Жизнь блаженного Иеронима Стридонского

Папа скучал и жалел, когда долго не видал новых сочинений из-под пера Иеронима. Поэтому он продолжал то посылать к нему свои вопросы и недоумения, желая иметь от него письменное разрешение их, то прямо поручал ему сделать то или другое в ученом отношении. По этим побуждениям написан Иеронимом ответ Дамасу на пять вопросов. Вопросы папы касались наказания Каина, времени выхода израильтян из Египта. благословения Иакова Исааком, названия некоторых животных у Моисея нечистыми и цели ветхозаветного обрезания. Иероним отвечал только на три первых вопроса, а о двух последних заметил, что хорошие объяснения на них можно читать у Тертуллиана и Оригена. По предложению папы переведены Иеронимом на латинский язык две Беседы Оригена на Песнь Песней. Переводчик заметно и сам увлечен был беседами Оригена; в предисловии к переводу он так отзывается об этом муже: "Ориген превосходит других толкователей, но в изъяснении Песни Песней он превзошел самого себя; он так прекрасно изъясняет образы и аллегории этой книги, что о нем справедливо можно сказать тоже, что говорит о себе невеста: введе мя царь в ложницу свою. По предложению папы Иероним начал и перевод книги Дидима о Святом Духе. Но перевод был еще не кончен, как умер папа; обстоятельства Иеронима после того совершенно изменились и он окончил начатый труд после, уже в Вифлееме. Много и еще сочинений, которые были частью задуманы и обдуманы, частью очерчены в плане и начаты Иеронимом в Риме, во время этого трехлетнего пребывания его там, а окончены и вышли в свет после, в Вифлееме. Сюда относятся: Изъяснение псалмов, которых только часть объяснена теперь в письмах к Маркелле, сравнение перевода Акилы с кодексом еврейским, который доставил ему упомянутый нами еврей, сочинение Против скупости, Об образе жизни египетских пустынников и Разговор о том, считать ли двоеженцем того, кто вступил во второй брак христианином, похоронивши первую жену, будучи еще язычником, и можно ли допускать такого к степеням священства?

11 декабря 384 года умер Дамас, преданный почитатель и высокий покровитель Иеронима. На кафедру римскую избран был Сириций, человек добрый и кроткий, но не расположенный ни ценить, ни покровительствовать Иерониму, подобно своему предместнику: не беремся определять подлинный смысл фразы; но Иероним выразился о новом папе: "Этот человек по своему уму судил о других". Вскоре по своем рукоположении Сириций издал постановление, которым двоеженцы извергались из клира и в том числе, такие двоеженцы, у которых первая жена умерла еще тогда когда они были в язычестве. Это постановление противно было мнению Иеронима, который незадолго перед тем открыто доказывал противное мнение. Тогда открылось, что Иероним, этот ученый и высокой нравственности человек, этот самоотверженный труженик на пользу общую и пламенный ревнитель блага ближних, — Иероним нажил себе в Риме больше врагов и недоброжелателей, чем друзей и почитателей. По смерти Дамаса, под конец трехлетнего пребывания своего в Риме, Иероним сделался предметом всеобщего недовольства, гнева, жалоб и преследований. Неустрашимое дерзновение, с каким часто говорил он о жадности и корыстолюбии, изнеженности и грубых пороках современного Рима, резко обличительная речь против худых монахов, небрежных пресвитеров и клириков, бесчестных дев, нескромных вдовиц, неправедных богачей, возбудили против него множество личных врагов. Кажется, письмо Иеронима к Евстохии, проникнутое резким обличением всех пороков современного Рима, было самою главною причиною всеобщей и ожесточенной ненависти против писателя. Руфин, который после явился только отголоском обвинений и укоризн, взводимых на Иеронима, утверждал (может быть в жару и преувеличивая дело), что язычники, богоотступники и все тогдашние ненавистники имени христианского, наперерыв переписывали это письмо Иеронима, потому что оно описывало самыми постыдными образами все общество римских христиан, — всякое сословие, всякое звание, всю тогдашнюю церковь, — что пороки, в которых обыкновенно старались уличать христиан язычники и на которые можно было смотреть еще как на клевету, он представлял в своем письме не только справедливыми, но даже в больших размерах и худшем виде, чем представляли их враги христианства. Но пока жил его покровитель, Дамас, все молчали, никто не дерзал подрывать его расположенности к Иерониму; зато со смертью этого папы злоба и ненависть, зависть и клевета восстали на него со всею силою, чтобы очернить в глазах всех доброе о нем мнение. Это было тем удобнее, что сам Сириций, как мы уже заметили, не питал к нему расположенности и доверия. Со всех сторон на него посыпались клеветы, ругательства, оскорбления. Враги порицали в нем походку, взгляд, улыбку, самую простоту в одежде и образе жизни; мало того, они вздумали заподозрить самые чистые, истинно христианские отношения его к благочестивым женам и девам. Ни высота добродетелей последних, сознаваемая всеми, ни всегдашняя предосторожность Иеронима (по которой он не дозволял себе войти ни в какой дом, если только он не был во всеобщем уважении и добром мнение других), не в силах были заградить злоречивые уста клеветников, искавших его погибели. "О зависть, снедающая прежде всего саму себя, о коварство сатанинское, всегда преследующее дела святые", — писал он в этих тяжелых обстоятельствах. "Никакой другой город не составил бы такой басни   о Павле и Мелании, которые презрели свои богатства, оставили своих детей и возвысили крест Господень, как бы некоторое знамя благочестия! Если бы они посещали публичные бани, употребляли благовония, если бы делали богатство и вдовство предметом роскоши и разгула, они слыли бы у них добрыми. Если бы язычники, если бы иудеи порицали их жизнь, они имели бы утешение не жаловаться на тех, которые не с Христом. Но, стыд, это христиане, которые, не обращая внимания на свое поведение, не замечая бревна в своем глазе, ищут сучка в глазе другого! Они восстают против добрых предприятий (propositum)   и, как лекарства для своей болезни, желали бы, чтобы никто не был святым, чтобы все были грешны, — все погибали"!

Оскорбленный до глубины души, Иероним начал с жаром защищать правоту своего дела. Тут Иероним опять, как и в пустыне халцидской при спорах с иноками об Ипостасях, не выдержал себя: опять сказалась тут вся кипучая натура его, в которой и подвиги пустынные не охладили еще жара раздражения. Он вышел из себя и, в порыве негодования, поражал противников своих тоном язвительной полемики и языком, резким до оскорбления; начал восставать вообще на все народные приличия и отношения, на все, что до того времени ни в каком пастыре не встречало еще обличительного слова, — и восставал с такою ожесточенною речью, что впоследствии сам сознавал ее неумеренность. Но голос личных врагов Иеронима не умолкал от этого; напротив, вражда еще более разгоралась и грозила новою местью. Иероним решился уступить вражде и — мысль о пустынном уединении, о св. земле, о востоке, так некогда увлекавшая его сердце, опять воскресила в нем непреодолимое желание удалиться в пустыню, и жизнь в пустыне снова рисовалась его воображением в прекрасной картине. Рим со всем своим величием уже не казался ему тем, чем прежде; в глазах его он был уже теперь Вавилоном, жители его —язычниками, самая церковь — попираемою идолослужением. "Там (на востоке), писал он к Маркелле, грубый хлеб, овощи, добытые своими руками, полевые занятия, дадут мне, правда, простую пищу, но за то невинную. При такой жизни, сон не отвлечет меня от молитвы, ни сытость от чтения. Летом тень какого-нибудь дерева приготовляет приятное убежище; осенью, умеренный воздух и листья, лежащие на земле, указывают место отдохновения.... Пусть Рим наполняется своим шумом, арены — своими жестокостями, цирк — своим безумием, театр — роскошным великолепием.... что до меня, благо мне прилеплятися ко Господу и на Него возлагать свою надежду".

В августе 385 года Иероним навсегда простился с Римом. Павлиниан, младший брат его, пресвитер Викентий и несколько иноков решились сопутствовать ему на восток. Множество приверженных к нему лиц провожали его до самого корабля. Готовый уже отплыть от берега, он со стесненным скорбью сердцем, обливаясь слезами, поспешно набросил прощальное письмо к Азелле, которого каждая строка дышит тяжелым чувством огорченной души. "Благодарю Бога моего, что я удостоился ненависти мира. Молись, чтобы мне возвратиться из Вавилона в Иерусалим, да не господствует надо мною Навуходоносор, а Иисус сын Иоседеков, да приидет Эздра, которого имя значит помощник, и отведет меня в отечество мое. Неразумный я, что хотел петь песнь Господню на земле чужой и, оставивши гору Синай, искал спасения в Египте". Итак, Рим, к которому прежде Иероним рвался с востока всей душей, как к центру Православия, Рим теперь для него — развращенный и языческий Вавилон, где нельзя петь и песни Господней, как на земле чужой; а восток, Иерусалим, где прежде он видел все, кроме Православия, теперь для Иеронима — отечество, свобода, спасение.... Мы не выводим отсюда ничего и пользу церкви восточной, потому что из этого частного и личного отзыва Иеронима ничего еще существенного не выходит об историческом и догматическом значении той или другой церкви. Но выставляем это на вид для того, чтобы показать, как Иерониму, в минуты его раздражения, не трудно было сказать какое либо преувеличение, на котором нельзя ничего основывать. Прежде у него Рим представлялся центром Православия и вселенского учения Церкви, а восток — страною религиозных раздоров; теперь Рим не имеет ничего, а восток — все. Где же тут учение о непогрешимом главенстве римского епископа?...

На пути Иероним заехал в Кипр; отсюда, повидавшись со св. Епифанием, он в третий раз отправился в Антиохию. Между тем блаженная Павла, ежеминутно помышлявшая оставить свое отечество и посетить пустыни Антониев и Павлов, вскоре по удалении Иеронима, простившись со всем дорогим и близким сердцу, с малолетними детьми, которым оставила одно богатое наследие — милосердие Иисуса Христа, отправилась тоже на восток. Встретившись в Антиохии с Иеронимом, пользовавшимся особым ласковым приемом епископа Павлина, они вместе условились идти к священной цели своего путешествия. Знаменитый учитель подробно описывает историю этого благочестивого странствования по Палестине, касаясь впрочем тех мест, о которых говорится где-нибудь в священных книгах. Иероним и Павла, кажется, были неразлучны во все время путешествия; они взяли с собою в руководители ученых из иудеев ; потому что Иерониму для полного знания Священного Писания хотелось не только видеть своими глазами всю эту чудную страну, посетить остатки древних городов, но и узнать на самых местах, какие имена сохранились и какие привнесены владычеством римлян. "Те, которые посещали Афины, говорил он, гораздо лучше понимают историю греков, и те, которые шли из Троады чрез Левкатию и Акроцеравнию до Сицилии, потом оттуда плыли до устьев Тибра; — те лучше знают 3-ю книгу Энеиды. Тоже нужно и для знания Св. Писания". Со смиренным видом богомольца и с испытующим вниманием ученого странствуя по святой земле, Иероним вместе с блаженною Павлою достигли Иерусалима. С благоговейною мыслью обходив и здесь места, освященные стопами Сына Божия, они удостоились наконец войти в пещеру гроба и воскресения Христова, верными устами прикоснуться тому самому месту, где лежало тело Господа. "Сколько слез, сколько воздыханий, сколько горести излито было там!.... свидетель тому Сам Господь, внимавший сему".

Совершив путешествие по святой земле, Иероним, неразлучный с мыслью провести остаток дней своих в какой-нибудь уединенной обители среди духовных подвигов и телесных трудов и в тоже время считавший себя еще мало опытным в духовной жизни, предположил посетить египетские пустыни, особенно Нитрийскую, где процветала тогда иноческая жизнь в лице великих своих представителей. Вместе с тою же спутницею, Павлою, он достиг своего намерения: видел великих Макариев, Серапионов, Арсениев и многих других   и, поучившись у них многим высоким подвижническим добродетелям, прибыл в Александрию.

Здесь Иероним в последний раз является учеником. Он прибыл сюда видеть и слушать уроки о Священном Писании знаменитого в то время слепца Дидима. Путешествие по Палестине с ученого целью возбудило в Иерониме множество трудных вопросов, касавшихся понимания слова Божия, которых собственное решение может быть не удовлетворяло его без другого высшего авторитета; и вот он, после сорокалетнего периода своей жизни, с сединами на голове, не стыдится на ряду с юношами слушать этого зоркого слепца! "Я видел Дидима, говорил он впоследствии, и за многое благодарю его: от него я научился тому, чего не знал, а что уже знал и, и того не испортил его уроками", то есть соблюл веру свою чистою от заблуждений Оригена, от которых не свободен был Дидим. После уроков Дидима, которого слушал около месяца, Иероним возвратился в Палестину поклониться яслям и колыбели Спасителя в Вифлееме. И здесь он нашел давно желанный приют для себя и предел для своего странствования. Это было в 387 году.

IV. Жизнь бл. Иеронима в Вифлееме от 387 до 420 года.

Жизнь Иеронима в Вифлееме составляет период особенной его жизни, — период непрерывной ученой деятельности его при безвыходном пребывании его там. При богатом запасе познаний, утвержденных опытностью, долговременными учеными путешествиями, обстоятельствами жизни и уроками знаменитейших наставников того времени, Иероним посвятил себя подвижнической жизни и вместе важным занятиям ученым — переводам и изъяснениям Св. Писания. Соединяя неусыпные труды ученого со строгими подвигами инока, он, как опытнейший наставник в духовной жизни, предлагал свои искренние и добрые советы всякому, кто только имел нужду в его духовном руководстве, и, по просьбе друзей, знакомых и незнакомых, писал не только письма, но целые трактаты, полные назидательных уроков для жизни и проникнутые истинно отеческим участием. Неправомыслие и вредное учение еретиков прервали мирные занятия уединенного труженика христианской науки и, как ревностного поборника чистоты веры, в другой раз вызвали его на поприще обличения и борьбы с лжеучением нарушителей спокойствия верующих, — борьбы, продолжавшейся до самой смерти блаженного. Таким образом, жизнь Иеронима в Вифлееме слагается из двух частных отделов: жизни собственно ученой, времени мирных трудов его над переводом и толкованием Св. Писания, а равно и советов лицам, искавшим его руководства, и жизни учено-полемической в борьбе с неправомыслием и лжемудрованием еретиков, возмущавших святость и чистоту веры. Подвиги строгого подвижничества составляют принадлежность того и другого времени жизни его.

После путешествия и странствований Иероним, доселе не находивший для себя мирного и невозмутимого пристанища, остановился, наконец, как мы уже сказали, на том месте, откуда явился некогда мир для целого рода человеческого. Бедное, небольшое селение Вифлеема, доставившее ему спокойное убежище, казалось ему величественнее древней столицы мира, со всеми вековыми памятниками ее славы. "Где те великолепные портики, говорил он, сравнивая спокойствие и тишину Вифлеема с богатством и шумом Рима, — где раззолоченные потолки? где чертоги, сооруженные трудами несчастных и облитые потом осужденных страдальцев? где палаты частных людей, осыпанные пышностью, в которых малоценное тело человеческое ходит по коврам драгоценным, и в которых искусство хотело бы приковать зрение к сводам, как будто может что-нибудь существовать прекраснее свода небес в храме мироздания?... А в Вифлееме, селении Христовом, все просто, безмятежно; глубокое молчание прерывают разве священные гимны. Куда ни обратишься: там земледелец, держась за плуг, поет Аллилуя; здесь жнец, покрытый потом, облегчает свой труд песнопением; и виноградарь, подчищая лозы, напевает какой-нибудь псалом Давидов. Вот какие здесь гимны и любимые песни!

В сем-то безмятежном селении, на западной стороне его, Иероним устроил для себя тесную и убогую келью, занимавшую столько пространства, сколько требовалось для того, чтоб поместиться нескольким книгам и их усердному любителю. Он начал жить, как сам же выражался, с самим собою, испытывать свою душу, оплакивать грехи юности   и приготовляться ко дню Страшного Суда Христова. Безмолвное уединение казалось для него раем, а всякий город, с шумным волнением жизни, казался ему темницей. Он не имел ничего и не хотел иметь что-либо. Довольствовался одеждою самою бедною, пищею самою скудною и такую строгость соблюдал до самой смерти. При строгой жизни отшельника, Иероним и здесь, как и в пустыне халцидской, духовные подвиги начал прерывать занятиями учеными. Довольный тесным, но спокойным уголком, он прежде всего посвятил себя на давно уже начатый им труд изучения еврейского языка. Будущему деятелю на поприще уяснения слова Божия казались далеко несовершенными сведения по этой части, приобретаемые им еще с молодых лет, и решимость исчерпать их вполне воскрешала в ней новое прилежание, побуждала на новые труды. Для этого он нашел себе наставника из ученых раввинов, по имени Варанину (или Варавву), который, боясь быть заподозренным в сношении с христианином, всячески старался скрывать его от своих единоверцев; и вот любознательный старец, уже убеленный сединами, среди ночей, при слабо мерцающем свете убогой кельи, с жадностью усвояет трудные уроки своего наставника в изучении языка еврейского  ! Удивляешься и благоговеешь пред решимостью человека, презирающего всеми препятствиями и неудержимо идущего к задуманной цели! От этого занятия он перешел к изучению толковников Св. Писания, и толковники, какие только были до него, составляли для него предмет внимательного чтения и изучения. Это чтение прерывалось собственными сочинениями, как это увидим.

Но такая уединенная жизнь и деятельность продолжалась недолго. Преданный благу ближних, со всех сторон стекавшихся сюда для поклонения святыне или для всегдашнего жительства в Вифлееме, Иероним решился основать на свой счет монастырь   и при нем странноприимницу. Блаженная Павла, еще прежде, по совету Иеронима, основавшая здесь несколько обителей для лиц своего пола, много помогла ему в исполнении этого намерения. Вскоре от множества собравшихся братий монастырь начал истощаться в средствах к содержанию и бл. Иероним принужден был посылать брата своего Павлиниана в Стридон, чтобы он продал там оставшееся после варварских набегов отцовское наследие и вырученную за него сумму принес в Вифлеем. Надзор за этим монастырем стоил Иерониму многих забот и беспокойств; одна только любовь христианская облегчала и услаждала их для Иеронима: "Странноприимничество в монастыре, говорил он, лежит у нас на сердце, и мы с радостью и любовью принимаем всех приходящих к нам; потому что боимся, чтобы Мария, пришедши сюда с Иосифом, не осталась без убежища, чтобы Иисус, таким образом отринутый, не сказал нам: странен бех и не введосте Мене".

Занимаясь делами в созданном им монастыре и имея множество братий, предавших себя руководству его, Иероним перестал быть неутомимым учеником и явился ревностным и одушевленным наставником. Поучая иноков в кельях правилам монашеского жития, он, сверх того, в церкви и собраниях братий изъяснял им Св. Писание (по переводу LXX). Увлекательность речи и искренняя готовность передать свои наставления всякому желающему усваивать их, привлекали к Иерониму целые сонмы слушателей, так что беспрерывные посещения их часто нарушали спокойствие иноческого уединения. "Нет часа, нет минуты, писал он, когда бы мы не принимали толпы монахов; уединение нашего монастыря превратилось в беспрерывное стечение посетителей. Они так возмущают его, что приходится или запирать наши ворота или оставлять чтение Писания".

При этих занятиях Иероним посвящал еще особое время для обучения мальчиков, которых поручало ему всеобщее к нему доверие отцов и матерей, — и ему доставало досуга и терпения преподавать им первые начатки знания!

Между лицами, которые по преимуществу пользовались наставлениями Иеронима, были и здесь, как и в Риме, блаженная Павла и достойная дочь ее Евстохия. Время, свободное от обязанностей гостеприимства и от дел управления своим монастырем, они посвящали на изучение Св. Писания и даже языка еврейского, с тем чтобы на нем петь псалмы в тех же самых звуках, которыми выражалось некогда вдохновение пророка Израилева. Бл. Иероним старался поддержать и усилить в них эту пламенную ревность к познанию слова Божия и упражнению в нем. Он прочел им Ветхий и Новый Завет, изъяснял в нем места, трудные для разумения, и отрывал самые глубокие разумения слова Божия, понятные для немногих и не сразу доступные для ума простого и неприготовленного к тому Богомыслием. Благочестивые питомицы не довольствовались однако же одним устным толкованием Св. Писания и просили Иеронима написать им изъяснение по крайней мере на послания ап. Павла, которых до того времени ни один из латинских учителей церкви не изъяснял так, как делали это отцы греческие. Уступая настоятельным просьбам, он решился на этот труд и начал с послания к Филимону, как самого краткого.

Как послание это не длинно, так и комментарий на него не обширен, но вместе с тем он разнообразен и плодовит мыслями толкователя. Занимаясь при этом обличением мнения современных вольнодумцев, отвергавших подлинность этого послания (на том основании будто оно есть простое письмо, не представляющее никакого назидания для христианской нравственности и потому недостойно глубокомысленного Павла), бл. Иероним указывает в послании не только на красоты внутренние, глубокую и искреннюю любовь, которая дышит во всем этом послании, но и находит много достоинств внешних — в отношении к языку, и делает, как будет делать и в других опытах толкований, много хороших критических замечаний.

Спустя несколько дней по окончании сего толкования, Иероним приступил к Изъяснению Послания к Галатам. Эго изъяснение он разделил на три книги, из которых каждая имеет свое предисловие. По мысли Иеронима, главный предмет этого послания — один и тот же с Посланием к Римлянам, с тем различием, что в последнем апостол раскрывает смысл более возвышенный и вопросы более глубокие, тогда как в первом он более укоряет, чем назидает, употребляет язык, который бы мог быть понимаем "бессмысленными" галатами и облекает речью простою мысли уже известные, дабы властью образумить народ, которого нельзя было убедить разумно. Затем (во 2 кн.), рассуждая о происхождении галатов (о стране, ими населяемой, о нравах, о языке их и проч.), Иероним опытом своего времени старается оправдать укор, отнесенный к ним св. Апостолом, утверждая, что следы древнего несмыслия галатов не исчезли еще и в его время. В предисловии к 3 книге Иероним осуждает изысканную напыщенность в слове, с какою некоторые пастыри того времени начали проповедовать в церквах христианских.

В этом толковании поочередно соединяется изъяснение с обличением. Так начальные слова (гл. I. 1.) апостола дают толковнику случай обличать ересь Эвиона и Фотина, отвергавших божество Искупителя; немного далее Иероним раскрывает несостоятельность теории Валентина об эонах и тут же высказывает намерение обличить в особой книге философа Порфирия (порицавшего церковь по случаю спора между ап. Петром и Павлом); идет против заблуждения Татиана, порицавшего брак. Как относительно образа толкования, так и способа изложения его, Иероним следовал главным образом Оригену (писавшему толкование на это послание), не опуская из виду и других греческих толковников, оставивших небольшие изъяснения на Послание к Галатам.

В то время, как Иероним трудился над толкованием Послания к Галатам, новая просьба его учениц прервала на время его занятия. Узнав о смерти Альбины — матери дорогой подруги своей Маркеллы, Павла и Евстохия, надеясь, что уже ничто более не удерживало ее оставаться в Риме, просили Иеронима убедить ее прийти на восток, дабы она, в кругу сонма смиренных отшельниц вифлеемских и некогда неразлучных ее подруг, мирно провела остаток дней своих. Блаженный взялся быть исполнителем их общего желания и от лица Павлы и Евстохии написал убедительное письмо, приглашая Маркеллу в Вифлеем. Здесь он с живостью речи представляет в самых светлых чертах жизнь вифлеемскую, ее безмятежную тишину и безмолвие сравнительно с шумным Римом, и дабы еще более возвысить достоинство ее, он рисует мрачную картину непрерывного шума и смутного волнения столицы мира, применяя к ней пророчество апостола о новозаветном Вавилоне (Апок. 17, 5 и дал.). Желание это осталось напрасным. Маркелла до смерти оставалась в Риме.

По прежней просьбе Павлы и Евстохии Иероним в 388 г. написал Толкование на Послание к Ефесеям. И это толкование подобно предыдущему разделено на три книги с предварительным предисловием к каждой из них. Толкователь замечает здесь, что Послание к Ефесеям самое трудное и таинственное из всех других посланий апостола. Занимаясь в общих собраниях монастырской братии устным изъяснением книги Левит в назидание братий монастыря, Иероним дома в тоже время писал Толкование на Послание ап. Павла к Титу. Толкование это по изложению и характеру сходно с предыдущими. Писано по просьбе Павлы и Евстохии.

Из уважения к памяти Блезиллы, при смертном одре которой Иероним некогда еще в Риме читал и изъяснял книгу Экклезиаста, с намерением ослабить в ней привязанность к мирским наслаждениям и расположить к серьезной и нравственной жизни, он в 389 г. окончил толкование на эту книгу, посвятив новый труд свой матери и сестре почившей (Павле и Евстохии). Толкование это отличается особенною отчетливостью мыслей и чистотою изложения; бл. Иероним изъясняет книгу Экклезиаста и в буквальном и в духовном смысле, справляясь при этом и с изъяснениями ученых раввинов. На эту книгу, как увидим после, Иероним ссылался как на свидетельство своего взгляда на учение Оригена, с которым он действительно часто здесь встречается и делает на него свои критические замечания.

Вслед затем бл. Иероним написал три сочинения, касающиеся Св. Писания: Книгу об именах еврейских, Книгу о названии и положении еврейских мест Палестины и Книгу вопросов или предании еврейских на книгу Бытия.

В первом из этих сочинений он, в порядке алфавитном, этимологически изъясняет имена, встречающиеся в Ветхом и Новом Заветах. Передавая в этом сочинении главным образом труды двух знаменитых мужей Филона и Оригена (из которых первый писал словарь об именах еврейских, а второй исправил его и дополнил), которые в то время ходили в перепутанном и испорченном виде, Иероним прибавил к ним много своего, исправил слова, извращенные переписчиками или неверно объясненные Филоном и Оригеном. Находят и в Иеронимовом издании этой книги недостатки, как относительно порядка и расположения книги, так и — верности значения и объяснения имен; но можно думать, что некоторые вещи внесены в книгу Иеронима после, усердием других, не знавших хорошо еврейского языка.