Русский язык и языкознание в дореволюционной России
Статьи из «Энциклопедического словаря» Брокгауза-Ефрона: акад. А.А. Шахматов
Русский язык— термин, употребляемый в двух значениях. Он обозначает: I) совокупность наречий великорусских, белорусских и малорусских; II) современный литературный язык Р., представляющийся в своем основании одним из великорусских наречий.
I). Русский язык — это совокупность тех говоров, поднаречий и наречий, на которых говорит русский народ, т. е. известные племена и народности, объединенные общностью нравов, верований, преданий и самого языка.
Язык — это один из наиболее существенных признаков, характеризующих народность в смысле культурного облика того или другого племени. Как всякий другой элемент культуры, принадлежащий более или менее обширному племени, язык разнообразится в зависимости от различных общественных, географических и прежде всего исторических условий. Эти разнообразные оттенки языка, состоящие в различном произношении звуков, в замене одних звуков другими, в изменении грамматических форм и синтаксических оборотов, называются наречиями, поднаречиями, говорами.
Различие между этими терминами вполне относительное: о наречиях говорят там, где имеется в виду противопоставить им язык, характеризующий более или менее значительную народность в ее настоящем или прошедшем; о поднаречиях — там, где требуется указать, что они, как части, связаны с целым, определяемым как наречие, в противоположении к еще более обширному целому, называемому языком, и т. д. Строго говоря, каждая мелкая общественная группа имеет свой «язык»: его можно назвать языком, когда о нем говорят безотносительно; его назовут говором, поднаречием, наречием, если потребуется определить его отношение к языку тех более крупных единиц, в состав которых входит эта общественная группа.
Сравнение русского языка с церковнославянским, сербским, польским, чешским и др. показывает, что он восходит вместе с ними к одному общему, не дошедшему до нас в письменных памятниках языку; такой вывод стоит в связи с целым рядом исторических свидетельств, доказывающих происхождение всех славянских народов от одной общей племенной группы. Русский язык, как и р. народ, можно назвать славянским наречием, славянским племенем, имея в виду, что этот народ и его язык входили некогда в состав того предполагаемого целого, которое впоследствии распалось на отдельные, дожившие до настоящего времени славянские племена и наречия. Язык этого общего предка всех славян принято называть в науке общеславянским; в свою очередь, он восходит к индоевропейскому праязыку, от которого произошли литовский, германские, латинский, греческий, древнеиндийский и др. языки.
Славянское племя еще до своего распадения на несколько племен не могло сохранить полного единства в нравах и языке вследствие расселения на более или менее обширном пространстве. Таким образом, еще в общеславянскую эпоху различались отдельные славянские наречия и говоры, отличающиеся между собой более или менее значительными звуковыми и другими особенностями. Но нам остается неизвестным, какие это были наречия, как именно они группировались и соответствовали ли они хоть отчасти современным разновидностям славянской речи.
История отдельных славянских наречий и между прочим русского начинается со времени распадения общеславянской семьи. Вместо одного языка явились три диалектические группы — южнославянская, западнославянская и, наконец, восточнославянская, объединившаяся впоследствии под общим именем русской. Ближайшего родства между русской группой и которой-либо из двух других групп доказать нельзя. Сравнительное изучение отдельных русских наречий приводит к восстановлению языка, общего некогда всему русскому народу, но уже с самого начала, с эпохи отделения от языка общеславянского, распадавшегося на отдельные наречия и говоры, неизвестные нам, но, безусловно, находившиеся во взаимных отношениях. В течение отдельной своей жизни русский язык успел значительно измениться сравнительно с языком общеславянским: эти изменения, отразившиеся во всех русских наречиях, сближают их между собой, отличая вместе с тем от всех прочих славянских языков. Таковы, напр., явления полногласия: произношение «борода» вм. общеславянского «борда» характеризует все русские наречия, между тем как в других славянских языках находим «brada» (церк.-слав. брада, сербск. брада, чешск. brada),«broda» (польск. и верхнелужицк. broda).
Точно так же общеславянские звуки tj,dj в русском языке, во всем составе его говоров и наречий, перешли в ч и ж (хочешь, межа), между тем как в остальных славянских языках находим шт и жд (церк.-слав. хоштеши, межда), с и z или dz (польск. chcesz,miedza) и др.
С течением времени общерусский язык распался на несколько наречий, диалектических групп. Сравнительное изучение современных наречий дает возможность восстановить число этих групп и охарактеризовать их взаимные отношения.
Деление русских говоров на великорусское, белорусское и малорусское наречия не может быть признано древним. Образование этих наречий стоит в тесной связи с образованием трех великих народностей, на которые распалось русское племя. Не подлежит сомнению, что народности эти сложились на памяти истории: нельзя говорить о белорусах, малороссах, великорусах в Х или XI веке; но вместе с тем трудно сомневаться и в том, чтобы между древнерусскими племенами, о которых повествуют летописцы, не следовало различать более или менее обширных групп, объединявшихся, по своему географическому соседству, в языке и обычаях. При этом весьма вероятно и то, что первоначальная группировка русских племен не соответствовала современной группировке русских говоров: сравнительное изучение великорусских и белорусских говоров приводит к убеждению, что великорусское наречие соединило говоры, принадлежавшие некогда к разным диалектическим группам.
В этом наречии различаются южное и северное поднаречия. В первом из них неударяемые о, е принимают окраску а и ы (и), при известных же условиях переходят в а (я), напр.: вадá, сялó; звук г произносится как звонкая придыхательная согласная, сходно с малорусским г; звук в склонен к переходу в у (городóу вместо городóв), звук т в третьем лице обоих чисел не отвердевает (хóдить, берýть). Во втором, северновеликорусском, поднаречии о неударяемое остается без изменения, е неударяемое склонно к переходу в о (сёлó), звук г произносится как звонкая мгновенная согласная (как латинское g), звук в не переходит в у (городóф вместо городóв); звук т в третьем лице обоих чисел отвердевает (хóдит, берýт). Указанные здесь признаки южновеликорусского поднаречия, резко отличающие его от северновеликорусского, роднят его самым решительным образом с белорусским наречием: они прямо указывают на то, что южновеликорусские и белорусские говоры принадлежали ранее к одной диалектической группе, отличавшейся от той, которая соответствовала современному северновеликорусскому поднаречию.
Вместе с тем, однако, можно указать на некоторые черты языка, общие обоим великорусским поднаречиям и чуждые говорам белорусским: таковы, напр., переход ы в о перед и (мою вместо мыю; простóй и прастóй вместо простый) или образование именит. множеств. на а вместо ы (городá, домá). Вот почему надо признать, что некогда южновеликорусские и белорусские говоры составляли одну диалектическую группу, но по ее распадении одна часть ее образовала белорусское наречие, а другая, примкнув к севернорусской группе, составила вместе с нею наречие великорусское. Различие между малорусским наречием, с одной стороны, великорусским и белорусским — с другой, гораздо значительнее, чем различие между великорусскими и белорусскими говорами: ясно, что древнерусские говоры, соответствующие малорусскому наречию, составляли одну диалектическую группу.
Имея в виду, что история русского народа не свидетельствует о слишком значительных передвижениях русских племен в тех пределах, в которых их застают IX–Х вв., можно с уверенностью утверждать, что первоначально русский язык распадался на три большие диалектические группы: южную, сидевшую на юго-западе Европ. Р., среднюю, занимавшую среднюю ее часть, и северную, заселявшую север.
Памятники языка удостоверяют, что уже в XI и XII вв. выступали наружу те звуковые особенности, которые в настоящее время характеризуют русские наречия: мена ч и ц, столь обычная теперь на севере, встречается уже в древнейших рукописях Новгородской и соседних областей; переход [ятя] в и, смешение ы и и — черты, свойственные современным малорусским говорам, — встречаются уже в памятниках XII века, писанных в Киевской и Волынской землях; в самом начале XIV в. мы встречаем в одном из говоров средней диалектической группы сильное аканье, т. е. переход о в а и е в я.
Таким образом, на основании свидетельства древнейших письменных памятников можно предполагать исконное деление русского языка на три диалектические группы.
История народа подтверждает такое деление: южные племена, соответствующие современным малорусским, начиная с конца XII ст. живут отдельной от остальных русских племен жизнью; северные племена вместе с восточной отраслью племен среднерусских образуют с течением времени Московское государство, а западная отрасль последних племен входит в состав государства Литовско-Русского. Усиление политических центров в Средней России — на востоке в бассейне Оки, на западе в бассейне Западной Двины, — стоит в тесной связи с распадением политического союза, объединившего под руководством князей Рюриковичей все земли, занятые русскими племенами. Результатом падения Киева, вызванного не столько внешними, сколько внутренними причинами, было тяготение среднерусских племен к двум противоположным центрам новой областной жизни, сменившей прежний племенной быт.
Сначала только некоторые, а впоследствии, в силу исторических условий, все восточные племена среднерусской группы потянули к Владимиру и Москве, между тем как западные племена этой группы примкнули к Полоцкой земле, где уже издавна, вследствие благоприятных условий, были заложены основания новой, чуждой Древней Руси государственной жизни.
Москве, вокруг которой сосредоточились сначала лишь некоторые северные и среднерусские племена, удалось — благодаря естественному тяготению других родственных племен к центру, имевшему сначала областной, а потом и государственный характер, — объединить всю страну, занятую северной группой и восточной отраслью среднерусской группы. В самой Москве образовалось новое наречие, совмещавшее особенности среднерусских и северных говоров: от первых оно заимствовало гласные (аканье), от вторых — согласные (напр., г = лат. g).
В бассейне Оки, сначала вокруг Владимира, а потом Москвы, стала образовываться великорусская народность, причем и язык обеих некогда обособленных диалектических групп начал переживать общие явления: в целом ряде пограничных местностей, а также в областях, вновь колонизованных, стали образовываться смешанные говоры, между тем как особенности московского наречия проникали, благодаря культурным влияниям, в города и областные центры. В результате в области, занятой великорусской народностью, получилась довольно пестрая смесь различных говоров; понять ее возможно только при историческом изучении каждой местности. Полоцкая область, объединившая среднерусские племена с некоторыми северными и южными русскими племенами в бассейнах Березины и Припяти, уже по самой разноплеменности этнографического своего состава была призвана к политической жизни; тесный союз русского ее населения с Литвой обеспечил рост нового государства. Благодаря ему окрепла белорусская народность; западные ветви среднерусского племени получили при этом полный перевес над другими элементами и расширили свое влияние к северу (Псковская область).
Центр древнерусского племенного союза, Киев, после распадения союза не скоро получил возможность стать областным и государственным центром: для этого потребовалось литовское завоевание. Центрами областной жизни Южной Руси стали Галич и Владимир-Волынский: эти города были, по-видимому, местом столкновения двух главных племен южнорусских — северных и южных; отсюда их областное (а не только племенное) значение и их политический рост.
Современный малорусский язык сохранил ясные указания на двойственность главных элементов, которые отразились в его наречиях и говорах: рядом с северно-малорусским наречием мы находим украинско-галицкое наречие, имеющее несколько значительных разновидностей. Наиболее резко отличается от прочих разновидностей восточноукраинское наречие, в котором меньше всего точек соприкосновения с северномалорусскими говорами (ср. i из о, постоянно смягчающее согласные; средний звук между ы и и; мягкое р; мягкое т в 3 л. ед. и мн. др.).
Имея в виду, что население современной Полтавщины и Слободской Украины, вероятно, пришло главным образом из так называемого Побережья, т. е. из местности между Днестром и Бугом, до сих пор весьма населенной, восточноукраинские говоры можно признать наиболее характерными представителями южномалорусского наречия.
Западноукраинские и галицкие говоры представляют своеобразные сочетания южномалорусских звуковых черт с северномалорусскими.
Соображая все это, следует заключить, что современные малорусские говоры восходят к двум древним малорусским наречиям — северному и южному; отражая эти наречия лишь частью в первоначальной чистоте, большая часть малорусских говоров представляет смешение обоих типов, с явным, впрочем, преобладанием южного типа. Смешанное население положило основание малорусской народности, подобно тому как великорусская народность явилась результатом столкновения нескольких среднерусских и северных племен.
Как великорусская народность образовывалась в связи с политическим ростом государства в бассейне Оки, так точно начало развития народности малорусской стоит в тесной связи с государственной деятельностью Даниила и его преемников: при них начало оседать население, пришедшее в брожение вследствие татарского нашествия.
