Жизнь блаженного Иеронима Стридонского

Читая письмо это, нельзя не видеть, что при излиянии огорченной души Иероним вышел из пределов терпеливой умеренности и в порыве обычного ему раздражения не мог избежать тех крайностей и преувеличений, с которыми мы часто встретимся в его полемике и различных его творениях. Напрасно поэтому латинские богословы ставят места и выражения из этого письма Иеронима в основание церковного учения о верховном преимуществе римской кафедры. Довольно иметь в виду характер Иеронима, степень богословских познаний в то время, обстоятельства и особенно душевное состояние, под влиянием которого написано письмо, чтобы судить, действительно ли вытекали те выражения из искреннего и прямого убеждения Иеронима; тем более что и все содержание письма дышит раздражением и не чуждо преувеличения.

Жаль также, что Иероним питал более нерасположения к православному и благочестивому Мелетию, чем Виталию, которого епископство было явным и неизвинительным расколом в церкви. Кампенсы заслуживали похвалы, а не порицания со стороны Иеронима; вовсе не проповедуя Ипостасей в смысле древнем (как говорил Иероним, понимая под этим смысл арианский), они были православны и привязаны к стороне Мелетия. Самое название их, вероятно данное арианами в насмешку, служило доказательством их привязанности к вере и благочестию.

Как ни убедительно было письмо Иеронима к папе Дамасу, оно, однако же, оставлено им без ответа. Между тем беспокойство не утихало; постоянные вопросы к Иерониму со стороны иноков пустыни о предметах веры более и более раздражали его нетерпение. Спустя несколько месяцев после первого письма к Дамасу, Иероним написал к нему другое письмо, где опять заклинает его дать свой пастырский ответ, чего ему держаться и кому следовать. Не видно, чтобы папа отвечал и на это письмо Иеронима. Не понимая издали хорошо положения дел и сущности восточных споров, недальновидный папа мог затрудняться в руководящем совете Иерониму, который сам на месте и среди самых споров не мог разобрать, в чем дело: и Дамасу и Иерониму не понятны и не уловимы были догматические тонкости восточных споров. Если же отвечал папа Иерониму, то он мог ему советовать одно из двух: или держаться стороны Павлина и вместе с ним исповедовать учение об Ипостасях Св. Троицы, потому что папа дал общительную грамоту Павлину, или же не держаться никого и уклониться на время с востока, потому что около Павлина не примирялись православные в своих спорах и церковном разобщении. Как бы то ни было, но мы видим, что Иероним, не упоминая об ответе папы, нашел нужным оставить свою пустыню. Вот как описывает он последние обстоятельства пребывания своего там в письме к Марку, написанном пред выходом из пустыни: "Не дают мне ни одного уголка в пустыне; каждый день спрашивают меня о вере, как будто я без веры окрещен. Объявляю свое исповедание по их требованию, — им не нравится; подписываюсь, — не верят. Одного только хотят, чтобы я удалился отсюда. Надо уступить им...". Это было написано зимою, в начале 379 года. И как ни прискорбно было Иерониму расстаться с любезною пустынею, весною того же 379 года он оставил свое уединение и отправился в Антиохию.

Со времени удаления Иеронима из пустыни халцидской настает для него новая жизнь. Он принимает сан пресвитера и вместе с тем вступает на поприще общественной деятельности. Доселе жил он, как мы видели, жизнью более частною, вдали от всяких общественных забот, еще никем не знаемый, кроме друзей своих; теперь как самая жизнь, так и писания его, с этого времени имеют характер более общественный. Не пустыня, не уединенная келья монастыря становятся местом его пребывания (разумеем до поселения его в Вифлееме до 387 года), не одни простые иноки являются его друзьями; тогдашние столицы мира, Царьград и Рим и представители церквей восточных и западных; — вот где и с кем обращается теперь Иероним. Равным образом, не одни дружеские письма составляют исключительный предмет его занятий, но труды ученые, такие труды, которые касаются прямо блага Церкви и которые как тогда, так и впоследствии имели и имеют общее значение.

Прибыв в Антиохию, Иероним опять поместился у друга своего, Евагрия, который, по прежнему, не переставал оказывать ему свою привязанность и любовь. Еще так недавно чуждавшийся вмешательства во всякие религиозные споры и не терпевший никаких партий, теперь, или вследствие письма Дамаса, как мы уже замечали, или же вследствие дружеского совета Евагрия, державшегося стороны Павлина, Иероним присоединился к стороне его же. Иначе и быть не могло, как скоро сделалось известным Иерониму, что папа из всех епископов антиохийских находился в общении только с Павлином. Павлин со своей стороны спешил извлечь для себя выгоду из общения с Иеронимом: чтобы прикрепить его к своей стороне, Павлин настаивал на том, чтобы Иероним принял сан пресвитера. Смиренный подвижник долго противился настоятельному убеждению Павлина. При том высоком понятии, какое соединял он со званием пастыря, Иероним не находил в себе сил достойно проходить многотрудное поприще пастырского служения и еще не покидавший мысли о пустынном отшельничестве, уступил (379 г.) настойчивости Павлина только под условием — быть свободным от всяких обязанностей священного сана. Сознание своего недостоинства и высокое благоговение к священству возросло в нем до такой степени, что он никогда не совершал литургии и в 394 году, ни просьбы ни убеждения братий, ни настоятельные нужды не произвели в нем решимости принести на святом алтаре бескровную жертву, в то время, когда в Вифлеемской обители не стало ни одного пресвитера. Какой урок для тех, которые из-за честолюбия ищут смиренного служения священства!...

Во время настоящего пребывания своего в Антиохии, Иероним написал   сочинение: Спор между последователем Люцифера и православным   (Altercatio Luciferiani et orthodoxi). Завязавшийся случайно между Элладием — люциферианом и православным спор этот продолжался два дня, каждый раз с новым жаром, резкими и часто оскорбительными упреками с той и другой стороны. Предмет его, главным образом, вращался около двух вопросов: епископы собора Риминийского, вступившие в общение с арианами, могут ли быть, после искреннего раскаяния, принимаемы в единение с Церковью, и нужно ли перекрещивать тех, которые уже крещены еретиками? Православный утверждает первый вопрос и отрицает другой. В сочинении господствуют приемы школьные. Если творение не много любопытно с этой стороны, зато больше значения имеет в отношении православного учения. В нем есть замечательные мысли о Предании церковном и мнение Иеронима относительно церквей частных, принимающих свое название от какого бы то ни было частного лица, а не от Самого Основателя церкви, Иисуса Христа.

Споры иноков в пустыне халцидской и особенно ближайшее знакомство с догматическими спорами в Антиохии могли убедить Иеронима, что он при всем своем обширном знании и при постоянных ученых занятиях еще весьма недалек в знании собственно богословском: догматическая сторона веры менее всего доселе была им изучена. Поэтому Иероним решился теперь еще учиться догматам веры и учиться у какого-нибудь знаменитого наставника. Слава о необыкновенной учености и редких добродетелях св. Григория, епископа Константинопольского, с которым общая молва соединяла тогда имя Богослова, остановила внимание Иеронима. С нетерпеливым рвением ревностного и любознательного ученика в 380 году он оставил Антиохию и отправился в Константинополь слушать там уроки величайшего из богословов, который возбуждал удивление в целом тогдашнем христианском мире своим глубоким знанием Священного Писания, тонким и проницательным умом, сильным воображением и победоносным красноречием. Принятый с особенною благосклонностью св. Григорием, Иероним около двух лет не только пользовался его наставлениями в храме, наравне с другими, но слушал и частные его уроки и наставления. Прозорливый наставник понял своего ученика; зато, может быть, никто лучше последнего не мог ценить еще тогда этого великого и вселенского учителя. Мы видим, как часто, с каким уважением и справедливою гордостью   Иероним отзывался о своем знаменитом наставнике, как высоко ставил его авторитет не только при изъяснении трудных мест Писания, но и там, где нужно было ему указать вообще на дух своей веры и своего учения.

В это же время Иероним имел сношения в Константинополе с другим знаменитым лицом того века — св. Григорием Нисским, прибывшим в столицу, без сомнения, для присутствия на 2-м Вселенском соборе (381 г). Сей святитель к этому времени окончил или еще оканчивал свое знаменитое творение против Евномия и читал его Иерониму и св. Григорию Богослову. Два великие богослова восточной Церкви достойно оценили в молодом подвижнике отличные способности ума и свойства сердца, любовь к христианской науке, широту воззрений на потребности христианского знания, и почтили его своим искренним доверием, хотя Иероним желал только у них учиться.

Но с занятием ученика Иероним соединял в Константинополе и труды писателя. Частью в видах ученых занятий, а больше по просьбе друзей, умевших ценить дарования Иеронима, во время пребывания своего в Константинополе, он занимался следующими учеными трудами:

1) перевел Хронику Евсевия на латинский язык (Chronicon omnimodae histori). В этом труде Иероним, как сам он   говорит, и передавал текст Евсевия и умножал его собственными добавлениями. Так события от времен Нины и Авраама до разрушения Трои он переводил без всякой перемены, с этого же времени, до 20 года царствования Константина Великого, начинаются его изменения и прибавления, заимствованные преимущественно из Светония и других римских историков. Далее, от себя написал ту часть (заключительную во 2-й книге), которая описывает события от 20 года царствования Константина до времен Валента и Валентиана, то есть, до 378 г..

2) По просьбе своих друзей Иероним перевел в Константинополе 14 Бесед Оригена на пророка Иеремию и 14 Бесед на пророка Иезекииля. Избегая необходимости говорить что-нибудь в осуждение Оригена в не желая дать повода к соблазну верующим, для которых назначался этот труд, Иероним выпускал те места подлинника, которые заключали в себе неправые, по его взгляду, мысли. Иероним многое, кроме того, прибавил и изменил, особенно в беседах на пророка Иезекииля, чем дал повод в упрекам, которые впоследствии делал ему Руфин.

3) В тоже время Иероним написал небольшое сочинение О Серафимах. Он диктовал его писцам и торопился делом, желая скорее удовлетворить просьбам друзей и сделать опыт своих слабых сил, как говорил он. Глазная болезнь мешала полной обработке этого сочинения, особенно в отношении чистоты и изящества слога. В толковании этом Иероним занимается изъяснением 6-й главы пророка Исаии и, между прочим, явно идет против толкования той же главы Оригеном. Опыт толкования обилен счастливыми мыслями, меткими приспособлениями и сближениями, твердыми и умными размышлениями и нравственными уроками, полными назидания; критика по отношению к Оригену здесь скромна и уважительна. В этом опыте, равно как и в других толкованиях своих, Иероним старается более назидать, чем удовлетворять пытливости читателей.

В Константинополе продолжались уже между тем действия второго Вселенского собора, который долго занимался приведением в порядок церковных дел, расстроенных полувековым буйством и волнением ариан. Папа Дамас без сочувствия отнесся к желанию и предприятию императора Феодосия о созвании Вселенского собора в Константинополе. Папе хотелось иметь этот собор в Риме, тем более что арианство в это время в значительных силах развилось уже и на западе и волновало церкви. Когда Вселенский собор состоялся в Константинополе, папа устроил в 382 году и у себя собор в Риме и, желая дать ему характер Вселенского, приглашал к себе и епископов восточных. Почти все восточные епископы отказались от такого приглашения. Но Павлин, как покровительствуемый папою, отправился вместе с Епифанием Кипрским на собор в Рим.

С этими епископами отправился в Рим и Иероним. Дамас, уже имевший случай получить высокое понятие о просвещении и ревности Иеронима к православной вере, пригласил его   разделять труды отцов собора, особенно по вопросу о церкви антиохийской, обстоятельства которой так хорошо были ему известны. Между прочим, предметом спора на соборе были аполлинаристы, или, лучше, вопрос — как принимать их в единение с церковью в случае обращения их. Пользовавшийся особенным авторитетом в знании богословия, Иероним, по поручению папы, составлял будто и формулу веры для аполлинаристов, которую предлагали нм как условие, под которым они могут быть принимаемы в общение с церковью вселенскою.

Это новое положение Иеронима на поприще служения благу Церкви вскоре сменяется другим, более трудным и более деятельным периодом в его жизни. По удалении епископов востока (в следующем 383 году), Дамас убедил Иеронима остаться в Риме и поручил ему важную при себе должность делопроизводителя, — по церковной переписке. Эту должность он и отправлял около трех лет. Папа питал особенную привязанность к Иерониму за его ученые труды, которые читал всегда с удовольствием и благодарностью; а чтобы судить о преданности Иеронима к Дамасу, довольно указать на те ученые труды, которые совершил он с удивительным терпением, единственно по просьбе этого первосвященника. Таковы:

1) Сличение латинского перевода Нового Завета с греческим подлинником. Чтобы понять важность этого труда Иеронимова, нужно обратить внимание на состояние латинских переводов Нового Завета в то время. С самого начала христианства стали появляться различные латинские переводы Нового Завета, наиболее, кажется, в Африке, и мало по малу так умножились, что во времена Августина невозможно было пересчитать их. Эти переводы, между которыми один был более других известный, употребительный, народный (vulgata), или Италийский, были так повреждены и так различны были один от другого, что сколько было образцов, столько различных чтений. Отсюда, по сознанию самого Иеронима, произошел такой беспорядок, что излишнее усердие часто приписывало прочим евангелистам то, о чем один из них или говорил обширнее, или выражал иначе, — исправляло, таким образом, одного евангелиста по другому; даже замечания, надписанные читателями на полях, неопытными переписчиками были вносимы в текст, а в кодексах латино-греческих, текст латинский нередко был исправляем по греческому, весьма худо понимаемому. Ясно поэтому, что Иероним оказал великую услугу, когда, уступая настоятельной нужде, сверил темные и смешанные переводы латинские с их греческим подлинником и очистил их от всего, что привнесли туда неопытность и невежество. В исполнение этой, возложенной на него, обязанности он имел желание держаться строгой разборчивости осторожного критика. Недоверяясь первым попавшимся образцам греческим и особенно новейшим, изданным Лукианом и Исихием в 4-м веке, в которых он находил неодинаковую степень точности и достоинства, Иероним обращался к древнейшим, самым лучшим, по его сознанию, и только на них основывал свои исправления, не слишком уклоняясь, впрочем, в тоже время, и от употребительнейшего латинского чтения, чтобы избежать неудовольствия со стороны народа, привыкшего к этому последнему.

Как ни полезен бил этот труд Иеронимов, он не избежал однако же упреков со стороны неблагомыслящих и вскоре встретил противников. Эти противники не указывали в исправлении обыкновенные недостатки, которые неизбежны в таком большом труде одного человека, а хотели видеть в нем призрение к авторитету переводов древних, утвержденных будто всеобщим употреблением верующих, и — исправление слов Самого Иисуса Христа. "Против этого рода зависти два обстоятельства утешают меня, писал он к папе Дамасу, — во первых, что такой труд поручил мне ты, как епископ, во вторых, что, по сознанию самих противников, отличающееся (от подлинника) не важно". Это письмо к Дамасу говорит только о четырех евангелистах; но вероятно Иероним в скорости окончил после и остальные книги Нового Завета, по крайней мере все послания апостола Павла, из которых он приводит много исправленных им мест. Этот исправленный Иеронимом перевод Нового Завета, поврежденный потом опять во многом и большею частью смешанный с древним, народным (vulgata), под конец 8 века удержал общественный авторитет.

2) Латинский перевод Ветхого Завета, явившийся вероятно в конце первого века   и бывший в общем употреблении у римлян во времена Иеронима, тоже имел столько разнообразных списков, что едва мог быть терпим; нельзя было ни заимствовать из него что либо, ни ссылаться на него в подтверждение какой-нибудь мысли, и потому представлялась крайняя нужда и для него в исправлении. По предложению Дамаса Иероним решился и на этот труд и в виде опыта начал с латинского перевода Псалтыри, которую и стал сравнивать с текстом LXX. Он делал это сличение с некоторого поспешностью, несмотря на то, Псалтырь римская (так названа исправленная им) вошла в церковное употребление, хотя и не везде с равным успехом. Впоследствии, когда равнодушие, а по местам и неудовольствие народа, привыкшего к старому чтению, допустили вскоре вкрасться опять многим погрешностям, исправленным Иеронимом, Иероним по просьбе Павлы и Евстохии, уже в Палестине, приложил особенное старание   к изданию вновь исправленной Псалтыри, которая так же принята была многими церквями, преимущественно галликанскими, именем которых она и называется. Наконец, еще позже, по просьбе Софрония, имевшего частые споры с иудеями, Иероним перевел Псалтырь с еврейского, которую сам он представлял образцом точности и верности. Таким образом, в Риме Иероним положил начало тем неимоверным трудам, которые продолжал потом в Вифлееме целые десятки лет.

Между тем Дамас, не столько ученый, сколько любивший ученость, в часы, свободные от дел управления, любил заниматься чтением Священного Писания или толкований отеческих, и, если встречал при этом для себя какие-нибудь недоразумения, всегда требовал от Иеронима изъяснения, предлагая ему со своей стороны различные вопросы. По такому поводу написаны были Иеронимом объяснения на слово осанна, на притчу о блудном сыне   и решено много вопросов, на которые иногда отвечал сам Иероним, иногда же ограничивался только указанием места из отеческих творений или целого творения, где бы папа мог найти себе удовлетворительный ответ.

В минуты досуга Иероним предавался большей частью чтению, называя его пищею своего духа; но папа не одобрял в нем этого, или желал, чтобы "чтение его приносило чаще плоды", то есть книги. Папа так ценил ученость Иеронима, что с жадностью перечитывая и даже списывая все его творения, писанные им в различных местах, постоянно осведомлялся, нет ли какого нового произведения, вышедшего из рук Иеронима. А при таком поощрении ничего не казалось трудным для неутомимо-ревнивой предприимчивости Иеронима.

Среди полезных занятий в угождение папе, появление новой ереси вызвало Иеронима на поприще полемической письменности, которою он доселе еще не занимался. До 4 века никто не возражал против хвалебных песней в честь Богородицы, как Приснодевы. Но в это время явилась ересь (антидикомарианитов), отвергавшая приснодевство Богоматери; она явилась прежде на востоке, а потом, в бытность Иеронима в Риме, перешла на запад и начинала смущать благоговейное чувство христиан к величию Богородицы. Гельвидий, ученик арианского епископа в Медиолане, Авксентия, человек, как описывает его Иероним, грубый и едва знакомый с первыми начатками образования, но вместе с тем беспокойного и возмутительного нрава, явился в Риме проповедником этой ереси. Словам еретика мало верили; поэтому он взялся за перо, чтобы распространять лжеучение писанием. На основании некоторых, толкуемых им по своему, мест Св. Писания (Мат. 1, 18, 24. 25; XVI, 55.—Мар. VI, 3.—Лук. II), он составил без связи и порядка целую книгу, чуждую по местам смысла и правильного языка. В этой книге Гельвидий доказывал, будто св. Дева, по рождении Спасителя, имела от Иосифа детей, упоминаемых в Св. Писании под именем братьев Иисуса Христа, — будто вообще девство ниже брака и проч. Долго Иероним не решался опровергать еретика, не решался не из сознания трудности опровергать его и не от недостатка ревности по вере, а из опасения, как бы своим обличением не придать важности богохульной ереси, а равно и не ожесточить еретика, готового в своем упорстве идти к дальнейшим глупостям и защищать новые заблуждения. Но просьбы друзей расположили его начать борьбу, и он написал в опровержение Гельвидия целую книгу или трактат о приснодевстве Марии (Adversus Helvidium de virginitate Marie perpetua) и в защиту вселенского учения Церкви. Сочинение это исполнено основательных и верных суждений и доказательств, правильного и ясного толкования тех свидетельств из Св. Писания и учения Церкви, на которых опирался Гельвидий. Зато по местам сочинение отзывается еще приемами риторики. Кажется, Иероним не знал еще, что большая часть этих доказательств была раскрыта уже св. Епифанием Кипрским, незадолго перед тем опровергавшим ту же ересь антидикомарианитов. Указывая общий источник ересей в порочной жизни, Иероним в этом сочинении весьма резко восстает против различных злоупотреблений и развращения нравов современного общества. Это было в 383 году.

Обличительную письменность свою Иероним спустя немного (384 г.) поддержал опровержением остатков древних ересей — новациан и монтанистов, все еще проявлявшихся в Риме и во время пребывания там Иеронима. Суровое учение первых относительно падших во время гонений и богохульное заблуждение последних, оскорблявшее божественное поклонение Духу Святому, вызвали против себя благочестивую ревность Иеронима. В двух письмах к Маркелле, которая просила у него защиты от еретиков, покушавшихся увлечь ее в свою секту, он раскрыл и обличил их ложные толки, имея в виду научить в то же время и Маркеллу истинному пониманию тех оснований в слове Божьем, на которых утверждались заблуждающиеся, понимая их в превратном смысле. Здесь проведена прекрасная параллель между учением православным и еретическим, в которой весьма ясно представляется достоинство первого и фальшивая сторона и несостоятельность последнего. При такой ученой и оживленной деятельности Иеронима в Риме он, и среди развлечений столицы и шума городского, оставался тем же подвижником, каким был в пустыне халцидской. При непрестанных занятиях, в нем живы были та же потребность удаления от всего мирского и суетного, та же любовь, готовая служить всякому, кто только имел случай оказать ему малейшее расположение или заявить свою нравственную нужду. Поэтому с строгостью жизни подвижника соразмерялись в нем и отношения благочестивого христианина, живущего в мире, среди людей, — отношения, чуждые всяких внешних суетных побуждений, вытекавшие из одной любви к Богу и ближним. Кроме папы Дамаса, питавшего особую любовь и уважение к нему за его блестящие способности и обширные познания почти во всех отраслях христианского знания, целое общество благочестивых жен и дев, знаменитых родом и богатством, окружило Иеронима в Риме, с целью получать от него наставления в Св. Писании и во всем касающимся веры и благочестия. Как ни велика в нем была любовь к уединению и тишине, как ни уклонялся оп от этих требований, но он и не мог и находил несправедливым отказаться от нравственного сношения с людьми, для которых в высшей степени плодотворны и спасительны были эти сношения. Иероним решился удовлетворять духовным нуждам благочестивых подвижниц, и вскоре в лице их увидел представительниц того высокого целомудрия и девства, которых сам был ревностным и всегдашним проповедником.

Руководя преданных себе жен и дев   к высшему духовному совершенству, Иероним имел в виду одно дело Божие и исполнял его с неимоверною любовью. То из желания удовлетворить благочестивой любознательности одной, не редко толкует какое-нибудь трудное место Писания, то в отвращение опасности обольщения со стороны еретиков, пишет для другой целые книги, разоблачая тончайшие хитрости обольстителей. Там строгость подвижнической жизни юной девы, высокое самоотвержение и добровольная нищета привлекают внимание Иеронима и он, благодаря мать за достойную дочь, в пример и назидание для юных дев, восхваляет высоту ее девства, яркими чертами изображает красоту добродетелей и будущую награду за них. По таким и подобным разнообразным нравственным побуждениям написано Иеронимом, во время пребывания в Риме, к одной Маркелле 19 писем. Здесь безутешная мать скорбит о смерти любимой дочери, борется между естественным чувством безутешной скорби и сознанием его достоинства и упования: Иероним пишет к ней письмо, собирает в нем все места Писания; где только говорится о безутешной скорби и сокрушении, прибавляет к ним свое сильное слово, представляет плач ее соблазном для христиан и язычников и камнем преткновения для возрождающегося благочестия ее другой дочери, требующей доброго примера. По таким побуждениям написано одно из трех писем к Павле — о смерти Блезиллы. Вот женщина, среди обаяний роскоши и рассеянности застигнутая болезнью, начинает чувствовать милосердое посещение Божье, тяготится воспоминанием прошедшей жизни и представлением будущего суда. Иероним спешит поддержать и утвердить в ней добрые расположения сердца: при одре болезни он читает ей книгу Екклезиаста, показывает все ничтожество благ земных и исторгает в ней горькие слезы раскаяния. Больная умирает и при смерти просит опечаленных родственников только об одном: "Да умоляют они Господа простить ее в том, что она не могла сделать всего, чего хотела". Это — Блезилла, вторая дочь Павлы. Вот другая, среди изнеженности от удовольствий мира, но под руководством умной наставницы, принимает на себя трудный подвиг девства и уже начинает спасительное дело отречения от мирских удовольствий. Это — Евстохия, третья дочь Павлы. Мудрые наставления Иеронима довершают ее решимость: он пишет к ней письмо, или лучше, целый трактат о девстве, где, ублажая ее высокую решимость, предлагает высокие правила для духовного совершенства, основанные на слове Божьем и учении церкви. В то же время, желая подавить в ней всякое чувство к прежним удовольствиям, Иероним с жаром, силою и увлекательностью слова, восстает в том же письме против соблазнов и обольщений жизни мирской, сопровождая свое слово по местам резким и обличительным приложением е образу жизни современных римлян. То какой-нибудь матери предлагает совет воспитания детей в духе христианского благочестия, то сам является огласителем, преподающим первые начатки христианского знания питомцам, которых старается увлечь от общества язычников; то является руководителем в некоторых случаях и обстоятельствах жизни. Все это было обычным делом Иеронима, делом удивительным, которое он совершал всегда с блестящим успехом. Таковы были отношения Иеронима в кругу жен и дев римских. Он раскрывал пред ними новый, малоизвестный до того времени в Риме, путь   по которому они должны были идти к Господу, в краткие дни земного странствования своего. Не одни только жены и девы, но и многие мужчины искали у Иеронима того же, чем пользовались эти жены. Кроме самого папы Дамаса были и другие благочестивые ревнители религиозного просвещения и христианского назидания, которые пользовались христианскими уроками и советами Иеронима; таковы — Паммахий, Марцеллин, Домнион, Рогациан, Океан, которых Иероним, по их благочестию и борьбе с соблазнами развращенного общества римского, сравнивал с вавилонскими отроками в пещи. Мы увидим после переписку Иеронима с некоторыми из этих ревнителей благочестия.