О языковой форме искусства. М., "Университетскач книга", 2006

К 80-летию со дня рождения Юрия Владимировича Рождественского, заслуженного профессора МГУ им. М. В. Ломоносова

Понятие языковой картины мира

Вполне понятно, что всякая необходимость целостного описания мира, даже в его фрагментарном представлении, сопряжена с неизбежностью описания в языковой форме. Для нашего рассмотрения важно, однако, что и всякое целостное восприятие мира возможно тоже только в языковой форме. Это подводит нас к понятию языковой картины мира, на котором мы вынуждены по ряду причин коротко остановиться в интересах дальнейшего изложения.

Основная причина заключается в том, что в связи с развитием культурологии в последние два десятилетия термин "языковая картина мира" стал употребляться в разного рода сочинениях культурологического характера совершенно произвольно, в явно окказиональных значениях, часто весьма далеких от его понимания в философии языка. В некоторых трудах, в том числе рекомендованных в качестве учебного пособия для студентов МГУ им. М.В. Ломоносова, встречаются даже утверждения, что никому не известно не только значение этого термина, но и его происхождение.

Другая важная причина состоит в отсутствии единой точки зрения  в языковедческой науке в отношении языковой картины мира. Если оставить за пределами рассмотрения трудности описания картины мира конкретного языка, то разногласия сводятся в основном к вопросу о самом существовании языковой картины мира. Решающим аргументом в отрицании существования языковой картины мира становится, как правило, утверждение о необъективности многих представлений о мире, зафиксированных языком, об их несоответствии реальной действительности. По сути, речь идет при этом о неистинности языковой картины мира, о ее несовпадении с научной картиной мира. Против этого трудно что-либо возразить. Вместе с тем очевидно и другое: во-первых, всякое научное представление о мире истинно лишь до тех пор, пока оно не опровергнуто, причем сама возможность опровержения имманентно присуща науке; во-вторых, научная картина мира в языке содержит также и все заблуждения, и ошибочные научные теории, возникавшие в истории научного знания; в-третьих, язык содержит не только научные, но и донаучные представления о мире, а также понятия таких сфер духовной жизни, которые полноправно существуют наряду с наукой, поскольку наука не в состоянии ни подтвердить их, ни опровергнуть. В силу этого не следует, как кажется, применять критерий научной истинности к языковой картине мира.

Что касается происхождения понятия языковой картины мира, то у истоков его стоял В. фон Гумбольдт, хотя сам термин "языковая картина мира" впервые употребил и ввел в научный оборот Лео Вайсгербер. Концепция Гумбольдта ознаменовала качественно новый этап в истории духовной культуры, последовательными стадиями которой он считал искусство и науку. Именно с его именем связывается становление философии языка и философии культуры как самостоятельных научных дисциплин. Можно говорить о том, что Гумбольдт стоял у истоков исследования отношений между языком и культурой, а именно, рассмотрения зависимости культуры от языка или, по меньшей мере, взаимозависимости языка и культуры. "Как языковед и ученый, стремившийся не отрываться от фактов исследуемой языковой действительности, Гумбольдт ясно понимал, что искусство и наука – это прежде всего виды человеческой деятельности и что они обретают свою реальность через посредство языка – этой специфически человеческой деятельности. Исходя из этого, Гумбольдт и заложил основы теории языка как произведения развивающейся человеческой духовной силы и как явления человеческого общества, а также теории искусства и науки как явлений человеческого сознания, развивающихся в языке и через язык" [50] .

Взаимозависимость языка и культуры

Попытку исследования взаимозависимости языка и культуры можно предпринять, не ставя поначалу своей целью установление закономерностей общего характера, поиск доказательств прямого влияния в одном или другом направлении и т.п., но лишь стремясь обнаружить признаки своеобразия форм культуры и языка, свидетельствующие об их близости, об их принадлежности друг другу, и объяснить, как они связаны друг с другом. Следующим шагом могла бы быть попытка объяснить, почему существует именно такая, а не иная связь.

Простейшим образом эта связь обнаруживается в лексическом составе языка. С одной стороны, это относится к словам, связанным с реалиями, характерными для той или иной культуры. О таких словах русский филолог И. С. Рижский писал в своем "Введении в круг словесности": "<...> как в чертах лица каждого не только народа, но и человека, бывает нечто особенное и отличительное, так во всяком языке находится что-нибудь ему одному принадлежащее. Кроме того, что каждый народ имеет некоторые у него, так сказать, родившиеся понятия о тех предметах, которые у него токмо одного находятся, например, род правительства, чиноначальства, постановления воинские и гражданские, различные обряды богослужения, особенные обычаи и проч. Понятия о сих как бы собственность народа составляющих предметах суть отличия, ничего существенного в языке не составляющие. Но у каждого почти народа есть в самом составе его понятий и взаимного оных соединениях некоторые особенности" [51] .

В. фон Гумбольдт, сравнивая своеобразие языков с "человеческими физиономиями", писал о том, что

– "язык, какую бы форму он ни принимал, всегда есть духовное воплощение индивидуальной жизни нации"[52] ;

– "язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа" [53] ;

– "язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное" [54] .

В понимании В. фон Гумбольдта творческая деятельность, свойственная человеку и находящая свое воплощение в языке, реализуется разными народами неоднородным образом, но имеет своеобразные черты, обусловленные национальным характером, который тождествен языку народа: "В языке мы всегда находим сплав исконно языкового характера с тем, что воспринято языком от характера нации" [55] . Одновременно он подчеркивал, что, с детства овладевая родным языком, человек усваивает вместе с этим и определенную традицию народа, которая предлагается языком. Таким образом, вся его деятельность испытывает на себе прямое влияние языка: "Тем же самым актом, посредством которого человек из себя создает язык, он отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг. Изучение иностранного языка можно было бы поэтому уподобить приобретению новой точки зрения в прежнем миропонимании; до известной степени фактически так дело и обстоит, потому что каждый язык образует ткань, сотканную из понятий и представлений некоторой части человечества; и только потому, что в чужой язык мы в большей или меньшей степени переносим свое собственное миропонимание и свое собственное языковое воззрение, мы не ощущаем с полной ясностью результатов этого процесса" [56] .

Что касается вопроса о взаимосвязи языка и культуры, то Гумбольдт объяснял своеобразие культуры особенностями языка, в котором она формируется: "Между устройством языка и успехами в других видах интеллектуальной деятельности существует неоспоримая взаимосвязь" [57] . Если понимать под интеллектуальной деятельностью разнообразные формы культурного творчества, то связь языка с культурой не предполагает здесь рассмотрения ее как влияния культуры на развитие языка, отражения культуры в языке. Язык дан изначально, он участвует в процессе созидания культуры с самого начала, поэтому представляется естественным измерять результаты этого процесса и по линии воздействия языка на культуру.

В. фон Гумбольдту принадлежит понятие "Weltansicht der Sprache", которое в цитируемом издании его трудов переводится как "мировидение языка". Это основополагающее понятие философии языка В. фон Гумбольдта представляется в таком переводе не вполне ясным, перевод скорее даже вводит в заблуждение, как бы указывая направление мысли в сторону мировоззрения, мироощущения. Мы не стали бы оспаривать, например, утверждение, что в языке можно увидеть мироощущение народа, понять его из языка, из языковой картины мира. Однако применительно к "мировидению языка" приходится признать, что термин В. фон Гумбольдта в этом переводе подразумевает не конечный результат, а скорее некоторое формирующее начало. С таким пониманием текста оригинала можно не согласиться.

Подтверждением сомнений в точности перевода служит разбор положений В. фон Гумбольдта Лео Вайсгербером [58] , который читал тексты В. фон Гумбольдта в оригинале и на своем родном языке. Этот разбор указывает на то, что Вайсгербер, по сути, приравнивает "мировидение языка" В. фон Гумбольдта к своей "языковой картине мира". Из этого становится понятным то значение слова "Ansicht", в котором его употребляет В. фон Гумбольдт: это, собственно, вид мира подобно выражениям "вид города" (Stadtansicht), "вид сбоку" и т.п. (ср. нем. Ansichtskarte – видовая открытка, открытка с видом города или подобного). Поскольку слово "Ansicht" имеет также значение "взгляд, точка зрения", то "мировидение языка" Гумбольдта можно скорее понимать с включением перспективы как картину, которая открывается при взгляде на мир с определенной точки, в определенной перспективе и которая осмысляется и отражается в языке так, как видится. А видится, можно думать, так, как это обусловлено природными условиями, рельефом местности, климатом, историей народа - носителя языка и многими иными факторами. Эти факторы у разных народов разные, поэтому разные языки содержат разные картины мира (хотя и совпадающие в своем "общечеловеческом" ядре), поэтому на основе разных языков формируются разные культуры.

Задолго до В. фон Гумбольдта, в 1806 году, И. С. Рижский писал в своем сочинении "Введение в круг словесности" о различии, какое находится в первоначальных понятиях разных народов об одной и той же вещи: "Но у каждого почти народа есть в самом составе его понятий и взаимного оных соединениях некоторые особенности. Представим себе, что несколько человек смотрят в одно время на один огромный предмет. Поелику никто из них не в состоянии объять его всего своим взором, то один видит только одну, другой другую, и так далее, притом иной самую важную, иной, напротив, малозначащую онаго часть. Подобно сему первоначально действует на умы разных народов всякий предмет. Иного он поражает таким, другого другим качеством; и между тем, как один заметит в нем токмо одно, и хотя иногда разительное, но не существенное оного свойство; другой первоначальным о нем понятием доказывает, что он при первой с ним встрече запечатлел в своем уме несколько качеств его, составляющих часто сущность и отличие оного от прочих" [59] . А В. фон Гумбольдт пишет, как будто развивая эту мысль: "Разные языки – это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее; и если вещь эта не является предметом внешнего мира, каждый [говорящий] по-своему ее создает, находя в ней ровно столько своего, сколько нужно для того, чтобы охватить и принять в себя чужую мысль. Языки – это иероглифы, в которые человек заключает мир и свое воображение; при том, что мир и воображение, постоянно создающее картину за картиной по законам подобия, остаются в целом неизменными, языки сами собой развиваются, усложняются, расширяются. Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в нем; и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия. Язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа<…>" [60].

 Языковое преобразование мира

Возвращаясь к вопросу о подражании действительности, нужно признать, что простое подражание природе, данной в чувственном восприятии, можно считать простейшим случаем искусства. Отношения человека к миру, однако, намного сложнее. "То, что мы называем природой, – поэма, скрытая от нас таинственными, чудесными письменами, – пишет Ф. Шеллинг. – И если бы загадка могла открыться, мы увидели бы одиссею духа, который, удивительным образом заблуждаясь, в поисках себя бежит от самого себя, ибо сквозь чувственный мир за полупроницаемой дымкой тумана лишь мерцает, как мерцает смысл в словах, некая страна фантазии, к которой мы стремимся. Каждая прекрасная картина возникает как будто благодаря тому, что устраняется невидимая преграда, разделяющая действительный мир и мир идеальный; она служит нам просветом, в котором отчетливо встают образы и области мира фантазии, лишь тускло просвечивающие сквозь покров действительного мира" [61] .

Замечательный русский мыслитель XIX в. К. Д. Кавелин писал в своей статье "О задачах искусства": "Всякое художественное произведение, говорят, воссоздает действительность, действительный мир, действительную жизнь… Положим – так. Но какую действительную жизнь? Ту ли, какая на самом деле есть, или ту, какая нам представляется? Разумеется, последнюю, потому что мы только и знаем, что нам представляется. <…> Итак, мы, собственно, воспроизводим не действительность, а наши представления о действительности, потому что другой действительности, кроме той, какую человек себе представляет, для него никакой нет, не существует" [62] .

Для Э. Кассирера, одного из ведущих представителей марбургской школы неокантианства, действительность не существует вне символических форм. "Под ‘символической формой’ должна пониматься всякая энергия духа, через которую некое духовное смысловое содержание связывается с конкретным чувственным знаком и внутренне присваивается этому знаку",– пишет он в своей работе "Сущность и действие символического понятия" [63] . Лишь символические формы позволяют человеку найти доступ к "идеальному миру". Под идеальным миром Э. Кассирер понимает тот мир, который открывается религией, философией, наукой и искусством во всей его многогранности. Он утверждает, что человек – "символическое животное", а символ – единственный инструмент освоения мира, и на этом основании считает вопрос о реальности вне символа неуместным с философской точки зрения: "мир самостоятельно созданных знаков и образов, исполненный самостоятельности и изначальной силы противостоит тому, что мы называем объективной реальностью, и главенствует над ней" [64] .

Крупнейший представитель философской герменевтики Х.Г. Гадамер, исходивший из того, что наука с ее методами не является единственным и универсальным способом познания мира, выделял в своей книге "Истина и метод" (1960 г.) [65]  три основные формы отношения человека к миру, три измерения, в которых развертывается его бытие: эстетическое, историческое и языковое. Философское значение искусства состоит, согласно Х. Г. Гадамеру, в том, что в произведениях искусства постигается истина, недостижимая никаким иным путем. Одновременно с этим он считал язык той реальностью, той стихией, в которой осуществляется понимание человеком мира, себя и других людей в этом мире. Более того, вслед за В. фон Гумбольдтом он утверждает, что по отношению к отдельному человеку, принадлежащему к языковой общности, язык обладает, по сути, самостоятельным бытием. В силу этого связь человека с миром и его отношение к миру определяются языком, в среде которого он вырастает.

Выдающийся мыслитель эпохи Просвещения И. Г. Гердер писал о той роли, которую сыграл язык в возникновении науки и искусства: "Благодаря языку, и только благодаря языку, сделалось возможным последовательное развитие мысли – цепь мыслей, стало возможным осознавать, распознавать что-либо, вспоминать о чем-либо, обладать чем-либо; так со временем родились науки и искусства: рождены они были отмечающим признаки разумом и преднамеренным подражанием" [66] .

Решающая роль языка в процессе познания окружающей человека действительности не подвергается сомнению. "С помощью языка осуществляется познание мира, в языке объективируется самосознание личности. Язык является специфически социальным средством хранения и передачи информации, а также управления человеческим поведением" [67] . Это связано, в первую очередь, со сложными взаимосвязями языка и мышления. "Доколе вещи не дано имя, – подчеркивает А.Н. Радищев в своем трактате "О человеке, о его смертности и бессмертии", написанном в 1792 году, – доколе мысль не имеет знамения, то она разуму нашему чужда, и он над нею не трудится. Дабы усвоить разуму какое-либо познание, нужно прежде всего ее ознаменовать" [68] .

Крупнейший русский философ ХХ века А. Ф. Лосев утверждает в своем выдающемся труде "Философия имени": "Бессловесное мышление в принципиальном понимании этого выражения есть отсутствие мышления вообще, недоразвитость мышления. В слове, и в особенности в имени, – все наше культурное богатство, накапливаемое в течение веков; <…> В слове и имени – встреча всех возможных и мыслимых пластов бытия…" [69] .

А крупнейший немецкий языковед ХХ века Л. Вайсгербер показывает во многих своих работах [70] , что язык познаваем как процесс именования мира словами, воплощение мира в словах, преобразование мира в язык, осуществляемое языковой общностью как духовное освоение мира. Такой взгляд Л. Вайсгербера на язык основывается на идеях, впервые высказанных в трудах В. фон Гумбольдта, который писал в своей работе "Лаций и Эллада", что "сумма всех слов, язык – это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека"[71] . Этот промежуточный мир в последней своей работе он называет "подлинной реальностью", "истинным миром" (wahre Welt): "…язык – не просто средство обмена, служащее взаимопониманию, а подлинная реальность, которую внутренняя работа духа призвана поставить между собою и предметами <…>"[72] . Развивая этот тезис, Л. Вайсгербер говорит о том, что представления о мире и бытии, сформированные человеком в процессе освоения и осмысления окружающей действительности, даны в "духовной картине мира" как "духовный промежуточный мир". Отметим, что мы придерживаемся принятого применительно к трудам Л. Вайсгербера (а также В. фон Гумбольдта и др.) перевода немецкого geistig  как "духовный". Однако считаем необходимой оговорку относительно того, что немецкое Geist соответствует не только русскому "дух", но обозначает также ум (ср. geistige Arbeit – "умственный труд"), способ мышления, образ мысли [73] . В силу этого было бы правильнее, как кажется, и понятнее в контексте рассуждений Л. Вайсгербера употреблять перевод "умственный промежуточный мир". Умственные предметы этого мира получают наименования, из которых складывается "языковая картина мира".

Аналогичные представления лежат и в основе широко известного высказывания Х. Г. Гадамера: "Все бытие, которое может быть понято, есть язык". Согласно его воззрениям, все, что для человека вообще есть мир, основано на языке и выражается в языке. Иными словами – мир является для человека миром лишь постольку, поскольку он получает языковое выражение.

Говоря о законе, одинаково значимом для всех символических форм, Э. Кассирер пишет: "Теоретическое, практическое и эстетическое сознание, мир языка и познания, искусства, права и нравственности, основные формы сообщества и государства – все они первоначально как бы связаны в мифически - религиозном сознании" [74] . Однако здесь же он поясняет связь мифического и языкового мира: "Первоначальная связанность языкового сознания мифически - религиозным сознанием выражается прежде всего в том, что все языковые образования одновременно выступают как мифические, обладающие определенными мифическими силами, что слово языка становится своего рода исконной потенцией, в которой коренится все бытие и все происходящее. Во всех мифических космогониях, насколько далеко мы можем их проследить, всегда проявляется это господствующее положение слова" [75] .

Следует отметить, что Э. Кассирер принадлежит к тем философам, которые наиболее последовательно пытались доказать автономность от языка иных способов познания мира, в том числе и научного мышления. Тем более убедительно звучат при этом встречающиеся в работах ученого невзначай, невольно сделанные признания в пользу противоположной точки зрения. Так и в приведенном выше суждении содержится признание: "слово языка становится своего рода исконной потенцией, в которой коренится все бытие и все происходящее".

Языковая действительность как предмет подражания

Применительно к мимесису как принципу существования искусства это означает, по сути, что искусство подражает действительности, сотворенной словом и данной в языковой картине мира. По меньшей мере, следует всегда иметь в виду, что искусство имеет свои предпосылки в виде заранее заданных условий в языке. Подтверждением этому являются, в частности, данные детской психологии: известно, что способность к рисованию ребенок обретает лишь тогда, когда он уже овладел языком и способен выразить свои мысли в речи. Безусловно, детский рисунок нельзя приравнивать к произведению изобразительного искусства. Однако и в изобразительном искусстве можно найти много примеров, свидетельствующих о мысленных предпосылках к созданию художественного произведения, поскольку в работу художника включаются предметы окружающего мира, не только реально существующие, но и умственные, существующие в виде имен. Художественное истолкование и изображение мира не может быть независимым от того факта, что в языке мир уже представлен в той форме умственного "опредмечивания", которая дана целой языковой общности в виде языковой картины мира. Художник, как и любой член языковой общности, не может быть свободен от нее. Вопрос только в том, как проявляет себя этот мир умственных предметов в художественном творчестве.

 

Страница 4 - 4 из 10
Начало | Пред. | 2 3 4 5 6 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru