасно было в Ленском; в них нет девственной чистоты его сердца, в них только претензии на великость и страсть марать бумагу. Все они поэты, и стихотворный балласт в журналах доставляется одними ими. Словом, это теперь самые несносные, самые пустые и пошлые люди"0.

             Есть место: влево от селенья,
             Где жил питомец вдохновенья,
             Две сосны корнями срослись;
             Под ними струйки извились
             Ручья соседственной долины.
             Там пахарь любит отдыхать,
             И жницы в волны погружать
             Приходят звонкие кувшины;
             Там у ручья в тени густой
             Поставлен памятник простой.

Описание могилы Ленского (см. еще VII главу, VI и VII строфы) выдержано в традиционном элегическом стиле; в стихотворении "Гроб юноши" (1821) находим сходные образы:

             Там на краю большой дороги,
             Где липа старая шумит,
             Забыв сердечные тревоги,
             Наш бедный юноша лежит.
             Напрасно блещет луч денницы,
             Иль ходит месяц средь небес,
             И вкруг бесчувственной гробницы
             Ручей журчит и шепчет лес;
             Напрасно утром за малиной
             К ручью красавица с корзиной
             Идет и в холод ключевой
             Пугливо ногу опускает.
             Ничто его не вызывает
             Из мирной сени гробовой.

XLI

Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
Поет про волжских рыбарей...

По поводу этих строк В. Чернышев высказал следующие соображения: "Не знаем, какую песню и каких рыбарей имел здесь в виду Пушкин. Волжские промыслы были особого рода: портные там шили дубовой иглой (разбойничали), а волжские рыболовы рекомендуют себя так:

             Ах, мы ли не воры, ах, мы да рыболовы,
             Ах, мы да рыболовы, государевы ловцы,
             Ах, мы рыбочку ловили по хлевам, по клетям,
             По клетям, да по хлевам, по новым дворам!

В.Я. Брюсов привел эти два стиха в своей статье "Звукопись Пушкина" как один из многочисленных примеров музыкального построения пушкинского поэтического языка, так называемой евфонии — благозвучия; пятикратное повторение в начале слова одного и того же звука П — пример анафоры. (См. другие примеры звуковой гармонии в языке романа в той же статье, в сборнике В. Брюсова "Мой Пушкин", Гиз, 1929.)

XLVI

Ср. резкую характеристику "большого света" в стихотворении "А. М. Горчакову" (1819), "пустого света" — в VIII главе. О тяготении Пушкина к тому же светскому обществу и о двойном плане зарисовок "большого света" см. ниже, в комментарии к VIII главе.

В первом издании VI глава заканчивалась следующим образом (см. 40-е примечание Пушкина):

             А ты, младое вдохновенье,
             Волнуй мое воображенье,
             Дремоту сердца оживляй,
             В мой угол чаще прилетай,
             Не дай остыть душе поэта,
             Ожесточиться, очерстветь,
             И наконец окаменеть
             В мертвящем упоеньи света,
             Среди бездушных гордецов,
             Среди блистательных глупцов,
             Среди лукавых, малодушных,
             Шальных, балованных детей,
             Злодеев и смешных и скучных,
             Тупых, привязчивых судей,
             Среди кокеток богомольных,
             Среди холопьев добровольных,
             Среди вседневных, модных сцен,
             Учтивых, ласковых измен,
             Среди холодных приговоров,
             Жестокосердой суеты,
             Среди досадной пустоты
             Расчётов, дум и разговоров,
             В сем омуте, где с вами я
             Купаюсь, милые друзья.

В экземпляре шестой главы в подготовленном в 1829 г. к печати отдельном издании первой части романа (из шести глав) Пушкин исправил бывшую в первом издании опечатку в стихе:

расчетов, дум и разговоров

и, приписав слово: д у ш, заменил данный стих стихом:

расчетов душ и разговоров.

Однако во всех изданиях романа до последнего времени опечатка сохранялась; редактор академического издания "Евгения Онегина" по досадному недосмотру исказил смысл, напечатав:

расчетов, душ и разговоров.

Если "досадной пустоте" противоречило слово "думы", то слово "душ" здесь совсем не вяжется. Пушкин в характеристике светского "омута" подчеркнул его крепостническую подкладку. "Важные" баре, "злодеи" вели р а с ч е т ы к р е п о с т н ы х д у ш, торговались о цене "крещеной собственности" в своих разговорах о купле-продаже крепостных; подобно Фамусову и Хлёстовой спорили, у кого сколько душ (см. "Горе от ума", действие III, явление 21-е).

Пушкинское исправление опечатки в этом стихе — лишний штрих для понимания социального мировоззрения автора "Деревни", "Истории села Горюхина". Нельзя не пожалеть, что ярко сатирическая концовка XLII строфы обычно печатается среди вариантов, а не в основном корпусе романа.

О проекте Авторы Карта портала Ссылки Контакты

Веб-студия Православные.Ру