Современный состав русских говоров в значительной еще степени отражает судьбу отдельных областей Древней Руси. Как указано выше, великорусское наречие делится на два главных поднаречия — северное и южное.
Северновеликорусское наречие слышится в областях, частью издавна населенных новгородскими славянами и родственными им кривичами, частью уже в историческое время колонизованных теми же племенами.
В Европ. Р. сюда относятся губернии Новгородская, С.-Петербургская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Костромская, Ярославская, Владимирская, Вятская и Пермская. На этом громадном пространстве резко выделяется целый ряд местных говоров, но до сих пор их не удалось сгруппировать в более или менее обширные деления. Попытка различить в северновеликорусском наречии вост. и зап. поднаречия встретила серьезные затруднения в звуковых данных; это обстоятельство стоит, конечно, в связи с тем, что новгородская колонизация долгое время шла на Север и В. почти беспрерывно.
К ю. от указанного пространства тянутся с одной стороны области, где проходит древняя граница между сев. и среднерусскими говорами, а с другой — области, сравнительно недавно колонизованные Владимирским и затем Московским государством, а потому до сих пор представляющие пеструю смесь обоих элементов, образовавших Владимир и Москву: северного (северновеликорусского) и среднерусского (южновеликорусского).
К областям, где издавна проходила граница между обоими русскими наречиями, принадлежат современные губернии Псковская, Тверская и Московская.
Псковская губ. только в сев. своей части принадлежит к области северновеликорусского наречия. Окают (говорят на о), кажется, только в Порховском у.; в Псковском и Островском уездах замечается смешение севернорусских и среднерусских (белорусских) особенностей: здесь акают и якают (вадá, вядý), смешивают в и у, изменяют г в конце слов на х (парóх вм. порог. Псков.), произносят э вм. ы (мэю, Остр.), употребляют мягкое т в 3 л. ед. и мн. (работають),но рядом со всеми этими среднерусскими чертами наблюдаются и севернорусские: г произносится как лат. g (а в Островском у. оно переходит в конце слов в к: сапóк), в род. ед. вм. ого говорят ово, ова (явó, худóва),вм. ч употребляют твердое ц (цокают).
Говор южн. уездов — Великолуцкого, Опочецкого, Холмского, Торопецкого — можно причислить к белорусским, хотя и здесь встречаются черты, заимствованные из северновеликорусского наречия: цоканье, произношение г как лат g. История Псковской земли объясняет все разнообразие ее говоров: здесь происходила борьба новгородского влияния с влиянием Литовско-Русского государства. Сначала Псков — пригород Новгорода Великого, но частью уже с XIII в. и постоянно с начала XIV в. он принимает к себе князей литовских.
Вероятно, что эта борьба была следствием столкновения между двумя русскими племенами — древними поселенцами Псковского края, кривичами, и населением, двигавшимся с Ю., из Полоцкой земли. Только такое предположение объяснит те резкие отличия псковского говора от новгородского, которые уже для XIV века указаны Соболевским.
В самой Новгородской области происходило столкновение между обеими народностями: в XV веке население юго-зап. ее окраины тянуло к Литовско-Русскому княжеству и смесной суд новгородского и литовского тиунов для Великих Лук был обеспечиваем договорами.
Соседняя с Псковской Тверская губ. представляет такой же пестрый состав русского населения. Сев.-зап. ее уезды (Вышневолоцкий, Осташковский, Старицкий, Тверской) акают, а юго-зап. (Зубцовский и в особенности Ржевский) имеют ряд типических белорусских особенностей (здесь, между прочим, дзекают, т. е. произносят т и д как ц и дз). Напротив, сев. и вост. уезды (Бежецкий, Калязинский, Корчевской, Кашинский) принадлежат к области северновеликорусского наречия.
Область, занимаемая Тверской губернией, соответствует области древнего Тверского княжества: образование его относится к XIII в., а наибольший политический рост — к следующему, XIV в. Нет сомнения, что здесь произошло столкновение древних поселенцев — кривичей (занимавших не только верховья Волги, но также бассейны верхних ее притоков — Мологи и Шексны) — с новыми поселенцами, шедшими с З. и Ю.-З. Появление этих элементов у верховьев Волги стоит в тесной связи с брожением среднерусских племен, которое было вызвано нашествием татар; усилив древнее население этих местностей, новые пришельцы содействовали образованию самого Тверского княжества, которое вскоре после татарского нашествия получает преобладающее значение в северо-восточной Руси.
В Московской губернии издавна сходились поселения севернорусские (с С. и В.) и среднерусские (с Ю. и 3.). В настоящее время среднерусские акающие говоры в значительной степени расширились за счет севернорусских окающих в северной части Московской губернии: в Волоколамске — этой древней новгородской колонии — акают; новгородские выходцы, вероятно, ассимилировались тем самым новым поселенцам, которые в Тверской земле с Ю. и З. потеснили кривичей.
Граница южного великорусского и северновеликорусского наречий проходит теперь на В. от Москвы: наблюдатели указывают, что в самом Московском у. по Ярославской дороге население еще не так давно говорило на о; в Дмитровском и Богородском уу. окающие говоры имеют до сих пор значительное распространение.
Сама Москва до сих пор оказывается на границе двух или нескольких русских племен: на В. от Москвы окают, на Ю.-В. и З. господствуют весьма отличные друг от друга, хотя и одинаково акающие наречия. Являясь естественным центром, Москва не навязывала своего языка и народности примкнувшим к ней областям; напротив, она восприняла их говоры и племенные черты. В результате Москва образовала свое особенное наречие, соединившее звуковые черты тех главных наречий, которые сталкивались у ее стен: заимствовав из среднерусского наречия вокализм (гласные), московское наречие получило свой консонантизм (согласные) от севернорусского наречия: в Москве акают, но г произносят как латинское g (а в конце слова как к), изменяют г на в в род. ед. местоимений и прилагательных, не смешивают у и в, имеют твердое т в 3 л. единств. и множ. и т. д.
Итак, московский говор трудно признать среднерусским или севернорусским. Это — говор великорусского наречия, главный и типический его представитель. Москва стала центром новой народности — великорусской; содействовав сближению наречий среднерусского и севернорусского, она положила основания государственного и общего литературного языка.
Пределы севернорусского наречия простирались некогда южнее, чем теперь. Летопись сохранила указание на то, что Муром примыкал к союзу севернорусских племен, призвавших князей. Действительно, и в настоящее время Муромский у. Владимирской губернии принадлежит к области северновеликорусского наречия; но политически он в удельный период тянул к Рязани. Это явление указывает, вероятно, на то, что Ока была некогда границей северной и среднерусской колонизации, но среднерусы, вследствие благоприятных политических условий, перешли местами и за нее. Это особенно ясно при изучении говоров заокской части Касимовского у., где проф. Будде обнаружил существование севернорусского наречия, испытавшего на себе среднерусское (южновеликорусское) влияние: очевидно, что древние поселенцы ассимилировались новому притоку русского населения, шедшего с Ю. или З.
Среднее Поволжье (современные губернии Нижегородская, Казанская, Симбирская) было колонизовано под охраной сначала Владимирского, а потом Московского великого княжества и царства. Состав новых поселенцев, среди которых находим представителей обоих племен, образовавших великорусскую народность, показывает, откуда шла колонизация. В названных губерниях встречаются частью акающие, частью окающие говоры; там же образовались смешанные говоры, соединившие различные севернорусские и среднерусские черты (напр., аканье, но при этом произношение г как латинского g, твердое т в 3 л., стяжение ае в а). Такие же разнообразные говоры представляют местности к Ю. от этих губерний — Пензенская, Саратовская и соседние с ними с В. губернии.
Южновеликорусское наречие обнимает современные губернии Рязанскую, Тамбовскую, Тульскую, Орловскую, Калужскую, некоторые части Смоленской, Курской и Черниговской; кроме того, южновеликорусские говоры, как мы видели, занимают значительную часть Московской и Тверской губ.; равным образом они распространены в губерниях, колонизованных южновеликорусами одновременно с севернорусами (см. выше).
Колонизация южных окраин Московского государства шла из пограничных с степью местностей: вот почему в Воронежской губернии, в Области Войска Донского, наконец, в Новороссии мы встречаем население, говорящее по-южновеликорусски.
Весьма трудно установить зап. границу южновеликорусского наречия, т. к. на З. оно соседит здесь с родственным по происхождению наречием белорусским: отличительными признаками белорусских говоров следует признать только дзеканье и отвердение р. Рассмотрим затем отдельно некоторые окраины южновеликорусского наречия.
Рязанская земля представляется заселенной уже в XI в.: это удел младшей линии черниговских князей. Весьма вероятно, что они последовали в эту страну за русским населением, оседавшим среди финского племени; следовательно, Рязань колонизована тем русским племенем, которому принадлежали и Курск, и Елец, т. е. племенем, сидевшим в княжествах Новгород-Северском и Черниговском. Трудно допустить, чтобы заселение Рязани шло только с З. и С.-З., из губерний Тульской и Калужской. В конце XI в. земли по верхнему течению Оки еще не были вполне покорены русскими князьями; сохраняя свою племенную обособленность, вятичи вряд ли могли пуститься в колонизационное движение и остановить — по крайней мере собственными силами, без содействия северян — распространение севернорусов, уже в IX в. дошедших до нижнего течения Оки (Муром). Во всяком случае господствующим русским племенем в Рязани были среднерусы: язык до сих пор роднит рязанцев с туляками, калужанами и белорусами, свидетельствуя об их одноплеменности.
Позднейшая судьба разъединила эти части среднерусского племени, но резкие звуковые отличия, например, аканье, до сих пор свидетельствуют об их бывшем единстве. Бòльшая часть Тульской губ. (кроме южных ее уездов), Калужская губ. и сев. часть Орловской губ. были в древности заселены упомянутыми выше вятичами. Это племя вместе с радимичами и, вероятно, также дреговичами (сидевшими на З. от радимичей) в древности, на местах своих первоначальных поселений, примыкало, по-видимому, к польским говорам, с которыми пережило некоторые общие фонетические явления (дзеканье): намек на это находим у летописца, который выводит родоначальников вятичей и радимичей — Вятка и Радима — от ляхов. Впоследствии эта звуковая черта под влиянием соседних говоров (северян, граничивших с вятичами с Ю. и В.), почти совсем исчезла, оставив слабые следы, напр., в Мещовском у., где до сих пор известно произношение зля вместо для. Смешанный характер современных калужских говоров сказывается и в других чертах: рядом с сохранением ы в мыю, рыю или переходом его в э (мэю, рэю) известно произношение ой вм. ый в им. ед. муж. р. имен прилагательных (прастой, сляпой); это ой,очевидно, заимствовано из других говоров. Тем не менее отсутствие дзеканья прямо указывает, что население указанных губерний было втянуто в сферу влияния говоров, образовавших южновеликорусское наречие.
В Черниговской, Курской и части Орловской губ. сохранились древние северские говоры: в первой — в смешении, а во второй — в соседстве с говорами малорусскими: разреженное после татарского нашествия население Северской земли должно было разделить свои земли с новыми колонистами, шедшими сначала из Полесья, а впоследствии потянувшими с Ю.-З.
Наплыв этих новых элементов начался в эпоху литовско-русского владычества над этими землями. На время почти все земли родственных между собой вятичей, радимичей и дреговичей были соединены в одно политическое тело: рука литовско-русских князей доходила и до Ельца, но в скором времени одоевские, новосильские, мценские, мезецкие (мещовские), мосальские князья принуждены были покориться Московскому государству.
В Смоленской земле сходились некогда севернорусские и среднерусские поселения: это видно как из того, что сам Смоленск признается в летописи кривическим (севернорусским) городом, так и в особенности из того, что сев. уезды Смоленской губ. (Поречский, Бельский, Духовщинский) сохранили до сих пор в своем говоре севернорусскую черту — цоканье.
Среднерусы южной и восточной части Смоленской земли рано подпали под влияние восточных (северских) говоров и утратили некоторые типические черты в своем языке; напротив, в зап. части сохранились дзеканье и твердое р, что и заставляет делить Смоленскую губ. между белорусами и южновеликорусами.
Белорусское наречие — это прямой потомок той ветви севернорусского наречия, которая, как мы видели, соседила издавна с польскими говорами и пережила вместе с ними некоторые общие звуковые явления (дзеканье). Восточные говоры среднерусской семьи рано отошли в сферу влияния вост. ветви среднерусского наречия; напротив, зап. племена (дреговичи, радимичи и часть вятичей), пользуясь, вероятно, приливом населения из опустошенной татарами Северщины, образовали в союзе с Литвой особое государство и слились в одну народность. Одно время белорусы могли начать поступательное движение к С. и С.-В.: они поглотили полоцких кривичей, о которых свидетельствуют цокающие говоры Себежского, Велижского, Витебского и Городокского у. Витебской губ., и оттеснили кривичей в Псковской и Тверской земле (см. выше). Только нын<ешняя> Могилевская губ. (земля радимичей, живших между Днепром и Сожем) не сохранила следов столкновения различных русских племен (исключение составляет южная часть Гомельского у., куда проникли малорусские особенности).
В нын<ешней> Минской губ., составлявшей некогда южную часть Полоцкого и сев. часть Киевского княжеств, проходит до сих пор диалектическая граница среднерусов и южнорусов. Теперь она уже не так резко выражена: в древности среднее и нижнее течения Березины и нижнее течение Свислочи составляли границу Полоцкого и Киевского княжеств; а в настоящее время мы встречаем ряд переходных говоров от белорусских к северномалорусским в середине Минской губ., а именно, в южной части Минского у., в уездах Слуцком, Игуменском, Бобруйском и Мозырском (Соболевский, «Опыт [русской] диалектологии»).
Говоры южной части Мозырского у. (по правую сторону р. Припяти) можно относить уже к северномалорусскому наречию. В Пинском у. белорусы столкнулись не только с северными, но и с южными малорусами.
В нын<ешней> Гродненской губ., наконец, белорусы встретились как с мазовецкими говорами, оказавшими влияние на их язык, например в Волковыском у., так и с северномалорусскими, оказавшими на них решительное влияние: ср. малорусские дифтонги в белорусских (акающих) говорах Слонимского, Волковыского, Сокольского и других уу. Ввиду указанного выше предположения об исконном соседстве зап. ветви среднерусского племени с польскими говорами, я думаю, что появление южнорусов в бассейне Немана сравнительно нового происхождения: впрочем, оно во всяком случае имело место уже в XI и XII стол., так как иначе непонятно совпадение границ Киевского (южнорусского) княжества с диалектическими границами среднерусского (белорусского) и малорусского наречий.
Малорусское наречие делилось некогда, как указано выше, на два главных наречия — северное и южное. Вторжение южных малорусов в область, занятую северными, отодвинуло границы малорусских поселений к С.: северные малорусы заняли Подляшье (губ. Седлецкая и часть Гродненской) и углубились в Полесье, перейдя за Припять. Этим их движением раздвигались границы Киевского княжества, доходившие до середины современной Минской губернии. Западная ветвь северных малорусов была откинута вторжением южных малорусов к З., и Угорская Русь едва ли не представляет остатки северномалорусских племен, отступивших перед напором южномалорусов — волынян: по крайней мере, можно указать несколько звуковых черт, сближающих угро-русское наречие с северномалорусским (напр., изменение долгого о не в i, а в у, а также в yi.
К востоку от этого поднаречия расположены галицкое и подольско-холмское поднаречия. Первое из них принадлежит несомненно южномалорусской семье, но оно восприняло немало черт первоначальных жителей этой местности, северномалорусов, ассимилировавшихся позднейшим поселенцам — южанам; таковы, напр., переход звука а после мягких свистящих, шипящих и j в смягчающее предшествующую согласную е: произношение щестья и щесте, дэржет, взвiв вм. щястья, дэржят, взяв обще подляшскому и галицкому поднаречиям. Второе поднаречие, подольско-холмское, еще ближе к чистому типу южномалорусского наречия: мало отличаясь от украинского наречия, занимающего обширные пространства к востоку, оно сближается с западноукраинским поднаречием, простирающимся на восток до Днепра, тем, что приняло несколько северномалорусских черт.
Присутствие в западноукраинском этих наносных звуковых особенностей (например, отвердение р, т твердое в 3 лице, произношение и как ы) отличает его от восточноукраинского поднаречия, чуждого какого бы то ни было влияния со стороны северномалорусских говоров: это поднаречие занимает нын<ешнии> губ. Полтавскую, Харьковскую, Воронежскую и Новороссийскую.
Очевидно, восточные украинцы никогда не соседили с северными малорусами: вот почему правильнее всего выводить их из южной части заднепровской Украины (южной части нын<ешней> Подольской губ.).
В северо-западной части нын<ешней> Полтавской губ. и южной части Черниговской восточноукраинские говоры подверглись влиянию северномалорусского говора Подесенья и образовали особое поднаречие — северско-украинское, или нежинско-переяславское.
Северные малорусы перешли за Днепр, где смешались с остатками северян, сравнительно поздно, очевидно — под охраной литовско-русской государственной власти. Древние поселения их, как и всего малорусского племени, не переходили за Днепр.
Теперь мы застаем северномалорусское наречие, с одной стороны, на крайнем западе, на границах с Польшей — это подляшское поднаречие, занимающее Седлецкую губ., а в Гродненской — уу. Брест-Литовский и части Бельского, Кобринского и Пружанского уу.
С другой стороны, на востоке полешское поднаречие занимает в Киевской губ. сев. части Киевского и Радомысльского уу., в Волынской — Овручский и прилегающие части соседних уездов. Весьма вероятно, что раньше северномалорусские поселения простирались несколько южнее: к северу они оттеснены частью вторжением южных малорусов (см. выше), частью татарским погромом, превратившим Киевщину в Украйну.
Таким образом, современная группировка малорусских говоров по ту сторону Днепра ясно отражает судьбы южнорусской народности, как они сложились частью в первые века нашей истории, частью уже после татарского нашествия. Летопись сохранила воспоминание о движении южных племен на север: она говорит о вторжении волынян в область дулебов и о потере угличами и тиверцами южных поселений, доходивших до Черного моря и Дуная. Южные малорусы потеснили к северу северных малорусов; эти последние потеснили среднерусские племена в бассейне Припяти. Татарское нашествие открыло южным малорусам новые колонизационные пути через Киев, в опустошенное Заднепровье, в степи, некогда охраняемые и частью заселенные среднерусским племенем — северянами.
Краткий очерк истории звуков и форм русского языка. В течение многовекового существования русского языка его звуки и формы, его синтаксический строй и лексический состав подвергались значительному изменению. Проследить эти изменения и связать настоящее русского языка во всех разнообразных говорах с его прошедшим составляет задачу исторической грамматики. Исследователь располагает самыми разнообразными средствами для восстановления различных эпох, которые переживал русский язык в своем историческом развитии. С одной стороны, сравнительное изучение современных русских говоров свидетельствует о более или менее отдаленных эпохах, когда эти говоры еще не успели обособиться и составляли одно целое, восстанавливаемое в своих звуках и формах на основании данных настоящего. С другой стороны, сравнительное изучение славянских языков, в связи с изучением родственных языков индоевропейских, восстанавливает состав языка общеславянского и таким образом дает возможность с уверенностью говорить о той древнейшей эпохе жизни русского языка, в которой он переживал явления, впервые обособившие его от других членов славянской семьи. Наконец, изучение письменных памятников на протяжении восьми веков (XI–XVIII) дает материал, получающий значение живого свидетельства в труде исследователя, ставящего его в связь с данными современных живых говоров.
Древнейшую эпоху обособленной жизни русского языка можно назвать эпохой общерусского, так как в это время, несмотря на возникновение местных говоров, русский язык еще не распался на отдельные части и на всем своем протяжении переживал общие явления.
За этою эпохой следовала эпоха распадения русского языка на три главных наречия — северное, среднее и южное; распадение это произошло не сразу, а подготавливалось постепенно историческими событиями IX–XI вв. Начиная с XII в. история русского языка распадается на истории отдельных его наречий, но взаимная связь между отдельными членами русской семьи долго еще не утрачивается, да не утрачена она и до сих пор; она поддерживается столкновениями племен и колонизационными движениями населения.
Тем не менее, начиная с XII в., нельзя доказать существования в языке явлений общерусских; вместо них выступают явления или свойственные одному только наречию, или общие лишь некоторым из них. Ввиду всего вышесказанного настоящий очерк распадается на три отдела: в 1-м дается характеристика эпохи общерусской; во 2-м указаны главнейшие явления, предшествовавшие распадению русского языка на три главных его наречия, причем различены явления, общие всему языку, и явления диалектические; в 3-м отделе изложена в самых общих чертах судьба звуков и форм общерусского языка в его наречиях: северном (северновеликорусском), среднем (распавшемся на белорусское и южновеликорусское) и южном (малорусском).
1. В общерусский язык перешли звуки и формы общеславянского языка, принадлежавшие этому языку частью в целом его составе, частью лишь в отдельных его диалектах.
К числу общеславянских звуков, оставшихся в общерусском языке без изменения, относятся: гласные а, у (в слоговом и неслоговом употреблении, т. е. w), ы (полного и неполного — перед неслоговым и — образования), и (полного и неполного — перед неслоговым и — образования, а также в неслоговом употреблении, т. е. й); дифтонгическое сочетание ие (#); ä (т. е. немецкий звук ä), явившееся в общеславянском языке диалектически после смягченных согласных перед слогом с гласными и, е (ие), звуки ъ и ь, т. е. весьма краткие и неопределенные (глухие) у и и (у и и иррациональные), бывшие в одном положении более сильными, в другом — более слабыми; согласные — задненёбные, причем при г = лат. g в русский язык перешло и г приблизительно = лат. h (условно обозначаю это второе г буквой h); смягченные: р, л, н; ч, ж, ш; ц (из к), з при диалектическом дз (из г), с (из х); смягченные губные перед смягченным л (общеславянская диалектическая группа губная +j не перешла в русский язык); средненёбная согласная j, чередовавшаяся при известных условиях с й.
В числе групп согласных звуков обращает на себя внимание отсутствие групп dl и tl, диалектически уже в общеславянском языке изменившихся в l, а также отсутствие групп кв, гв, хв, вместо которых общерусский язык сохранил общеславянские диалектические кw, гw,xw (напр., в слове гwоздь).
Остальные гласные и согласные подвергались в общерусском языке более или менее значительным изменениям. Среди относящихся сюда явлений отметим следующие:
а). Переход групп ч’т’ (ч мягкое и т мягкое) и дж’д’ при ж’д’ в ч’ и ж’: общеслав. св#ч’т’а, медж’д’а изменились в св#ча, межа (ср. старослав. св#шта, межда).
б). Переход начального ä (общеслав. диалект. вм.je) в ö и далее в о (ср. переход начальных е, а в о в словах, заимствованных в позднейшую эпоху): äдин перешло в один, äсетр в осетр и т. д.
в). Взаимное сближение между гласными и согласными, вызвавшее появление новых рядов согласных (смягченных и лабиализованных) и изменение некоторых гласных в направлении к и (палатализация) и к у (лабиализация). А именно, в общерусском языке стал действовать закон полной ассимиляции согласных следующим гласным по органам произношения: перед гласными переднего ряда (е, е носовым, #, и, ь) согласные палатализовались, а перед гласными заднего ряда (о, о носовым, у, ъ) они лабиализировались.
Должно отметить при этом, что степень палатализации и лабиализации зависела от следующей гласной: так, перед и согласные становились мягкими, а перед е — полумягкими.
Вновь возникшие сочетания звуков могли подвергаться дальнейшим изменениям: между тем как сочетания «согласная мягкая + и (#)» оставались без изменения вследствие однородности составных элементов, в сочетаниях «полумягкая согласная + е (простое или носовое) или ь (более сильное)» изменению подверглись сначала полумягкие согласные, становившиеся все более палатальными, т. е. переходившие в мягкие, а потом и гласные, одновременно с этим стремившиеся к утрате или уменьшению палатального своего характера. При этом е изменялось в более открытое ä: общеслав. jесте изменилось в общерусск. jecm’a.Но там, где за е следовала палатализованная согласная, оно переходило в е закрытое, склонное к и (общерусск. м’елють с закрытым е); напротив, где за е следовала согласная лабиализованная, там оно переходило в ö (немец. ö, франц. еu, но с более открытым произношением), ассимилируясь этой согласной (общерусск. м’öду вм. общеслав. меду). Носовое е, теряя палатальный характер, переходило в носовое а: общерусск. п’amь с носовым а (см. ниже) вм. общеслав. п’еть с носовым е.
Более сильное ь после мягкой согласной становилось более закрытым перед палатальною согласною (д’ьн’ь), — переходило в ü (немецкое ü, французское и) иррациональное перед согласною лабиализованною (д’üнъ , откуда впоследствии дëнь). Что касается более слабого ь, то полумягкие согласные перед ним не приобретали полной мягкости, если только этому не содействовала какая-нибудь аналогия: несеть с полумягким т, но кость с мягким т под влиянием мягкого т в кости. Так возникли в общерусском языке мягкие согласные: губные (известные в общеслав. только перед мягким л) и зубные (т, д, с, з, р, л, н); новые гласные: ä (в конечном открытом слоге), ö, е закрытое, а носовое, ь закрытое, ü иррациональное.
Лабиализация согласных приняла в общерусском языке широкие размеры: из общеслав. лабиализованными были получены задненебные согласные, а также, по-видимому, согласная в; в самом общерусском языке лабиализованные согласные возникали перед лабиализованными гласными, но впоследствии, отчасти, может быть, под влиянием древнего лабиализованного ряда задненёбных согласных, они вытесняли нелабиализованные согласные перед всеми непалатализованными гласными. Доказательством этого служит распространение в общерусском языке звука ö , заменившего е не только в слоге перед слогом с лабиализованною гласною, но вообще в слоге перед слогом с гласною непалатализованною: не только м’öду,но и с’öла.
Равным образом это доказывается вытеснением звука l зубного звуком ł (л), по происхождению своему представляющимся согласною лабиализованною. Распространение звука ö после мягких согласных перед следующей твердой согласной имело следствием вытеснение звука е после издревле смягченных согласных (j, ж, ш и т. д.): jему, чего, жены переходили jöмy, чöго, жöны; вытеснение же е после издревле смягченных согласных звуком ö перед твердой согласной повлекло вытеснение звука е звуком ö и в конечном открытом слоге: зв. ед. божö, им. ед. лицö,mвojö, вашö и т. д. Неизмененным оставался звук е только в положении после неслогового и в конечном открытом слоге: добройе, листийе.
г). Переход l зубного в ł повлек за собой изменение предшествующих ö (из е), ü (из ь) — в о и ъ, там, где звуком ł замыкался слог: м’öлко переходило в молко (ср. позже молоко), в’üлкь (из вьлкъ) переходило в вълкь (волк).
д). Носовые гласные о, ö (в некоторых грамматических окончаниях), а (из е носового, согласно предыдущему) потеряли в общерусском языке свое носовое свойство: при этом о носовое перешло в у (путь, воду), ö носовое в # (р. ед. земл#, вин. мн. муж#), а носовое в а с предшествующей мягкой или твердой согласной: п’ать, ход’а, ида (вместо иды, под влиянием аналогии).
е). Долгие р и л в положении после гласных о и е и перед согласными перешли в общерусском языке в группы рр и лл, где первые р и л были неслоговыми, а вторые р и л — слоговыми звуками: воррна, голлва вм. общеслав. ворна, голва с долгими р и л.
ж). Позже общерусский язык, утративший р и л чистые, заменил и слоговые р и л (как древнего, так и нового, только что указанного происхождения) соответствующими лабиализованными и палатализованными согласными, неизвестными в слоговом употреблении, т. е. неслоговыми звуками; но вследствие этого предшествующие более слабые звуки ъ, ь переходили в более сильные: мълва, вьрхъ, дьрнъ с неслоговыми л и р и сильными ъ, ь, причем ь переходило перед л в ъ (вълкъ), перед лабиализованным р в ü иррац. (дüрнъ), а перед палатализованным — в закрытое ь (вьрхъ).
Группы же согласных рр, лл в своем стремлении вокализировать второй элемент (ср. более ранний переход долгих р и л неслоговых в слоговые) превращали его в гласную: в о, когда предшествующие р, л были тверды, в е, когда они были мягки. Так, вместо общеслав. бергъ явилось бèрегъ (непосредственно из бер’ргъ), вместо общеслав. ворна — ворòна, вместо шелмъ — шöлòмъ (непосредственно из шöллмъ). Явление это называют полногласием: формы, как главá, гласъ, время, древо, чрево и т. д., оказываются в русском языке заимствованными из языка церковнославянского.
з). Дифтонгическое сочетание # (ие) подверглось изменениям в некоторых положениях еще в общерусскую эпоху, а именно: в неударяемом слоге, перед слогом с ударяемым и, оно перешло в и; ср. общерусск. сидúтъ вм. с#дúтъ, дитúна вм. д#тúна, мизúный вм. м#зúный, в положении перед звуком а, #, ассимилируясь ему, оно переходило в а, смягчающее предшествующую согласную: несяахъ, бяаху вм. нес#ахъ, б#аху.
и). В имперфекте аа, яа стянулись в одно а, по-видимому, еще в общерусскую эпоху, несяху, нечаше, хожахъ. Бòльшая часть форм склонения и спряжения общеслав. языка продолжала жить и в общерусском языке.
Впрочем, еще в общерусскую эпоху утрачен ряд форм сложного склонения прилагательных, а именно: в тех сложениях, где сохранялись в окончании местоименные формы, начинавшиеся с основы je вместо падежной формы прилагательного, в первой части сложения являлась основа на -о: добраего, добруему, добр#емь заменялись через доброего, доброему, доброемь, может быть, по образцу моего, твоему, коемь; отсюда, с заменой полных форм местоимения энклитическими — доброго, доброму, добромь (ср. диалектные общерусские мого, твому).
В спряжении общерусский язык утратил сигматический аорист (напр., ст.-слав. н#съ, р#хъ). Равным образом утрачены формы бимь, би и т. д., служившие в общеслав. языке для образования описательной формы сослагательного наклонения.
Кроме того, общерусский язык утратил почти все образования настоящего времени без соединительной гласной: сохранив образования с согласными основами, как есмь, дамь, #мь, в#мь, и из гласных основ (имамь), общерусский язык вытеснил образования, подобные д#лаамь, знаамь и т. д. — образования, восходящие по свидетельству большинства слав. языков к общеславянской эпохе (карпато-русск. спiвам и т. д. явились под влиянием польск. и словацк. говоров).
Личное окончание ть 3 л. един. и множ. переносилось из наст. вр. в формы имперфекта: играшеть, бяхуть вм. общеслав. играше, бяху. Окончание ши во 2 л. ед. ч. наст. вр. уже в общерусскую эпоху начало вытесняться окончанием шь (оба окончания восходят к общеслав. языку), а под влиянием этого и хочи (2 л. ед.) переходило в хочь.
2. В эпоху, непосредственно предшествовавшую распадению русского языка, имел место ряд звуковых явлений, частью общих всему языку, частью же коснувшихся только отдельных его диалектов.
К общим явлениям относятся:
а). Исчезновение из произношения слабых ъ, ь,слабо-иррациональных ы (в положении перед неслоговым и) и и (в таком же положении); слабыми и неслоговыми (не составляющими слог) эти звуки были: 1) там, где на них не падало ударение (удержавшееся, впрочем, только в первом слоге слова), и 2) там, где за ними не следовало слога с слабым же неслоговым звуком. Таким образом, общерусские кънязь, даль, гънати, коньца, дъска, тьстú (д<ат>. ед. от тьсть) и т. д. перешли в княз’, дал, гнати, кон’ца, дска (цка), тсти (цти).Из приведенных примеров видно, что язык не стеснялся появлением необычных групп согласных, возникавших после выпадения ъ, ь; его не затрудняли даже такие группы, где р, л оказывались между согласными: крстити (откуда кстить), пл’сков (откуда псковъ), крвав (др.-русск. крвавъ). Но аналогия родственных образований часто требовала восстановления исчезнувшего звука, и таким образом вм. ъ, ь появились сильно-иррациональные ы, и: общерусск. крывав, блыха, дрыжати с сильным иррац. ы, тривога, слиза с сильным иррац. и. Совершенно так же ýмыйемъ (с более слабым иррациональным ы, в противоположность мыйемъ с сильным иррациональным ы), людийе (с слабым иррациональным и в противоп<оложность> людий с сильным иррац. и), листийе и т. п. переходили в ýмйемь, людйе, листйе.
б). Сильные ъ, ь, ü перешли в эту же эпоху в о, е, ö: вълкь, сънь, дъску, дьнь, пьсь, льнь изменились в волк, сон, дòску, ден’, п’öс, л’öн; между тем более сильные иррациональные ы, и оставались без изменения, исключая случаи, где они под влиянием аналогии были заменены сильными ь, ь (откуда о, е): ср. жеребьй (вместо жеребий, под влиянием жеребйа), откуда жеребей (др.-белор. жеребей, малор. соловэй); гусьй (род. мн. вм. гусий, под влиянием гусьмъ, гусьхъ), откуда гусей (ср. малор. гусэй, белор. гусей).
в). Конечные открытые неударяемые гласные и, ы, е, о, находясь в чередовании с такими же ударяемыми гласными в родственных формах и образованиях, переходили в слабые иррациональные и, ы,слабые ь, ъ, которые в силу общего закона затем отпадали: буд’ вместо бýди (ср. идú; великор. и малор. буд’), ходúт’ вм. ходúти (ср. нестú; великор. ходит’, белор. хадзúц’, малор. диалект. ходит’); нес#т’ вм. нес#те (2 л. мн. повел., ср. спитé; малор. несíт’); ср. еще там, так вм. тамо, тако; малор. туд вм. туды и др.
г). Звук е в положении после группы «смягченная согласная + неслоговое и» переходил в открытом конечном слоге в ä, подобно тому как всякое е звучало как ä в том же положении после смягченной согласной: людйä, листйä вм. людйе, листйе (из людийе, листийе).
д). Неслоговое и в положении после согласной вскоре обратилось в j: людjä, листjä, братjä и т. д., в положении же перед и оно исчезло совсем: козий (вместо козйий), птичий, третий.
е). Полумягкие согласные, возникавшие еще в общерусскую эпоху в положении перед слабым ь, оказавшись после исчезновения такого ь без защиты, отвердевали в конечном слоге, если этому не препятствовала какая-нибудь аналогия: твор. ед. народом вм. народом’, мест. ед. в том вм. въ том’,но голуб’, сем’ под влиянием голуби, семи; 3-е лицо в северновеликор. и северномалор. имеет твердое т из т полумягкого (говоритъ и т. п., в севернорусских памятниках уже в XIII в.), а что касается мягкого т в южновелик., белор. и южномалор., то всего вероятнее объяснять его влиянием древних форм на ти (фонетически вм. ть перед вин. местоимения и): любити (и), побиюти (и) и т. п. Равным образом мягкое т в северновеликорусском есть объясняется влиянием форм, как есте, ести для 3 л. ед.
ж). Вследствие выпадения ъ и ь, в языке появился ряд групп, где происходила встреча неоднородных по мягкости согласных: в устранение подобных встреч предшествующие твердые согласные, ассимилируясь следующим мягким, переходили в мягкие: слю (из сълю) переходило в с’лю (откуда шлю), легче (из льгъче) — в лег’че и т. д.
з). Группа чн перешла в шн: ср. малор. смашнúй, белор. памошник, великор. нашной.
и). Согласно предыдущему, общерусский язык имел звук ä в положении после j в конечном открытом слоге вместо более древнего е; тот же звук в известном положении был известен после ж, ч, ш в середине слова (диалект. жäл#зо, жäнихъ, пьшäница).
Звук ö заменил е в положении перед твердыми согласными, а после j, ж, ч, ш, ц и т. п. — в конечном открытом слоге. Наконец, однородный звук ü был получен из общеслав. языка в положении после общеслав. смягченных согласных (мужü, лüбити и т. д.).
Все три звука ä, ö, ü изменились в эпоху, предшествовавшую распадению русского языка, в а, о, у в положении после издревле смягченных согласных, неизвестных в языке в твердом виде (т. е. после j, ж, ч, ш, ц и т. п.); так появились: колjа (им. ед. вм. колjä из колийе), людjа (им. мн.), диалект. жал#зо (северновеликор. жал#зо, малор. залiзо); княжо (зв<ательный> ед.), жонá, пшонó, чотыре, мýжу, ношý, лицý, шучу и т. п.
i). По-видимому, еще до распадения своего русский язык утратил древние отношения в количестве и ударении гласных; долгие гласные исчезли из языка, а в связи с этим исчезли и разные виды ударения на долгих гласных.
К диалектическим явлениям этой эпохи в области звуков относятся:
а). Появление сочетаний ки, ги, хи вм. кы, гы, хы. В разных говорах древнерусского языка сказалось стремление к еще более тесному сближению согласных с следующими гласными (это стремление, как мы видели, началось еще в общерусскую эпоху): вследствие этого лабиализованные задненёбные согласные не могли сочетаться со следующим ы (звуком средненёбным); утратив лабиализацию, задненебные согласные перед ы переходили в согласные средненёбные, но язык, допускавший в то время только аффектированное произношение согласных (с палатализацией или лабиализацией), заменил твердые средненёбные согласные мягкими (палатализованными); последние повлияли на изменение следующего ы в и: так, уже в памятниках XII в. находим великии, паки вместо великый, пакы.Но диалектически кы, гы, хы держались до XV–XVI ст. в великорусских и белорусских говорах.
б). Благодаря лабиализованному своему характеру звук в во многих древнерусских говорах переходил в у неслоговое, а это отразилось, между прочим, на смешении предлогов у и в; до сих пор не только в малорусских и белорусских, но и великорусских наречиях — северном и южном — мы находим говоры, смешавшие предлоги у и в и произносящие в как неслоговое у.
в). Диалектический переход л в у неслоговое также относится к глубокой древности.
г). Ассимиляция j предшествующей согласной, столь распространенная в малорусском, белорусском и западных говорах южновеликорусского наречия, должна быть признана весьма древним диалектическим явлением ввиду единичных случаев такой ассимиляции в северновеликор. говорах: треттяго, платте.
д). К весьма древним диалектическим явлениям можно отнести переход а в положении между двумя смягченными согласными в е закрытое (северновеликор. петь, дéдя, южновеликор. грезь, пуправлéють). В некоторых говорах а и о переходили в е закрытое после мягкой согласной даже перед следующей твердой согласной при условии неударяемости этих гласных (ср. северновеликор. взелá, несý).
е). Звонкие согласные в конечном слоге и в положении перед глухими согласными перешли диалектически в соответствующие глухие уже в очень отдаленную эпоху жизни русского языка: ср. великорусское, белорусское и западномалорусское произношение сут вм. суд; диалектически же звонкие согласные сохраняются до сих пор в разных русских наречиях (но преимущественно в украинском).
В области форм для эпохи, предшествующей распадению русского языка, отметим следующие явления: форма им. мн. муж. р. заменяется формой вин. мн., очевидно — под влиянием совпадения этих форм в именах женск. и средн. р.: ср. малор. паны, конi, вimцi, великор. столы, сады; им. мн. прилаг. великор. добрые (вм. добрии) и т. д. В прилагательных и местоимениях окончание им., вин. мн. ср. на а, ая заменяется окончаниями соответственных образований ж<енск>. и м<ужск>. р.: добры# вместо добрая, т# вм. та. В именах муж. и ср. р. формы дат. мн. омъ, местн. мн. #хь и тв. мн. ы заменяются формами амъ, ахъ, ами, заимствованными от имен жен. р., причем это произошло, вероятно, не без влияния им. мн. ср. р. на а (села – селамъ) и склонения прилагательных, где все три рода имели для этих падежей общие окончания.
Форма р. имен м. р. на древнее ъ (ь) рано вытесняется формой на овъ (евь), заимствовано от основ на у: ср. совр. малор. naнiв, великор. садóв; кроме того, форма на ь вытесняется окончанием ий из основ на древнее и краткое: совр. малор. конии, великор. князей.
В связи с распространением окончаний основ на у и и в склонение других основ стоит смешение их с основами на о: вм. сыну рано является сына (р. ед.), вм. гостии — гостя (р. ед.). Между прочим, из основ на у заимствуется в основы на о окончание местн. ед. у, вытеснявшее # в особенности в основах на согласные задненебные (в древнерусск. яз. ср. местн. ед. торжку, совр. малор. чоловiку, белор. жирябенку, на гвоздику); кроме того, у вытеснило в словах с подвижным ударением окончание # (ударяесое), вследствие чего уже в древнем языке # местн. ед. в словах с подвижн<ым> ударением было всегда неударяемо: на низý, на дубý. Далее из основ на у взяты окончания: им. мн. –ове (малор. панове, древнерусск. понове, севернорусск. диалект. столове); р. ед. –у, особенно распространяющиеся в склонении имен неодушевленных и др. Сходно с этим объединяются склонения основ ср. рода: основы на ес почти совсем исчезают, заменяясь основами на о: неба вм. небесе. Окончания основ на твердые согласные сближаются с окончаниями мягких основ: так, под влиянием овъ в мягких основах является евъ (коневъ), под влиянием ови — еви (манастыреви); вм. # в р. ед. и им. вин. мн. ж. р. рано является и под влиянием окончания ы в твердых основах (братии, души, овци) и т. д.
Среди явлений синтаксических обращают на себя внимание: окончательное вытеснение в именах м. р., означающих предметы одушевленные, формы вин. ед., тожественной с им. ед. — вытеснение, повлекшее за собой замену вин. мн. формою род. мн. в склонении имен, означающих лиц муж. р., и утрату формы вин. п. ед. муж. р. и (вместо чего и для неодушевленных в позднем языке употребляется род. его).
К тому же времени относится начало утраты двойственного числа в формах склонения и спряжения; вместо него появляется множ. ч. В ту же отдаленную эпоху начинается утрата аориста и имперфекта: они заменяются формами прошедшего сложного (прич. на лъ с формами наст. или аориста от быти, вм. которого впоследствии формы былъ, была, были). Уже в общеслав. языке, по-видимому, при сложном прошедшем могла опускаться форма 3 л. ед. есть: ходиль вм. ходиль есть; в русском языке стали опускаться и формы прочих лиц и чисел, по крайней мере при ясно выраженном подлежащем.
Отметим появление оборотов, как бывало ходилъ, бывало читаю (великор. и малор.). Опущение наст. вр. вспомог. глагола в сложном прошедшем стоит в связи с общим исчезновением его (как связки) в языке. Весьма рано конструкция числительных, начиная с пяти, распространилась на числительные два, три, четыре; этим объясняется появление оборотов, как прошло два л#та, лет#ло два лебедя (великор. и белор.), ср. сербск. nuje вино тридесет jунака; равным образом это повлияло на появление род. мн. в определениях при именах, стоящих (в им. или вин. мн.) после названных числительных: древнерусск. по два гроши польскихъ, совр. малор. три дошчi добрих, великор. два красивыхъ стола.
3. Прежде чем остановиться на позднейших явлениях, следовавших за распадением единства русского языка, мы рассмотрим несколько звуковых явлений, пережитых отдельными наречиями в очень древнее время, когда еще не утратилось единство языка и когда эти наречия еще переживали рядом с явлениями местными явления, общие всему языку. К таким явлениям относятся: в южнорусских говорах изменение долгих о, ö, е в дифтонгические сочетания уо, üö, ie; переход этих долгих гласных в дифтонги, очевидно, предшествовал потере долготы в гласных, а потерю эту следует признать явлением общерусским, хотя и поздним сравнительно с другими явлениями.
Долгие о, ö, е были получены общерусским языком из общеслав. о, е долгих, а здесь они заменяли краткие о, е вследствие перехода звуков ъ и ь в соседнем слоге в слабые и неслоговые гласные. Так явились южнорусск. дуомъ, мüöдъ (ö в м’öдъ из е по указанной выше причине), пиечь. Памятники XII в. доказывают, что к тому времени рассматриваемое явление уже совершилось, так как они передают одним общим знаком гласные звуки в таких словах, как печь, шесть, камень и в д#ти, с#сти, гор#ти, где # надо читать, конечно, как ие.
В среднерусских говорах к древнейшим местным звуковым явлениям относится так называемое «аканье» — явление, тесным образом связанное с судьбой ударения. Ударение в этих говорах значительно усилилось сравнительно с ударением общерусского языка и других русских говоров; это усиление повлияло на ослабление неударяемых слогов слова, причем гласные не вполне закрытые (каковы и, у, ы) переходили в этих слогах в гласные неполного образования, которые обозначим через ŏ (из а, о) и ĕ (из :е, ö, ä); так явились в среднерусских говорах: вŏдá, сĕлó, цвĕт³, плĕсáть; пŏстухá, пĕтухá; гóрŏдŏ, ýмрĕтĕ и т. п.
Полученные отношения между неударяемыми и ударяемыми слогами могли сохраняться только там, где в слове не оказывалось рядом нескольких неударяемых слогов с гласными неполного образования, так как в этом последнем случае из двух рядом стоящих перед ударением слогов слог, ближайший к ударению, должен был усилиться: в связи с этим усилением стоял переход гласной неполного образования в гласную полного образования, причем ŏ и ě безразлично переходили в а; так, рядом с гŏдá, вŏдá явились гŏрадá, пŏгадú, зŏважу; рядом с сěлó, вěснá — вěс’алá, сěр’абрó и т. д.
Понятно, что в скором времени гласная а переходила и в начальные неударяемые слоги, вм. вŏдá, сěлó появлялись вадá, сялó, обратное явление также не замедлило сказаться: вм. гŏродá, вěс’алá появились гŏрŏдá, вěсěлá.
Разграничение в употреблении, с одной стороны, ŏ, ě, а с другой — а, принадлежит уже позднейшей эпохе и произошло в отдельных среднерусских говорах. За ударением из двух рядом стоящих слогов перевес получал, по-видимому, слог, более удаленный от ударения: гласные ŏ, ě переходили в нем в а; так, рядом с слóвŏ, в нарóдě явились óлŏва, въ гóрŏд’а, а это вызывало, с одной стороны, возможность появления произношения: слóва, в нарóд’а, а с другой — óлŏвŏ, в гóрŏдě. Разграничение в употреблении звуков ŏ, ě и а в этих случаях принадлежит отдельным среднерусским наречиям.
В севернорусских говорах, отличавшихся от остальных между прочим сохранением общеслав. происхождения г как мгновенной согласной (латинское g), произошло в весьма отдаленное время совпадение звуков ч и ц в одном звуке, причем если в позднейшее время и являлись два звука — и ч, и ц, — то употребление их не соответствовало первоначальному между ними различию.
К древнейшим явлениям в тех же говорах следует отнести переход дифтонгического сочетания ие (#) как в и, так и в е закрытое. Древность смешения ч и ц и перехода # в и и е доказывается новгородскими памятниками XI века. Относительно среднерусских говоров следует еще отметить, что западная часть их в весьма отдаленную эпоху пережила несколько общих явлений с польскими говорами. Сюда относятся: приобретение звуками д’ и т’ свистящего оттенка (отсюда позже дз и ц мягкие), а также потеря мягкого р (в польском яз. мягкое р перешло в rz, ср. словацкое твердое r при чешском ř).
После распадения русского языка отдельные части его переживали общие явления, чуждые другим частям. Но части эти еще не вполне обозначились; создавшиеся между ними диалектические отличия стираются под влиянием столкновений, вызванных движениями народных масс.
Некоторые резкие разграничения выступают наружу, однако довольно рано: так, южнорусские говоры не переживают в эту эпоху каких-нибудь общих явлений с севернорусскими или с восточною отраслью среднерусских говоров; напротив, южнорусские говоры сближаются все теснее с западною отраслью этих говоров, что соответствует поступательному движению южнорусов к северу. Среднерусские говоры переживают ряд общих явлений с севернорусскими, но особенно тесно сближение восточной их отрасли с севернорусскими говорами; этому соответствует движение среднерусов, теснимых с юга, в область севернорусскую. Вместе с тем особый интерес представляет взаимное друг на друга влияние западной и восточной отрасли среднерусских говоров.
Сообразно с этим я сначала рассмотрю явления, общие между теми или другими главными наречиями русского языка (южнорусские и западносреднерусские, среднерусские и севернорусские, восточносреднерусские и севернорусские), а потом перейду к обзору некоторых местных, более ограниченных диалектическими границами явлений.
а). Явления, общие южнорусским (малорусским) говорам и западной отрасли среднерусских говоров (говорам белорусским).
В области звуков:
а). Распространение произношения в как неслоговое у или билабиальное в (английское w) в конце слова и перед согласными: укр. cынúw, белор. сыноу, причем в связи с этим стоит смешение предлогов в и у. Звук ф почти неизвестен ни в белор., ни в малор.; вм. него хв, х.
б). Распространение перехода л перед согласными и в конце слова в у неслоговое: белор. воук, спау,малор. воук (вowк), ходыу (ходыw).
в). Переход сильно-иррациональных ы и и, являющихся в древнерусском языке на месте ь и ь там, где группа согласных препятствовала их выпадению, в ы и и полного образования: белор. дрыжить, тривога, блистить, малор. крывавый, глытаты, дрыжаты; тот же переход — в положении перед й переднего ряда, хотя диалектически в белорусском известно и другое изменение сильно-иррац<иональных> ы и и.
г). Отвердение звуков ж, ш, ч.
д). Появление дж вместо ж: малор. выджу, роджу,белор. урыджай, проваджáць.
е). Ассимиляция звука j предшествующим согласным в случаях, как белор. свинн½, суддз½, малорусское зилля, ниччу.
ж). Отвердение губных перед мягкими согласными и в конце слов: белор. сем, малор. сiм; белор. землю, пъю, малор. зэмлю, пью.
з). Переход неударяемого и после гласных и в начале слова в й: белор. за йзвощика, паúскаць, во й давай, нейдз#, йрваци, малор. йму, йно;ср. голка вм. иголка в малор. и белор.
и). Появление приставочных в и г перед начальными у и о: малор. и белор. вутка, малор. вораты и гораты (пахать), белор. гораць и т. п.
В области ударений отметим частый перенос ударения с предлога на зависящее от него имя: белор. на л#су, падъ нóги, на стóроны; малор. на зэмлю, пидъ гóлову, на бэриг, до мóсту, за дýшу.
В причастиях на л формы женск. р. нередко принимают ударение среднего рода: белор. брáла, спáла, звáла, малор. спáла, брáла, ждáла, причем в сложных с предлогами ударение обыкновенно переносится с предлога на корень во всех родах — малор. порвáла, нан½въ, пидчэсла, помэръ, белор. умёр, атдáли, падн½ли и т. д.
В области форм малорусское и белорусское наречия сходятся:
а) в сохранении форм с ц, з, с в основах на гортанные; белор. у парози, у боцихь, у вус#, дз#уц#, жонц#,малор. у боци, руцú;
б) в сохранении форм зв. пад. на е, о, у, причем окончание у употребляется не только в мягких основах м. р., но и в основах на задненёбные согласные: малор. вовку, снiгу, белор. сынку;
в) в сохранении некоторых единичных форм дв. ч. в именах женск. р.: галицк. дви нози, дви руци, три дорози, белор. тры б#дз#;
г) в распространении окончания 1-го л. мн. мо вм. м: малор. вэдэмó, хвалымó, белор. спимó, бяжымó, дамó;
д) в появлении окончания #м, #те в повел. накл. вм. им, ите в глаголах типа хвалити: белор. да хадз#мъ, древнебелор. хвал#те, малор. хвалим, хвалúтэ;
е) в исчезновении форм деепричастия на а, я, подобных великор. ведя, неся, хваля, вм. чего всегда -учи, -ючи, -ячи;
ж) в сохранении окончаний ем, ех древних основ на ь: белор. сянёх, малор. костэм, костэх и в распространении окончания ех, равно как и ох (из основ на у), на другие основы: белор. капачóх, кораблёх, у нутрох; малор. людёх, лисох, конёх;
з) в появлении стяженных форм в склонении имен прилагательных: белор. б#ла, с#ра, синю, чиста (вм. чистое), вясёлы (вм. веселые), малор. молода, добрэ (вм. доброе), били (вм. билыjи), добри (вм. добрий, дат. ед. ж. р.) и т. д.; вероятно, сюда же должно отнести появление в им. ед. окончаний ы, и вместо ый, ий: малор. сыни, белор. гóлы, свят³, мал³;
и) в употреблении окончания у в местн. ед. слов муж. и ср. р. и в особенности в словах на задненёбные согласные: белор. у пóлю, у ýху, на коню, при канцу, на конику, на рынку; малор. в ýху, хлопцю, вэсиллю, чоловику;
i) в появлении окончания е вм. и в 3 л. ед. числа в формах, как малор. говорэ, ходэ, белор. косе, ходзе, купе и нек. др.
В синтаксическом отношении укажем:
а) общее образование описательной формы будущего в малор. и белор.: пысатыму, хвалытымеш, рабúциму;
б) вытеснение древних форм им., вин. дв. ч. в именах м. р. формами множ. ч.: малор. два сыны, два козаки, белор. два браты, два паны, два вауки;
в) сохранение различия между формами род. и вин. мн. в названиях животных: малор. конiв и конi, рыб и рыбы, белор. коняй и кони, сабак и сабаки;
г) распространение местоимений основы як вм. как: малор. якый-то, якнэбудь; белор. якийся;
д) употребление предлога за с вин. п. при сравнениях: малор. зэмля бильша за мисяць, белор. паменiй за ягó;
е) на изменение предлога с в з под влиянием фонетических причин и вызванное этим смешение его с предлогом из.
б). Явления, общие севернорусским (северновеликорусским) и среднерусским (белорусским и южновеликорусским) говорам.
В области звуков:
а) переход дифтонгического сочетания ие (#) в е закрытое перед мягкими согласными, открытое — в других случаях; выше было указано, что в севернорусских говорах еще раньше # изменялось диалектически в и и е закрытое: севернор. и среднер. мера, сели, столе (стале);
б) переход звуков ö, ä, ü после мягких согласных в о, а, у (ср. такой переход в более древнюю эпоху в положении после ж, ч, ш, j и т. д.; среднерусск. (под ударением): уцёк, пёс, нёс; севернор.: нёс, нёслá, сёлó; для a из ä древнерусск. есмя, естя,совр. севернор. и южновеликор. (тульск.); меня, тебя, диалект. севернор. дáйтя, грузúтя, éстя (3 л. ед.); диалектически ö и ü сохраняются перед (а в особенности между) мягкими согласными до сих пор: южновеликор. т’öтя, бjöть, бjümь, пьüть;
в) нефонетическое вытеснение звука е (из #) звуком ё (восходящим к о): севернор. И среднер. вёдра, гнёзда, убег;
г) появление звука е открытого перед твердой согласной, с одной стороны — благодаря фонетическому изменению закрытого е в этот звук перед отвердевшей согласной: конец (канец), диалект. сем, верх; с другой стороны — благодаря вытеснению звука ё из некоторых грамматических форм под влиянием звуковой аналогии: южновелик. и белор. бярем, вязем, пляцем, северновелик. (редко) ведем и т. д., под влиянием береть, вязете, пляцеш; белор. умéрли, прынéсло, под влиянием умéрци, прынéсць; наконец, е появляется вм. я в конечном открытом ударяемом слоге благодаря установившемуся в целом ряде форм чередованию е открытого ударяемого и е неударяемого и, напротив, совершенной единичности чередования ударяемого а (я) с неударяемым е: белор. спицé, бяжыцé вм. спиця, бяжыця, под влиянием пляцúце, завéце (ср. пляцé при #дзе в 3 л. ед.), северновелик. хотитé, #дитé, несетé, под влиянием хóдите, игрáете (ср. ведé, берé при #де); ср. диалект. белор. спицё, великор. хотитё вм. спиц½, хотит½ под влиянием чередования ё с неударяемым е;
д) общим для севернорусских и бòльшей части среднерусских говоров (как восточных, так и западных) следует признать изменение сильно-иррационального ы в положении перед ŭ в ö, не смягчавшее предшествующей согласной: добрöй, сл#пöй, мöю; из ö, как увидим ниже, в севернорус. и восточносреднерус. о: доброй, сл#пой, мою, а в западносреднерусских и некоторых (редких) севернорус. говорах — э: добрэй, сляпэй, мэю; диалектически в южновеликор. сохраняется ö: жиздр. мöю, крöю.
В области форм: твердые и мягкие основы, сблизившие еще в предшествующую эпоху некоторые из своих окончаний, стремятся к еще бóльшему сближению; следствием этого является, напр., вытеснение окончания # в им., вин. мн. м. и ж. р. и в р<од>. ед. женск. р. основ на мягкую согласную: им. мн. кони, гужы вм. коне, гуже; землú, душ³ вм. земле, душе; в тв. ед. ж. р. вм. ею является ёю: землёю, даубнёю, в белор. говорах даже в местоимениях: таёю, усёю.
Благодаря совпадению форм род., дат. и местн. в именах женск. р. с мягкой основой (землú), все три падежа могут получать общее окончание и в других основах женск. р.: общим для великорусских и белорусских говоров является перенос окончания öй из р. ед. ж. р. прилагательных в дат. и местн. ед.; р. ед. молодöй (из мóлодые по указанному выше закону) стало и формой дат. и местн. ед.: так объясняется появление формы молодэй в говорах, обративших ы перед ŭ в э; ср. маладэй в южновеликор. говорах Калужской, Тульской, Орловской губ.; глупэй, дурнэй в некоторых белор. говорах (при чужый), с#рэй, другэй в олонецких говорах.
Самые окончания р. ед.: ый (откуда öй), ой явились в великор. и белор. говорах нефонетически вм. ые, ое (из ы#, о#) под влиянием форм дат. и местн. ед. на ой; точно так в тех же говорах, в противоположность малорусским, окончание твор. ед. ою перешло в ой не фонетически, а под влиянием стремления сблизить по числу слогов форму тв. ед. с формами других падежей ед. ч.: великор. и белор. молодой (маладой) вм. молодою, травой вм. травою.
Под влиянием чередования ой и öй в род., дат. и местн. вм. ой в тв. ед. также являлось öй: ср. белор. старэй бабэй, южновеликор. съ аднэй, олонецк. подъ плитэй. Отметим, что и в форме им., вин. мн. вм. ые должно было явиться фонетически öе: но ŏ и в белор., и в великор. говорах уступало место звуку ы полного образования, заимствованному из именного склонения; впрочем, в белор. известны диалект. нашнэя, гнилэя и т. п.
Общим для великор. и белор. говоров оказывается смешение тв. и местн. ед. в склонении местоимений и прилагательных: белорус. местн. ед. т#мъ, на сивымь, у другúмъ, великор. в ним, в таким случà#, но с нёмъ. Окончание е в им., вин. ср. р., существовавшее в общерус. языке после й (тогда как после j звук е изменился в о), которому предшествовала гласная, т. е. в случаях, как моé, дóброе (ср. малор. мое, доброе), в великор. и белор. заменено окончанием ё,заимствованным из имен, как лицо, плечо: ср. великор. и белор. моё (маё) при диалект. белор. моé, таé; вытеснение форм моé, своé через моё, своё вызвало в великорусских говорах моеё, своеё вм. моеé, своеé в р<од>. ед. ж. р.
Равным образом великор. и белор. говоры вытеснили ударяемое окончание я в им., вин. ед. имен ср. р.: диалект. общерус. житья (малорусское життя), рытья (др.-малор. вырытя) перешли в великор. и белор. в житьё (жицьцё), рытьё, под влиянием имен, как плечо, яйцо; при этом вытеснение я через ё вызвало появление белор. форм, как мужьё, звярjо, жардзьё и т. п., великор. диалект. кумовьё при кумовья.
В глагольных образованиях отметим распространение основ на ыва, ива для значений несовершенного и многокр. видов, причем коренное о ударяемое заменяется (хотя далеко не постоянно) через а, в противоположность малор. говорам, где подобное а почти неизвестно, причем вм. ыва, ива находим ува, юва: великор. занáшивать, похáживать, отморáживать, белор. загáливаць, загáрнываць, улáмливаць (малор. прыговаруваты обязано белорусскому влиянию). Укажем еще на возможность появления форм с к, г вм. ч, ж в наст. вр.: великор. пекётъ (пекеть), белор. пякець.
В области синтаксиса отметим потерю сравнительной степенью форм рода и падежей и появление вм. них наречия, употребляемого и в качестве прилаг.-сказ.: она добр#е (дабр#й) мужа.
в). Явления, общие севернорусским и восточносреднерусским (т. е. южновеликорусским) говорам.
В области звуков:
а) переход ö (из ы) в о; выше было указано, что переход мыю в мöю принадлежит как севернорусским, так и всем среднерусским говорам (в западных лишь диалектически сохранялось ы); но дальнейший переход мöю в мою характеризует именно эпоху общей жизни севернор. и восточносреднер. говоров; ср. северновеликор. доброй, сильной, южновеликор. глухой, крою и т. д.;
б) переход сильно-иррационального и перед неслоговым и в е (ср. более древний переход ый в öй): пей, шея;
в) переход сильно-иррационального ы и и, заменивших древние ъ и ь в группах согласных, в о и е (в противоположность малор. и белор., где вм. этого — ы и и полного образования): блоха, дрожать, крошить, грем#ть, трезвонъ;
г) отвердение ж и ш (не повсеместное), причем предшествующее е может изменяться в ё: лёжа, одёжа (белор. адзёжа); более позднее отвердение ц (также не повсеместное): конец, отец; сохранение ч мягкого (только в единичных диалектах ч отвердело);
д) диалектическое, но весьма распространенное смягчение задненебных согласных после предшествующих мягких звуков: чайкю, ручкя в губ. Ярославской, Вологодской, Костромской, Вятской, Новгородской, Калужской, Тульской, Орловской и др.;
е) смягчение губных перед мягкими задненёбными согласными: лапьки, шапьки и др. Относительно ударения можно отметить перенос его на ся в прич. на лся под влиянием форм ж. и ср. р.: взялс½ вм. вз½лся, также взялúсь вм. вз½лись и т. п.
В области форм:
а) полное сближение твердых и мягких основ, вызвавшее, напр., утрату местн. ед. на и (и ю) в местн. ед. от мягких основ (ср. белор. на конú, у пóлю, на кораблú, при цару): на кон#, въ лиц#, при конц# (лишь в словах на ье сохранилось ьи: въ забытьú); вместе с тем некоторые из окончаний мягких основ переходят в твердые: у сестр#, причем этому содействует тождество окончаний родит., дат. и местн. ж. рода в именах прилагательных, тождество, известное и в более древнюю эпоху, когда при древнем земл# (р<од>. ед.) явилось новое земл# (дат. и местн.);
б) исчезновение древних форм склонения основ на задненёбную согласную, где вм. г, к, х стояли з, ц, с; ср. новообразования: рук#, дорог#, ýх#, лáвк# и т. д;
в) равным образом средненёбные согласные заменили указанные звуки в формах повелительного наклонения: пекú, берегú вм. пьци, березú (белор. и малор. печи, стережи);
г) формы дв. числа м. р. на а получают значение множественного, когда отличаются ударением от формы родит. п.: городá, парусá, глазá, рогá (исключения, как рукавá, редки); в связи с этим за окончанием а (я) имен собирательных, восходящим частью к древнему а в словах женск. р. (братья, господа, зятья), частью к древнему е в словах средн. рода (листья, колья), укрепляется значение окончания им. мн. м. р., и слова эти начинают склоняться во множ. ч. (друзья вм. дружья, под влиянием друзи, и далее друзьям, друзей), тем более что и в именах мужск. р. было уже известно окончание я в им. мн. из е: людья, гостья (в более древнюю эпоху), дворяня, татаровя (в более новую), откуда под влиянием косвенных падежей и а: бояра, мещана. Неударяемое окончание я с течением времени исчезло в большинстве великор. говоров, заменившись окончанием ья: сынóвя перешло в сыновь½ под влиянием князья (ср. сыновемъ и древнее княземъ; сыновехъ и древнее зятехъ). Напротив, ударяемое а, я распространилось даже на имена ж. р.: старостá, хлопотá, грядá, подат½, зелен½, озим½, вещá;
д) в склонении числительных вм. ма (под влиянием ми) являются мя: двумя, четырмя; диалектически (севернор.) мя переходит и в местоимения;
е) деепричастие на я получает особенное распространение и образуется также от глаголов в совершенном виде (с значением прош. вр.): увидя, унеся, спустя;
ж) формы зват. падежа исчезли окончательно. — Среди синтаксических явлений укажем на появление форм дв. ч. м. р. на а не только при два, но и при числительных три, четыре: три брата вм. браты; при этом формы дв. числа теряли свое древнее место ударения (если оно приходилось на окончание) и получали ударение, сходное с род. ед.: два глáза вм. глазá, два рóга и т. д.; под влиянием этого форма род. ед. после названных числительных заменяла формы им., вин. мн. в именах женск. и ср. рода: два селá (а не сёла), три верст³ (а не вёрсты).
Диалектически то же самое распространялось на имена прилагательные, употребленные в значении существительных: два малого вм. двое малыхъ.
Описательная форма будущего времени образуется только посредством соединения буду с неопределенным наклонением глагола несовершенного вида.
Все одушевленные сущ. муж. и женск. р. во множ. числе употребляют форму род. пад. вм. вин.: въ домъ ведутъ трехъ лошадей, двухъ коровъ; диалектически может сохраняться и форма вин. мн. При глаголе бол#ть лицо обозначается не вин. пад. (как в малор. и белор.), а предлогом у с род.: у меня болитъ голова и др.
Деепричастие прош. вр. употребляется в значении прош. вр.: церковь сгор#вши давно, староста еще неу#хатчи. Также в значении прошедшего времени от глаголов возвратных (на ся): лошадь запряжомши, я занямши, мостъ сломивши.
Несмотря на взаимные столкновения русских наречий, в результате коих некоторые из них переживали общие отмеченные выше явления, новая группировка говоров не уничтожила того деления языка на три области, которое восходит к глубокой древности: области южнорусских (малорусских), среднерусских и севернорусских (северновеликорусских)говоров. Впрочем, общая жизнь западной и восточной половины среднерусских говоров была порвана, и в области среднерусских говоров обозначаются две новые группы говоров, которые, сообразно с названием двух новых народностей, называют белорусской и южновеликорусской. Но связь между обеими группами продолжается до сих пор: это зависит частью от того, что в южновеликорусской области находятся говоры, издавна тянувшие к западной половине, частью же от того, что политические и культурные условия способствовали проникновению влияния южновеликорусских говоров далеко на запад. Ниже мы укажем на данные, свидетельствующие о взаимном влиянии белорусских и южновеликорусских говоров. Указывая на малорусские, северновеликорусские, белорусские и прочие явления, мы оставим в стороне те из них, о которых было уже говорено выше.
Малорусское наречие резко стало отличаться от других русских наречий после перехода звуков и, е (а также [НОВ1] ä, ё) в средненёбные гласные, перед которыми должны были отвердеть (в силу ассимиляции) мягкие согласные; и перешло в звук, близкий к ы, чтó повело в одних говорах к смешению древних и с ы в одном общем звуке — и средненёбном, а в других к смешению их в одном звуке — ы: сыла и сила (с средненёбн. и); звуки е, ä, ŏ совпали в одном звуке е средненёбном, переходившем затем в е (не смягчающее предшествующей согласной), а диалектически, в неударяемых слогах — в и средненёбное: бэрэг, вызлá. Но там, где согласная не могла отвердеть под влиянием аналогичных образований, ö переходило в о (л’он – л’на), а и сохранялось без изменений: козий (с мягким з).
По-видимому, рассматриваемое явление началось в южномалорусских говорах и уже оттуда передалось в остальные, вообще более склонные к консерватизму. С юга же шло изменение дифтонгов ие, уо, üŏ в и, и до сих пор еще не охватившее всей малорусской области: тисто, дим (из дуом через посредство дуöм, дüöм, дüм), нис (т. е. нёсъ из нüöс через посредство нüс). Напротив, с севера идет отвердение р, заходящее довольно далеко на юг Украины и охватившее Галицию; оттуда же идет развитие дифтонгических сочетаний вм. групп «мягкая согласная + следующее а»: сйаду вм. с’аду; йа переходило в е, а при известных условиях — в и: с’еду, ж’иль, ч’ис в северномалорусских и угро-русских говорах. Общим всему малорусскому наречию оказывается подобное изменение сочетаний мягкая губная + а: пjать, вjану.
Диалектически имело место стяжение оа, ое и др., после выпадения между этими гласными неслогового и, в а, е и т. д.: ма вм. моя, мэ вм. мое, добра, добрэ, добри (им. мн.) и т. д. В словах жен. р. им., вин. мн. ы стало притягивать на себя ударение: жинк³, молытв³ и др.
Чередование добрэ и доброе вызывало, с одной стороны, появление добрээ, а с другой — форм, как добрэ, сильнэ, самэ, хорошэ в значении наречий.
В синтаксическом отношении любопытно употребление дат. пад. вместо местного после предлогов в, на, об, по, при: пры ёму, у нашому роду и т. п. Может быть, подобное смешение падежей объяснит, почему древнее окончание дат. ови перешло в ов# (ср. местн. ед. на #; совр. сынови вм. ожид<аемого> сыновы).
Севернорусское наречие пережило ряд явлений после окончательного распадения русского языка. Так, древнее г =h, являвшееся в окончании род. ед. местоименного склонения (ого, его), а также еще в некоторых других случаях, исчезало в большинстве северновеликорусских говоров между гласными, причем оо (а под влиянием этого и ео) переходило в ово (ево); тово, доброво, моево вм. общер<усского> moho, доброhо, моеhо.
Что касается диалектич. ово в южновелико. говорах, то, конечно, оно заимствовано ими из говоров сев<ерно>русских. Во многих говорах имела место замена конечного я через ё по причине вышеуказанной: ср. диалект. дружъё, спитё, завтрё, напивсё (напился), кольё, колосьё; ё заменяет диалектически и е на месте ударяемого #: телёга, колёно, крёсла; в окончании им., вин. ср. р. ё вм. я явилось нефонетическим путем, под влиянием окончания о: селенья перешло в селéньё.
Весьма распространено выпадение неслогового и между гласными: диалект. д#лаэтъ, играэмъ, добраа. Во многих говорах группы гласных подверглись ассимиляции и стяжению: играатъ, игратъ (с долгим а), добра (с долгим а), уметъ (вм. ум#етъ с долгим е), хозява.Диалектически находим замену неударяемого а через о: тровá.
В области форм отметим: замену окончания ми в тв. мн. существ. через м и мы: ногам, рукам, съ людьмы (в белор. говорым, по-видимому, проникло из севернорусских); замену окончаниям ми в тв. мн. прилаг. и местоимений через ма: слезам горюцима; очевидно, ма — из дв. ч.; смешение дат. с твор. мн. также под влиянием дв. ч., где оба падежа имеют одну форму. Во многих говорах окончание ы (р<од>. ед.) переносится в дат. и местн. (ср. сказанное выше о сходных явлениях): на травы, к воды.
Сравн. степень принимает окончание яя и яе вм. #е, причем, по-видимому, это объясняется влиянием деепричастий на ая, яя: полняя, скоряе (ср. южновелик. л#в#ючи, с#р#ючи, под влиянием деепр. на -учи).
Весьма распространено в говорах употребление члена: указат. мест. тъ получает место за словом: домо тъ, баба-та, глаза-т#.
Важно отметить описательный оборот с прич. страд. для выражения прош. вр., причем лицо выражается предлогом у с род. п.: у отця на другой жененось, у вс#хъ у#хано изъ дому, у меня везд# робатываю, у ёго въ наймиты было нанятось. Ввиду возможности замены прич. страд. прош. деепричастием на -вши, возможны обороты, как: у нёго за коньми ушетци.
Белорусская группа говоров находилась, как указано выше, под сильным влиянием говоров малорусских: вот почему целый ряд белорусских явлений уже рассмотрен нами в предыдущем отделе.
Среди специально белорусских (и притом сравнительно новейшего происхождения) звуковых явлений внимание исследователя останавливается между прочим на диалектическом распространении звуков ŏ, ě (так мы обозначаем звуки неполного образования, явившиеся в слогах неударяемых вм. о, а, е, # и т. д., см. выше) за счет звука а (я) и на переходе этих звуков в ы, и.
