Жизнь блаженного Иеронима Стридонского

Разнообразные ученые занятия и самоотверженная ревность по вере сблизили бл. Иеронима с другим знаменитым учителем церкви того времени, блаж. Августином, и между ними завелась ученая переписка.

Предпринятый Иеронимом перевод Библии с еврейского был первым поводом переписки между ними. Блаж. Августин, как мы уже видели, просил благочестивого отшельника вифлеемского, именем всех африканских церквей, перевести лучше греческих толковников Св. Писания на латинский язык, чем продолжать начатый перевод Библии. В то же время он высказал свое несогласие относительно изъяснения Иеронимом того места из послания к Галатам, в котором упоминается об укоре, сделанном ап. Павлом ап. Петру (Гал. 2, 11). Толкование, будто укор этот был делом искусственным и условным между двумя апостолами, казалось бл. Августину противным истине и достоинству Св. Писания, потому что, писал он, если позволено будет в Священном Писании усматривать, так сказать, услужливый обман, — утверждать, что ап. Павел обличал ап. Петра против собственного убеждения и объявил его зазорным в то время, когда он не был таковым, то, после этого, в каких местах Писания не можно будет сделать подобной уловки? Еретики, осуждающие брак, скажут, например, что ап. Павел одобрил его только по снисхождению к слабости первоначальных верующих и т. п.. Это было еще в 394 году.

Письмо это не дошло до Иеронима за смертью лица, с которым оно было послано; чрез год (395 г.) оно заменено было другим. В последнем бл. Августин повторял те же самые возражения, только с большею силою и в духе наставника: Августин настаивал, чтобы Иероним исправил свое толкование. Но это последнее письмо было еще несчастнее первого. Занесенное в Рим, оно долго странствовало по Италии и уже несколько лет спустя в копии доставлено было Иерониму с какого-то острова Адриатического моря. Иероним думал, что Августин делал это умышленно, и потому, огорченный, он жаловался на то, что епископ Иппонийский, написав против него книгу, отправил ее в Рим, прежде чем известил его об этом, а к нему прислал только копию. После недоразумений и неудовольствий с обеих сторон, бл. Августин с любовью и откровенностью писал (402 г.) наконец к Иерониму, что он первый оскорбил своего друга письмом, блуждавшим по Италии, и с христианскою любовью просил его простить ему невольную ошибку. Тогда и бл. Иероним сперва написал к Августину два простые любезные письма, а в третьем уже решился отвечать на некоторые вопросы, находившиеся в блуждавших письмах Августина. Он начал с изъяснения к Галатам. Свое высказанное там мнение об отношениях двух апостолов друг к другу Иероним и теперь подтверждает авторитетом Оригена и других толковников, занимавшихся этим посланием. Но добавляет, что вовсе не хочет утверждать это, как мнение решенное; что он передает только то, что встречал в изъяснениях греческих толковников, предоставляя в то же время читателю свободу соглашаться с ним или искать другого, достойнейшего толковника этого места Писания.

Получивши еще два письма от Августина, Иероним решился отвечать ему в одном письме отчасти и на прежние вопросы и возражения его, а больше всего на вопрос, касавшийся перевода Св. Писания с еврейского. Бл. Августина предлагал Иерониму дилемму, в виде возражения против перевода его. "Перевод, сделанный 70 толковниками, писал первый, или темен или же ясен. Если темен, — мы в праве думать, что и ты мог обмануться подобно им; если же ясен, то очевидно, — они не могли допустить ошибки". Намерение Августина писать толкование на Св. Писание дало Иерониму случай ответить ему тем же в свою очередь: "Все то, что древние учители изъясняли прежде тебя — ясно и просто, или темно. Если темно, зачем дерзаешь после них изъяснять то, чего они не могли? Если же ясно, то весьма бесполезно с твоей стороны предпринимать изъяснение того, что не ускользало от их внимания".

Оканчивая это письмо, Иероним старался предотвратить всякое будущее состязание. "Не возбуждай более к борьбе старца, утружденного воина, которому нужен покой. Ты, который еще молод, поставлен на кафедре епископа, проповедуй народам, обогащай новыми произведениями Африки библиотеки Рима. Что касается меня, то довольно, если я буду беседовать где-нибудь в углу монастыря с каким-нибудь грешником, который бы захотел слушать меня".

Епископ Иппонийский не переставал однако ж и после того обращаться по временам к ученой опытности блаженного старца, и новыми и живыми знаками любви к нему старался усладить остаток горечи, которую оставило в душе Иеронима письмо, блуждавшее по Италии. Он действовал в этом отношении с такою искренностью и благоразумием, что бл. Иероним не мог не отвечать ему той же расположенностью и должным уважением. Он писал к нему еще четыре письма, и в одном из них относился так к Августину: "Позволь мне немного похвалить твой гений, писал он в 416 году, так как мы спорили между собою для собственного назидания. Наши враги, и особенно еретики, видя наши мнения разногласящими между собою, по клевете, пожалуй, сказали бы, что это происходит от досады и раздражения. Но что до меня, я решился любить тебя, уважать, чтить, удивляться тебе и защищать твои слова, как собственные. Будем трудиться согласно над исторжением из Церкви той постыдной ереси (пелагиан), которая не престает принимать вид покаяния, чтобы иметь возможность проповедовать в церкви, и которая пользуется этим лукавством лишь из страха быть отлученною и умереть под анафемою; коль скоро обнаружится в полном свете".

Это доброе объяснение положило конец долговременным состязаниям двух знаменитых учителей запада. Думают, что бл. Иероним предался на сторону мнения Августинова и будто даже писал потом, что ап. Петр был действительно зазорен в глазах апостола языков, дабы показать тем, что никто не должен считать себя неукоризненным, вопреки учению пелагиан. Не утверждаем этого, потому что не встречались с подобною мыслью у Иеронима. Со своей стороны бл. Августин признал, что было полезного в Иеронимовом переводе Библии с еврейского.

Подобные ученые отношения Иеронима к другим лицам, постоянные ученые труды его для блага Церкви, равно как и постоянные занятия по монастырю и нуждам братии, давали однако ж неутомимому труженику время и возможность сохранять отеческие отношения к лицам, пользовавшимся его духовным руководством. То смерть одних из этих лиц заставляла его отдавать последний долг своей признательности к ним и для увековечения их памяти — писать похвальные слова их добродетелям и подвигам, то новые духовные нужды других требовали свойственных им советов и наставлений. И из многих писем бл. Иеронима этого времени, которые мы все назовем в каталоге творений блаженного учителя, в конце этого жизнеописания его, остановимся здесь для примера, на похвальной речи бл. Павле (письмо к Евстохии) и на письме к Лете о воспитании дочери ее Павлы.

Передавая памяти потомства сказание о добродетелях бл. Павлы, с которою он долгое время связан был духовными узами христианской любви и глубокого уважения к ее высоким подвигам самоотвержения, бл. Иероним с особенною полнотою и подробностью описывает ее жизнь, которой сам был ближайшим свидетелем. Начав с ее торжественного обращения к Богу, Иероним, после пространной истории ее путешествий по Палестине на пути из Рима в Вифлеем, в которых он сам участвовал, восхваляет глубокое смирение Павлы, ее целомудрие, благотворительность, воздержание, великодушие в перенесении различных испытаний в жизни со стороны зависти и клеветы. Затем, разбирает ее иноческую жизнь в монастыре вифлеемском, ею основанном, отношения ее к сонму дев и жен, подвизавшихся под ее материнским надзором, непрестанное богомыслие, неутомимое упражнение в слове Божьем, тщательное уклонение от еретиков, и наконец — величие ее в самой кончине. Творение это, написанное живою и увлекательною речью, важно преимущественно для священной географии по тем подробностям, какие сообщаются здесь почти о всех местах Палестины, упоминаемых где либо в Св. Библии.

После смерти бл. Павлы, Иероним, под влиянием невольного чувства скорби, долго не брался за перо, и только по усиленной просьбе других перевел с греческого на латинский язык устав св. Пахомия, его письма к разным монастырям, равно как и письма Феодора, присовокупив к переводу свое предисловие. Это было в 405 году.

Письмо к Лете о воспитании ее малолетней дочери Павлы, написанное по просьбе Маркеллы и самой Леты, — одно из замечательных творений бл. Иеронима, — образец мудрых советов о воспитании детей в духе истинно-христианского благочестия. Представив сначала значение воспитания для последующей жизни питомцев и — высоту священного долга родителей хранить дитя свое от колыбели до совершеннолетия с величайшею заботливостью и предусмотрительностью, строгий наставник благочестия с самомалейшею подробностью останавливается на всех предметах, которые могут иметь доброе или пагубное влияние на воспитание; предлагает наставления в обращении с первыми и средства уклонения от последних. По местам это творение проникнуто духом строго аскетическим, но это потому, что оно ближайшим образом относилось к юной деве, еще от утробы матерней предназначенной для жизни иноческой. Поэтому-то вифлеемский старец под конец письма убеждает благочестивую мать — если предложенные им советы трудно будет исполнить среди многолюдного общества в Риме — отпустить свою Павлу в Вифлеем, к ее бабке и тетке (бл. Павле, бывшей еще в живых, и Евстохии). "Даю верное слово, писал он, что я сам буду ее учителем и воспитателем; буду сам носить ее на руках своих. При всей дряхлости своей, я позабочусь приучить к верным звукам лепечущие уста младенца, и тогда прославлюсь более известного всемирного философа (Аристотеля). Он воспитал царя македонского, который наконец погиб от яду в Вавилоне; я, напротив, воспитаю рабу и невесту Христову, которая готовится для небесного царствия.

Но при всех тех занятиях, о которых мы говорили, бл. Иерониму нужно было еще окончить давно уже предпринятый им труд изъяснения пророков. В 403 году написано им было толкование на пророка Авдия. Просьба галльских друзей его, епископов Екзуперия, Минервия и Александра напомнила ему среди других занятий об этом деле, и он (после 406 года) написал для них толкования на пророков Захарию и Малахию. В этих толкованиях Иероним остается верным своему прежнему обыкновению переноситься мыслию от происшествий библейских к событиям новозаветным особенно там, где существует естественная между ними аналогия. При богатстве исторических сведений, здесь встречается сверх того множество нравственно-назидательных уроков и приспособлений. В то же время написаны были им и толкования на пророков: Осию, Иоиля и Амоса.

Что касается комментария на св. Матфея, написанного в несколько дней по просьбе какого-то друга, то сам Иероним называет его не более как опытом, на который он предполагал, по словам его, наложить последнюю руку, в часы, свободные от других занятий. Из последующей жизни блаженного нам, однако, известно, что он не имел желанного времени исполнить свое намерение.

Между тем дикие варвары все ближе и ближе подступали к Риму, все более и более угрожали западной римской империи разрушением, новыми бедствиями и страданиями. Эта империя давно уже разлагалась и не могла не чувствовать своих предсмертных мук и страданий: их видел уже Иероним и из отдаленного своего Вифлеема и красноречиво описал и оплакал в надгробном слове Непоциану. Но теперь, около 410 года, до мирной кельи Иеронима дошла страшная весть, что и самый Рим, этот город, считавшийся вечным, заветным, главою вселенной, пал наконец после двукратной осады царя готов Аларика (откупившись ценою золота от первой), залитый кровью своих граждан и пламенем палат своих на втором приступе. Бл. Иероним, начавший в то время изъяснение на пр. Иезекииля, при этой вести поражен был глубокою скорбью и, предавшись патриотическому чувству сострадания, долго не брался за перо, думая, что настало время плакать, а не говорить или писать что-нибудь.

В начале 411 года он снова принялся за свой труд, но под влиянием той же душевной скорби продолжал его медленно и не вдруг. "Кто подумал бы, писал он, что и самый Рим, возвеличившийся добычею вселенной, некогда падет, и, быв матерью народов, сделается их гробом, что поморья Африки и Востока наполнятся бегущими из развалин всемирной столицы, и что даже убогий приют вифлеемский даст у себя пристанище богатейшим, именитейшим гражданам Рима!.. Не могу пособить их горю, но я страдаю с ними, соединяю свои слезы с их рыданиями; я не мог без сердечного сокрушения смотреть на такое стечение народа и оставил изъяснение на Иезекииля и всякое почти занятие.

Только настоятельная просьба Евстохии побудила сетующего продолжить начатое толкование, но, к сожалению, оно снова прервано было внезапным нападением сарацин, которые, появившись в пределах Египта, Палестины, Финикии, Сирии, все грабили, предавали огню и мечу с такою быстротою, что сам Иероним едва успел избежать их рук.

Продолжая потом с 412 году изъяснение на пророка Иезекииля, он едва окончил его около 415 г., среди непрестанных беспокойств от странников, искавших пристанища в мирной обители Вифлеема, и при скудости зрения, которую под конец начал испытывать бл. Иероним. Все эти внешние бедствия и печальное настроение души блаженного вполне отразились как в самом тоне речи, так отчасти и в содержании толкования на пророка Иезекииля, в котором он, по поводу каких-нибудь библейских событий, часто переходит к современным событиям для того только, чтобы оплакать их. Здесь же он уже опасается нового бедствия со стороны новых врагов церкви — пелагиан, и опасения его, как увидим, не были напрасными.

Еще прежде окончания этого труда, бл. Иероним писал к Деметриаде об обязанностях дев, посвятивших себя на служение Богу. Пелагий, немного спустя, писавший к той же деве, поместил в своем письме к ней зародыш своей ереси или, как казалось Иерониму, воскресил заблуждение Пифагора и Зенона об апатии, т. е. бесстрастии и непогрешимости, - заблуждение, которое пред тем отчасти уже опровергал Иероним в своей полемике с еретиками, особенно с Иовинианом, учившим, между прочим, как мы видели, что принявшие благодать крещения совершенно свободны от искушений духа злобы. Ктезифонт, родственник Деметриады просил совета у Иеронима относительно этого вопроса и просил, если нужно, раскрыть и обличить заблуждение, бывшее уже в ходу за несколько лет пред тем. Ответом на это письмо началась борьба Иеронима с пелагианами. Это было в 415 году.

Иероним написал к Ктезифонту обширное письмо ученого содержания. В письме он старался опровергнуть лжеучение, которым уже соблазнялись многие лица на востоке. Он возводит начало его, как мы уже заметили, к языческим философам, которые утверждали, что человек может не только умерять, но и совершенно погашать на себе страсти, и затем разбивает положение пелагиан, будто человек, пользуясь свободою своей воли, может наконец сделаться вполне безгрешным (anamartetos); он обвиняет еретиков еще в том, что они заимствовали это заблуждение у манихеев и прискиллиан, которые своих избранных и совершенных освобождали от всякого греха и ставили их на высшую степень совершенства; доказывает на основании слов ап. Павла, что в человеке существуют два совершенно различные закона, ведущие непрестанную между собою брань — закон духа и плоти; подтверждает это опытом своей многотрудной, подвижнической жизни и, наконец, обещает в особом творении пространнее раскрыть лжеучение пелагиан и, на основании слова Божия, разрушить их суетное мудрование.

В следующем 416 году, когда ересь Пелагия, поражаемая в Африке ревнителем по вере, блаж. Августином, проникла в Палестину, явилось обещанное творение Иеронима или Разговор против пелагиан (Dialogus adversus Pelagianos), разделенный на три книги. Здесь решаются те же вопросы и преследуются те же заблуждения, но в гораздо большей полноте и объеме, чем в письме к Ктезифонту.

Блаж. Иероним отвечает на главные мысли сочинения Пелагия (Evlogius Pelag.), составленного из выбора месть Св. Писания и разделенного на главы. Иероним приводит из этого сочинения формулу молитвы, составленной Пелагием для последователей своей секты. Наш учитель находит ее весьма сходною с тою молитвою фарисеев, о которой упоминает Евангелист Лука (18, 11). Ревнитель веры противопоставляет этому фарисейскому пустословию заветную молитву, оставленную нам Спасителем нашим, и при этом сравнении свидетельствует, между прочим, что молитву Господню произносили каждый день при освящении Божественных тайн; что чрез нее верующие всегда просили Бога, равно как мы просим, — быть достойными принятия тела и крови Господней; что этому таинству были приобщаемы младенцы тотчас по крещении, и что, умоляя Бога об оставлении грехов, мы выражаем не одно лишь простое чувство смирения, но высказываем искреннее убеждение в своей немощи. Под конец Иероним отсылает своих противников к творениям бл. Августина, столь успешно действовавшего против ереси пелагианской. "Святейший и красноречивый епископ Августин, говорит он, писал некогда Марцеллину две книги о крещении младенцев против вашей ереси и третью — против тех, которые, подобно вам, говорили, что человек, если захочет, может быть безгрешным и что нет нужды для этого в благодати Божьей. Он об этом писал недавно Иларию против вашего учения, которое выдумывает такие ужасы, и, говорят, составил и другие еще творения против вас именно, мне еще пока неизвестные. Вот почему я намерен прекратить мой труд, ибо только бесполезно повторял бы тоже самое, или же, если бы захотел сказать новое, то в этом знаменитый гений до сих пор упредил уже меня". Таким непритворным смирением и искренностью, которые дышат и в его последних письмах к Августину, блаженный старец заключает свое полемическое сочинение против пелагиан.

Прения о пелагианстве несколько раз отвлекали блаженного Иеронима от его занятий над толкованием пророка Иеремии — последнего труда изъяснений его на пророков. К этому присоединились заботы по управлению монастырем и частые беспокойства со стороны стекавшихся туда несчастных странников римских, искавших приюта в вертепе вифлеемском. Эти обстоятельства имели влияние не только на объем творения (сравнительно малый), но и на то, что Иероним и в последние дни своей жизни не окончил сего труда. Под влиянием полемических занятий с пелагианством, Иероним, в толковании на пророка Иеремию, часто жалуется на преследование его со стороны еретиков злоречием и клеветою, и, желая, так сказать, на каждом шагу поражать врагов Церкви, часто прерывает свое толкование то обличением их лжемудрования, то изложением православного учения о предметах, неверно понимаемых или оспариваемых пелагианами.

Между тем, вопрос о происхождении души, соприкасавшийся к заблуждению пелагиан, сделался предметом споров для многих верующих. Орозий, пресвитер таррагонский, желая остановить распространившееся в Испании мнение Оригена о происхождении души человека, отправился к бл. Августину с надеждою получить от него разрешение этого вопроса, между многими другими трудными для уразумения. Удовлетворив желанию ревностного пастыря, Августин не соглашался однако ж обнародовать свое мнение о происхождении души без другого авторитета, и потому отправил Орозия в Вифлеем к бл. Иерониму с двумя письмами или лучше книгами. В одной из них он писал о происхождении души и требовал суждения вифлеемского старца — какое из представленных им мнений он найдет более основательным и как надо защищать против пелагиан то, что сам Иероним высказал в письме к Марцеллину и Анапсихии: — "что Бог дает новую душу всякому лицу, являющемуся в мир". Бл. Августин ничего сам не решает в ожидании ответа Иеронимова. Другая книга вращается около слов ап. Иакова (2, 10): иже весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен. Августин указывает на смысл, какой можно дать этому месту, и просит бл. Иеронима "дать на это свой справедливейший суд".

Оставив епископа Иппонийского занятым борьбою с пелагианами, Орозий застал и блаж. Иеронима среди той же борьбы, потому что ересь, быстро пронесшаяся в Палестине, уже прельстила многих лиц церкви иерусалимской. К сожалению, вместо получения от Иеронима желанного ответа, Орозий был только свидетелем жалкого зрелища.

Еретики, резко обличенные Иеронимом и потом осужденные на соборе в Диосполисе (20 декабря 415 г.), вздумали отомстить вифлеемскому защитнику истины не словом или сочинением, а силою и варварством. Пользуясь доверием Иоанна Иерусалимского, они отправили в Вифлеем (417 г.) толпу разбойников, которые, ворвавшись в мирные обители монастырей, бывших под покровительством блаж. Иеронима, все разграбили и опустошили огнем. Преклонный старец едва избежал смерти, поспешно удалившись в одно укрепление; иноки и девы разбежались; Евстохия и юная Павла находились в величайшей опасности: их обители преданы пламени, а многие лица, избежавшие смерти, терпели разные мучения.

Такой бесчеловечный поступок пелагиан глубоко опечалил и без того скорбное сердце Иеронима. Он не только не дал возможности блаженному старцу отвечать на вопросы его друга, но и надолго прервал всякие его занятия. Только весть о дальнейших успехах бл. Августина в борьбе с пелагианами отозвалась еще радостным чувством в ревностной душе поборника веры. Торжество веры было единственным утешением для блаженного старца, которое заставляло его забыть собственные бедствия и лишения. "Не могу провести одного часа, писал он к Августину, поздравляя его с победою над пелагианами, без воспоминания о тебе, столь мужественно и ревностно устоявшем против ожесточенного лжемудрования.... Милосердие Божье да сохранит тебя здравым невредимым и не изгладит в тебе памяти обо мне, достоуважаемый и блаженный отец".

После этого еще было писано Иеронимом одно письмо к епископам Августину и Алипию, в котором он выражал ту же духовную радость о посрамлении еретика Целестия (сподвижника Пелагия), и вместе извинялся в своей немощи и бессилии продолжать с своей стороны тягостную борьбу с еретиками. Это было в 419 году. После этого слово блаж. Иеронима, более полвека вещавшее миру христианскому спасительные истины веры Христовой, наконец, умолкло навсегда. Отягченный бременем лет, изнуренный беспокойствами и трудами, блаженный старец незадолго пред тем в письме к Августину сам высказывал желание скорее пройти свое поприще и достигнуть желанного покоя. Действительно, этот покой нужен уже был теперь ему. После различных потрясений душевных и телесных, после таких громадных трудов и непрерывной умственной деятельности, после долгих лет строгого покаяния и подвигов самоотвержения, и особенно после тех испытаний, какие перенес он в последние годы жизни и со стороны горьких известий о разрушении Рима варварами и со стороны варварских нападений на Палестину и на монастырь, где жил сам Иероним, силы его очень ослабели и жизнь истощилась. Все искренние друзья его и лица, вызывавшие его к умственной работе, уже упредили его переходом в другую жизнь; остался один он, в своем немощном теле, на закате дней своих, под шумом бури, опустошавшей цветущие области Палестины. В 420 году и он с миром почил о Господе, на 76 году от рождения.

Так окончилась многотрудная и многоплодная жизнь величайшего из учителей церкви западной. При высоких умственных дарованиях, при неутомимой и многоплодной деятельности на пользу истины и добра, пламенная и самоотверженная ревность Иеронима по вере и благочестии, одушевлявшая его во всех его делах и начинаниях, высота строгой подвижнической жизни, добродушие, братолюбие и смирение ставили его на ряду с теми великими светилами, которыми украшалась Церковь того времени. Его слову живому, увлекательному внимали в самых отдаленных странах запада; а жизнь в убогом вертепе Вифлеема, как и в Риме и пустыне халцидской, — жизнь неизменно строгая, подвижническая, вполне ручаясь за искренность и святость его слова, производила могущественное влияние как на современных ему верующих, так и на христиан последующих веков. Правда, мы видели, что в жарких спорах со своими противниками и врагами церкви пламенная ревность по вере доходила в нем иногда до горячности и раздражения, а беспощадная, можно сказать, строгость к самому себе нередко исключала в нем отеческую снисходительность к другим и при этом высказывалась некоторыми крайностями в учении о предметах христианской деятельности. Но подобные мысли, как личные мысли Иеронима, нисколько не умаляют истинных его заслуг для Церкви и не должны в глазах наших иметь такого значения, какое дают им лютеране. Если мы успели сколько-нибудь познакомиться с характером бл. Иеронима, если видели, сколько потребно было ему бдительности над собою, чтобы укротить эту горячую, кипучую его природу, с которою боролся он, со времени поселения в пустыне халцидской до жизни в вертепе вифлеемском, то мы скорее удивимся величию его духа, прославим его необычайное мужество в непрерывных подвигах самоумерщвления, чем станем обвинять его за те своеобразные воззрения или крайности в мнениях, от которых никто не может считать себя свободным, как человек. Он неусыпно бодрствовал над собою, мужественно боролся с внутренним врагом своей души; если же иногда ослабевал среди столь трудной борьбы, если закон плоти полагал иногда свои следы на высших стремлениях его духа, то это доказательство слабости природы человеческой, которая не свободна бывает от преткновений на самых высоких степенях духовного совершенства. Сознание этого нередко смущало благочестивое сердце Иеронима. В его различных письмах можно встречать искреннее признание многих погрешностей и недостатков, допущенных им в творениях. "В течение долгих лет, от юности до преклонной старости, писал он под конец жизни, я оставил много различных писаний, в которых всегда старался говорить только то, что согласно с духом и правилами св. церкви; если же в них найдется нечто достойное порицания, то я со смирением исповедую свои заблуждения, желая лучше исправиться, чем оставаться в опасном самомнении".

Церковь причислила Иеронима к лику святых. Христиане восточных церквей совершали и совершают память его 15 июня, христиане церкви римской 30 сентября.