Во многих белорусских говорах вытеснение а (я) звуками ы, и происходит только при наличности некоторых благоприятных звуковых условий, а именно: ы и и вытесняют а в слоге перед ударением, если в ударяемом слоге находится а: выдá, дычкá, гылывá (при вадé, дачкóю); лисá, нислá, рикá (при у лясý, няслú, рякý); такое ы после губных согласных, а также после слога с гласною у переходит в у: пупá (но папý), дурукá, гусукá. В склонении весьма распространена в белорусских говорах потеря различия между ударением вин. и им. пад. слов женск. р. с подвижным ударением: вадý, душý, зямл¼, на гарý и т. п.
Под влиянием чередования в диалектах ы и э в окончаниях имен прилагательных, как маладэй и маладый, нашнэя и нашныи, портнэя и портныи, звук э вытесняет диалектич. ы и в окончаниях имен существительных: воз, травэ, имен. мн. валэ, дворэ.Весьма характерны новообразования в формах зв. пад. слов ж. р., в которых отбрасывается окончание о: мам, баб, маладух, тёт.
Вм. иваешь, иваеть и т. д. употребляются сокращенные формы на аеть, уеть: абарачаитца, выговаруешь, спрашую и некоторые другие. Белорусские говоры на востоке все более и более подвергаются влиянию говоров южновеликорусских: они утрачивают здесь характерные цеканье и дзеканье, проникаясь и другими звуковыми, формальными и синтаксическими особенностями, восходящими отчасти к севернорусскому влиянию на южновеликорусские говоры. Так, в дзекающих говорах Смоленской губ. является окончание ой вм. и при эй и ый в им. ед. прилагат.: сухой, кривой, сядой, якой; там же возможно появление в вм. г: прежнява, майво, сяводни и т. д.
Восточнее белорусские говоры принимают еще более великорусскую окраску, но белорусское происхождение некоторых из этих говоров выдают такие звуковые явления, как стаття, свиння или пакрый, памыюся (Мосальский и Жиздринский уезды Калужской губ.); любопытно также сохранение в них форм местн. ед., как у сараю, на большаку,им. мн. как рукав³, лугú, повод³; рядом с этим известны и формы на а (лугá), проникшие в соединения с числительными два, три, четыре, но, вопреки великорусскому и сходно с белорусским, не всегда утратившие ударение мн. ч.: два барскихъ домá, я яго училъ гадá три.
Южновеликорусские говоры испытали на себе влияние севернорусских говоров, и до сих пор, благодаря в особенности культурному значению Москвы, влияние это продолжается. Выше было указано, какие явления можно признать общевеликорусскими; отметим здесь распространение в вм. г в род. ед. в южновеликорусских говорах, появление г =g вм. г =h (рядом с х в конце слова: друга, но друхъ), т твердого в 3 лице ед. и множ. и некоторых других севернорусских звуковых особенностей.
К собственно южновеликорусским явлениям, проникшим и в белорусские говоры, а отчасти и в северновеликорусские, следует, кажется, отнести появление -мши вм. -вши в деепричастии прошедшего времени: выпимши, у#хамши; вероятно, -мши надо объяснять из -вши не фонетическим путем, а как аналогичное образование (Соболевский указывает на влияние вземши).
Появление в южновеликорусской области говоров, весьма сходных с белорусскими, объясняется, как указано выше, тем, что древними колонизаторами Приокской области были не только восточные, но и западные среднерусы: ср. распространение здесь окончания эй вм. ой в род., дат., местн. прилагательных и местоимений, появление ударений вадý, галавý, единичные случаи, как свиння, суддя, даже в рязанских говорах и мн. др.
II. Одновременно с принятием и распространением христианства начинается русская письменность и кладутся основания русского литературного языка.
Первые попытки писать по-церковнославянски были сделаны, конечно, в Киеве; родоначальником письменного русского языка следует признать церковнославянский, который вместе с духовенством и священными книгами был перенесен к нам из Болгарии. Но под инославянской оболочкой рано начал пробиваться живой язык народа: церковнославянские буквы стали изображать русские звуки, и книжный язык стал отражать живое произношение.
До сих пор еще наш церковнославянский язык, даже перейдя из киевского юга на север и восток, сохранил следы своего первоначального произношения на Руси: напр., слово Господь мы произносим с южнорусским г, чуждым северновеликорусскому и московскому наречию. Если в церковном языке не сохранилось еще большего количества южнорусских особенностей, то это в значительной степени объясняется тем, что в самом Киеве с течением времени сложилось особое наречие, чуждое диалектической пестроты окружавших его говоров.
Киев был центром общерусского племенного союза: смешанное население его, постоянный приток иноземных элементов и в особенности близкое соседство с Переяславщиной, где слышалось уже совершенно иное наречие (северское, отразившееся в современном южновеликорусском), — все это содействовало образованию здесь языка, который стал бы общерусским, если бы Киев сохранил свое общерусское значение.
Мы имеем некоторые указания на то, что и подбор слов в киевской речи обличал ее смешанный характер: Владимир Мономах или летописец, вложивший в его уста речь на Долобском съезде, употребил слово«лошадь», в такой форме известное только в великорусских говорах. В скором времени русский язык получил доступ и в самостоятельную, зародившуюся в центре Русской земли письменность: летописи, исторические сказания и юридические акты пишутся языком, близким к живой речи и, только в подборе слов и синтаксических оборотов, обличающим свою зависимость от церковной письменности.
Когда роль Киева для известной части Русской земли перешла ко Владимиру, а затем, со второй четверти XIV в., к Москве, туда перенеслись и памятники киевской литературы, а также, вероятно, тот городской язык, которым в Киеве говорили духовенство и дружинники. Но с течением времени в новых центрах Русской земли образуется при содействии тех элементов, которые тянули к этим центрам, особое наречие, получающее общеобластное значение.
Сложившееся в Москве наречие можно назвать великорусским по преимуществу именно ввиду того, что образование его стоит в тесной связи с ростом Московского государства и образованием великорусской народности. Оно, как мы видели, отражает в строевом целом по крайней мере два племенных наречия, сталкивавшиеся в бассейне Оки: среднерусское, от которого москвичи унаследовали аканье, и севернорусское, повлиявшее на произношение согласных в, г, на изменение придыхательного г в в в родительном падеже местоименного склонения (таво, прастова), на отвердение т в 3 л. ед. и мн.
Борьба между севернорусскими и среднерусскими элементами не окончилась еще и в XVIII в., который, напр., знает еще севернорусское яе (б#ляе, темняе), уступившее впоследствии место среднерусскому #е (б#л#е, темн#е). Это по происхождению своему городское наречие в скором времени проникает и в письменность: все делопроизводство дьяков и приказов, равно как вся светская литература Московского государства, отражают язык стольного города.
Недолго соперничают с ним местные наречия Новгорода, Твери и Рязани, где в разное время зарождается письменность, не чуждавшаяся, по крайней мере в Новгороде, языка народного. Уже в XVI в. мы видим в великорусской письменности полное и, пожалуй, условное однообразие: между письменными знаками и живыми звуками устанавливается известное соглашение; в основание книжного языка кладется живое произношение московского наречия; в памятниках редко отражается его аканье, но зато еще реже пробиваются в них звуковые особенности других диалектов.
До XVIII в. письменный язык московский имеет постоянного соперника в языке церковнославянском: некоторые отрасли литературы принадлежат исключительно языку Церкви, который устойчиво сохраняет унаследованное из Киевской Руси произношение (так, до сих пор в род. пад. местоименного склонения слышится придыхательное г, чуждое московскому наречию).
В XVIII в. благодаря светскому характеру, который приняли ученость и образованность, произошло на почве расширявшей свои задачи письменности слияние обоих языков ~ приказного московского и церковнославянского; оставаясь в основе своей народным, литературный язык обогатился неистощимым запасом церковнославянских слов.
Сначала он с трудом справляется с этим наплывом церковнославянских элементов, а также иноземных слов и терминов, неудержимым потоком хлынувших с Запада. Но уже во второй половине XVIII стол. мы видим образцы чистого языка, который, не покидая родной почвы, сознательно пользуется церковнославянскими и западноевропейскими заимствованиями.
С этого времени литературный язык получает то направление, благодаря которому он в поэзии и прозе Пушкина достигает одного из высших моментов своего развития. Язык городского населения в Великороссии в значительной степени близок к языку письменному: московское влияние проникало во всю Русскую землю через города, распространявшие московские нравы, культуру и язык. Объединение Русской земли в XVII и XVIII стол. под одной общей государственной властью указало языку великорусскому новые задачи: он должен был стать языком, общим для всей России, органом литературы и государственной жизни, но, конечно, общность языка и литературы для Великороссии и Малороссии, долгое время жившей отдельною культурной жизнью, может быть обеспечена только на почве свободного развития и свободного соперничества.
Вполне естественно, что в Малороссии образовался свой литературный язык: его будущая судьба и отношение к великорусскому литературному языку не могут быть определены теперь, когда взаимные отношения малорусского и великорусского наречий регулируются не жизнью, а административными распоряжениями и в значительной степени ими вызванным украинофильством.
Историческое изучение русского языка началось очень недавно. Главные труды принадлежат Буслаеву, Срезневскому, Далю, Колосову, Потебне и Соболевскому. Основания исторической грамматики заложены Ф. И. Буслаевым в его книге «О преподавании отечественного языка» (М., 1844). Ему же принадлежит «Опыт исторической грамматики русского языка» (М., 1858), который с 3-го издания носит заглавие «Историческая грамматика русского языка».
И. И. Срезневский дал общий очерк развития русского языка сравнительно с другими славянскими языками в «Мыслях об истории русского языка» (СПб., 1849). В. И. Даль в своей статье «О наречиях русского языка» (СПб., 1852) и в составленном им «Толковом словаре живого великорусского языка» (М., 1863) дал замечательное по полноте и точности описание современных великорусских говоров в их государственном и лексическом составе.
М. А. Колосов в «Очерке истории звуков и форм русского языка с XI по XVI стол.» (1872) и в «Обзоре звуковых и формальных особенностей народного русского языка» (Варш., 1878) дал свод того, что в его время знали о древнерусском языке и о современных великорусских говорах.
А. А. Потебня первый попытался определить состав языка минувших времен на основании изучения современных наречий русского языка. Его труд «Два исследования о звуках русского языка» (Воронеж, 1865) до сих пор не потерял в этом отношении своего значения. Звуковая сторона русского языка нашла истолкование в целом ряде исследований Потебни, озаглавленных «К истории звуков русского языка» (Воронеж, 1876–83); ему же принадлежат капитальные работы по историческому синтаксису русского языка: «Из записок по русской грамматике» (1874; второе издание — 1888).
Соболевский в «Очерках из истории русского языка» (Киев, 1884) доказал, что уже в XII в. южнорусские говоры содержали черты современного малорусского наречия, т. е. что это наречие — прямой потомок тех древних говоров, которыми говорили в Галиче и на Волыни (и, конечно, также в Киевщине). Его «Лекции по истории русского языка» (Киев, 1888; 2-е издание: СПб., 1891) дают очерк истории звуков и форм русского языка до новейшего времени, а «Очерк русской диалектологии» (СПб., 1892) содержит полный обзор тех сведений о современных русских говорах, которыми располагает наука.
Достойны внимания труды профессора Е. Ф. Будде, давшего ряд обстоятельных очерков современных говоров Рязанской, Курской и Тульской губ. Весьма ценно Б. М. Ляпунова «Исследование о языке Синод. списка 1-й Новгородской летописи» (1899). Важнейшие исследования по белорусскому языку принадлежат профессору Е. Ф. Карскому («Обзор звуков и форм белорусской речи», М., 1886, и др.).
Малорусский язык разработан в трудах Потебни (кроме вышеуказанных, отметим «Заметки о малорусском языке»), Житецкого («Очерк звуковой истории малорусского наречия», 1876; «Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII и XVIII вв.», 1889), Огоновского («Studien aufdem Gebiete der ruthenischen Sprache») и др. Вопрос о взаимном отношении русских наречий обстоятельно рассмотрен Соболевским, Ягичем в «Критических заметках по истории русского языка» и в «Критико-палеографических статьях», в новейшее же время в «Archiv f. sl. Phiologie» (т. XX, «Einige Streifragen»), Пыпиным в его «Истории русской этнографии», а также в статье «Спор между южанами и северянами» («Вестник Европы», 1886, апр.), наконец, недавно А. Крымским. Отметим еще труд П. Н. Милюкова «Очерки по истории русской культуры» (ч. I) и его статью «Колонизация Р<оссии>» в этом Словаре.
А. Шахматов.
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru