Отечественные историки о государе Иване IV Грозном: Я.С. Лурье

Никакой программы государственного устройства, отличного от существовавшего в те годы на Руси, Курбский в своих сочинениях не предлагает. Он упоминает о "свободах христианских королей", издавна существующих в Польско-Литовском государстве, но в чем именно заключаются эти свободы, на чем они основываются, не говорит ни слова. А между тем польская общественная мысль в эти годы не раз обращалась к тем проблемам государственного устройства, которые волновали и русских публицистов. Польский гуманист А. Фрыч-Моджевский, подобно Пересветову, выступал против привилегий и всевластия знати. Он заявлял, что законы "большей частью так составлены, что служат к выгоде богачей", отвергая, в частности, закон, "который, карая в высшей степени легко за обиды и убийства, ставит богачей по отношению к бедным, а шляхтичей по отношению к плебеям в такое же положение, в каком человек находится по отношению к собакам" (24). Он настаивал на том, что власть панов над крестьянами должна быть ограничена и подвергнута государственному надзору (25), и боролся против ограничения прав "плебеев". По словам Фрыч-Моджевского, "если перестанут превозносить богатых и укротят наглость шляхтичей и гордость вельмож, то высшие сравняются с низшими и обнаружится, что люди всех сословий обладают одинаковой душой", ибо "те, кто отличаются добродетелью и совершили выдающиеся деяния, обладают полным шляхетством и достойны всех его почестей, хотя бы родились из крестьян" (26). Но, ожидая всех этих благодетельных реформ от власти монарха, А. Фрыч-Моджевский настаивал на том, что власть эта не должна быть неограниченной и произвольной: "У поляков недостаточно родиться сыном короля. Следует выбрать того, кто будет обладать этой высшей властью <...> При выборе королей следует руководствоваться не их родовитостью, но их способностью управлять республикой. Так как польские короли не рождаются, но выбираются с разрешения всех сословий, то они не должны обладать такой властью, при которой могли бы по своему произволу издавать законы, накладывать налоги или устанавливать что-либо навсегда. Все, что они делают, они делают как с согласия всех сословий, так и согласно предписаниям закона" (27).

А. Фрыч-Моджевский не был одинок в своих теоретических построениях. Его сочинения (получившие известность не только в Польше, но и в других европейских странах) отражали то широкое движение политической мысли, которое развивалось во всей Европе в эпоху Возрождения и Реформации. Наиболее радикальной и последовательной формой этой политической идеологии XIV в были теории "народного суверенитета" и законного сопротивления тиранам, разработанные протестантскими публицистами во Франции и революционных Нидерландах (28). В Польше такое радикальное крыло общественной мысли было представлено так называемыми польскими братьями, или социнианами, с которыми был связан и Фрыч-Моджевский. Для нас особенно интересно участие в движении "польских братьев" русских еретиков, бежавших в Литву, — Феодосия Косого, Игнатия и других. Считавшие, что "вси людие едино суть у бога, и татарове, и немцы, и прочие языцы" (29), русские вольнодумцы оказывались достаточно восприимчивыми к идеям западных реформаторов. Именно из среды русских социниан вышел своеобразный публицистический памятник, относящийся к этому времени, — легендарное "Письмо половца Ивана Смеры царю Владимиру", написанное якобы от имени посланца Владимира Киевского, явившегося в "знаменитую империю Греческую" для выбора веры. Форма политической легенды, к которой прибег здесь автор, была, как мы знаем, весьма характерна для русской публицистики XVI в.: так строилось "Послание о Мономаховом венце" Спиридона; легендарно-исторический характер имели и сочинения Пересветова. С традициями русской публицистики была связана и тема осуждения греков, проходящая через все письмо Смеры. Автор осуждает греков за отступление от истинного "учения всемогущего бога" и "идолопоклонство", противопоставляет им истинных христиан, тайно собирающихся "в укрытых местах" и домах, где "нет никаких идолов, а только скамьи и столы"; кесарь и патриарх, по его словам, держат "великий народ в рабстве у себя". Письмо включает и пророчество, относящееся не только к византийской, но и к русской монархии: "Погибнут надменные греки в вечном огне, да и те, которые приняли их нравы, суть также бесчестны, безславны, лжецы, достойные отвращения. Сказано мне, царь, господин мой, что ты и твой род будете такими же <...> Поэтому последнее поколение этих людей осудит их" (30).

Но если среди русских, порвавших с властью Ивана Грозного, встречались люди, воспринимавшие и развивавшие политические идеи западноевропейской реформации, то Андрей Курбский к числу таких людей не принадлежал. Польско-литовские политические теории — не только радикальные, но и умеренные — не получили никакого отражения в его сочинениях. Напротив, вкушая "свободы христианских королей", он обнаруживал величайшее презрение ко всем учениям, которые такие свободы обосновывали, третируя всю
неправославную литературу Польско-Литовского государства как "польскую барбарию", "польщизну" (31). Наиболее важным элементом идеологии Курбского был взгляд на Русское государство как на единственную в мире страну, сохранившую истинное христианство. Это представление, вывезенное князем-эмигрантом из России и пронесенное им через всю его эмигрантскую жизнь, высказывается в его сочинениях неоднократно. Россию он именует "Святорусской землей" и "Святорусским царством"; русских воевод, погубленных Грозным, — "сильными во Израиле" (32).

Мысль о России как носительнице истинной веры, "изрушившейся" в остальном мире, трактовалась, как мы знаем, русскими идеологами по-разному: она могла предполагать введение каких-то реформ для установления "правды" в стране или, напротив, восприниматься как консервативная программа, направленная на сохранение достигнутого идеала. Как и Иван Грозный, Курбский считал, что "православное истинное христианское самодержавство" уже создано; следует лишь твердо придерживаться его основ. Идеал его лежал не в будущем, а в прошлом — во временах Стоглавого собора и "избранной рады". С этим связана и редкая враждебность Курбского к реформационным движениям. В последователях Реформации — Феодосии Косом, Игнатии и других он видел не менее заклятых врагов, чем в Иване Грозном. Когда виднейший православный магнат Украины, воевода Киевский, Константин Острожский, борясь с иезуитской пропагандой, привлек для опровержения ее одного из русских социниан, Курбский заявил о недопустимости того, чтобы "христианин правоверный ото арианина христоненавистного" принимал "писания на помощь церкви Христа бога". Против "люторей", "цвинглиян", "калвинов" и иных "нечестивых ругателей" и "новоявленного глупъства исполненных еретиков" направлена значительная часть посланий Курбского, написанных в Западной Руси (33).

Этим и предопределялась сущность интересующего нас идеологического спора между Иваном Грозным и Курбским. Исходя из принятого обоими оппонентами тезиса, что царь был в начале своего правления "пресветлым в православии", они спорили о том, каким образом должна была быть сохранена эта изначальная "пресветлость". Однако при такой постановке вопроса Курбский мог противопоставить Грозному лишь очень немногое. По справедливому замечанию датского исследователя Б. Нёрретрандерса, Курбский вовсе не был "реакционером", мечтавшим о возвращении к феодальной раздробленности: никаких идей такого рода мы у него не находим; не был он и реформатором; единственный предмет обличения Курбского — "опасный и губительный personality cult, который, по его мнению, окружает царя и вдохновлен им" (34). Курбский рекомендовал царю "искати доброго и полезного совета" у своих подданных и любить советников, "яко своя уды". Однако такое обращение к советникам было, согласно Курбскому, не обязанностью царя (как в системе А. Фрыч-Моджевского), а лишь желательным поведением с его стороны. Но на рассуждение о советниках Грозный мог без труда возразить, что и он, следуя "божественному писанию", стремился "наставником благим покорятися" и потому "волею, а не в неведение" повиновался Сильвестру и Адашеву. Он, правда, не полюбил их "яко своя уды", но не его вина, если они "восхитились властью" и начали служить ему "лукавым советом", а "не истинною, и вся со умышлением, а не простотою творити". Так же легко он отвергал и упрек в "гонениях". При отсутствии разработанной правовой системы произвол мог творить и царь, и его "мудрые советники". "Гонения же аще на люди воскладаете: вы ли убо с попом и с Алексеем не гонили?" — воскликнул Грозный. "Како убо епископа Коломенского Феодосия, нам советна, народу града Коломны повелесте камением побити?.. Что же о казначее нашем Миките Афонасьевиче? Про что живот напрасно разграбисте, самого же в заточение много лет, в дальних странах, во алчбе и наготе держали есте". Соответствовали эти обвинения действительности или нет, формально они звучали не менее убедительно, чем упреки противоположной стороны.

Ограничив рамки своего идеала "пресветлым православием" 50-х годов, никак не развив усвоенную им мысль о "свободном естестве человеческом", Курбский тем самым крайне ослабил свои теоретические позиции. Никаких средств, чтобы предотвратить уже начавшееся превращение "пресветлого православия" в "мучительскую лютость ", он не предлагал. Спор о том, кто именно оказался "сопротивен" изначальным идеалам, неизбежно переходил поэтому в другую плоскость. Оба полемиста верили в провиденциальный характер человеческой судьбы и истории; оба были уверены в том, что благочестивое поведение людей вознаграждается, а неблагочестивое — карается богом. Обвиняя Курбского в том, что он "отвергся крестного целования, на крестиян воевати вооружился", царь угрожал: "Но то убо самое победоносное оружие, крест Христов... вам сопротивник да будет", "ваша злобесная на церковь востания разсыплет сам Христос", — предрекал он. Эта тема прямого вмешательства бога в судьбы царств и народов проходит через весь очерк библейской и византийской истории, данный царем в Первом послании, и подкреплена здесь библейской цитатой: "Сего ради тако глаголет господь владыка Саваоф, сильный Израилев: О, горе крепким во Израили! Не престанет моя ярость на противныя, и суд мой от враг моих сотворю, и наведу руку мою на тя..." Еще более определенно эта идея прямого вмешательства провидения в историю высказывалась Курбским. В "Истории о великом князе Московском" он объяснял завоевание "Лифлянской земли" тем, что ливонцы "веры християнские отступили и обычаев и дел добрых праотец своих" и впали в грехи — "и сих ради, мню, не попустил их бог быти в покою и в долготу дней владети отчизнами своими"; такими же грехами и впадением их властителей "в пропасть ереси люторские и других различных сект" объяснял Курбский и неудачи Польско-Литовского государства в борьбе с "бусурманами" (35). Наиболее развернутое изложение этого взгляда было дано им в предисловии к переводу Иоанна Дамаскина: здесь упоминалось наказание за грехи Греции и Болгарии, России при Батые и в последние годы (крымское нашествие 1571 г.); а завоевания в Новом Свете, совершенные королями Испании и Португалии, несколько неожиданно (поскольку речь шла о "латинах") объяснялись их прилежностью в "священных писаниях" (36).

Но если это так, то спор Курбского и Грозного о том, кто из них верен "пресветлому православию", мог быть решен на практике. Чей путь окажется более успешным и, следовательно, отмеченным божиим благоволением? Кому будет "сопротивен" Господь и на кого он наведет свою грозную руку?

Именно этот вопрос и стал основной темой дальнейшей переписки. <...>

ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Новгородская летопись старшего и младшего изводов. М., 1960. С. 359.

2. Сочинения И. Пересветова. М.—Л., 1956. С. 153, 172, 181, 176.

3. Покровский М. Н. Русская история с древнейших времен. М., [1910]. Т. 2. С. 112.

4. Описи Царского архива XVI в. и Архива Посольского приказа 1614 г. / Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960. С. 31, 37 и 42. Ср.: Сочинения И. Пересветова. С. 299. Мнение о "списке черном" Пересветова как о его судебном деле разделялось и А. А. Зиминым (Зимин А. А. И.С. Пересветов и его современники. М., 1958. С. 336–338).

5. Ср.: Nörretranders В. The Shaping of Czardom under Ivan Groznyi. Copenhagen, 1964. P. 144.

6. Веселовский С. Б. Исследования из истории опричнины. М., 1963. C. 127, 154–155, 162–163, 198–199, 478; Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 340–341, 479; ср.: Скрынников Р. Г. Опричный террор. Л., 1969. С. 247–249.

7. Стоглав. СПб., 1863. С. 30.

8. Ср.: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 120–122.

9. Ср. такую точку зрения в книге: Скрынников Р. Г. Переписка Грозного и Курбского. С. 81.

10. Нам представляется поэтому не вполне справедливым противопоставление взглядов на "воинников" у Ивана IV и Пересветова (ср.: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 122).

11. Настаивая на том, что политика Грозного в период опричнины сводилась "к уничтожению лиц", С. Б. Веселовский показывал, что итоги этой политики сказывались лишь в том, что "на смену старших линий" ряда боярских фамилий, уничтоженных царем, возвысились младшие и захудалые линии (Долгоруковы-младшие, Годуновы, Пожарские и др.) (Веселовский С. Б. Учреждение Опричного двора в 1565 г. и отмена его в 1572 г. // Вопросы истории. 1946. № 1. С. 104). Но младшие и захудалые слои феодальных родов — это тоже определенная социальная группа.

12 См. Третье послание Курбского: Курбский А. М. История о великом князе Московском. СПб., 1913. Стб. 164; Архангельский А. Борьба с католичеством и западнорусская литература конца XVI — первой половины XVII в. // ЧОИДР. 1888. Кн. 1. Отд. 1. С. 112 (примечания А. М. Курбского к переводу Иоанна Дамаскина). Ср.: Auerbach I. Die politische Vorstellungen des Fürsten Andrej Kurbskij // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. N. F., Bd. 17. Jg. 1969. H. 2. Juni 1969. S. 175–178.

13. См. Третье послание Курбского; Предисловие многогрешного Андрея Ярославского на книгу сию достойную нарицатися Новый Маргарит // Сказания кн. Курбского. Изд. 3-е. С. 270.

14. Курбский А. М. История о великом князе Московском. Стб. 51; Владимиров П. В. Новые данные для изучения литературной деятельности князя А. Курбского // Доклады, читанные на IX Археологическом съезде (из "Трудов IX Археологического съезда". Ч. II). М., 1897. С. 4.

15. Владимиров П. В. Новые данные для изучения литературной деятельности князя А. Курбского. С. 5.

16. Такая оценка этих высказываний Курбского содержится в статье: Auerbach I. Die politische Vorstellungen des Fürsten Andrej Kurbskij. S. 182.

17. Письма А. М. Курбского к разным лицам. СПб., 1913. Стб. 40.

18. Курбский А. М. История о великом князе Московском. Стб. 61.

19. Там же. Стб. 54–55.

20. Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. Пб., 1919. С. 280. Ср.: Зимин А. А. И. С. Пересветов и его современники. С. 429. Примеч. 170.

21. Курбский А. М. История о великом князе Московском. Стб. 125. Ср.: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 202–203.

22. Ср.: Auerbach I. Die politische Vorstellungen des Fürsten Andrej Kurbskij. S. 183.

23. Гальперин Г. В. Форма правления единого Российского государства в русской политической мысли XV–XVI вв. // Вестник ЛГУ. 1969. № 23. С. 132–133; Шмидт С. О. Становление Российского самодержавства. М., 1973. С. 189.

24. Польские мыслители эпохи Возрождения. М., 1960. С. 93.

25. Там же. С. 86.

26. Там же. С. 78, 100.

27. Там же. С. 93.

28. Наиболее последовательно эти идеи выражены в сочинениях гугенотского публициста Юлия Брута (Дюплесси-Морнэ); ср.: Ковалевский М. От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму. Т. II. М., 1906. С. 32–36.

29. Слова Феодосия Косого, приведенные его противником Зиновием Отенским: "Послание многословное". Сочинение инока Зиновия. М., 1880. С. 143.

30. Малышеваши И. Подложное письмо половца Ивана Смеры к великому князю Владимиру Святому. Киев, 1876. С. 1–5; ср.: Клибанов А. И. Реформационные движения в XIV — первой половине XVI вв. М., 1960. С. 273–274.

31. Письма А. М. Курбского к разным лицам. Стб. 55, 86.

32. Курбский А. М. История о великом князе Московском. Стб. 102, 107, 111.

33. Письма А. М. Курбского к разным лицам. Стб. 53–56, 64, 71, 75–78, 81–86, 87–90, 103–110.

34. Nörretranders В. The Shaping of Czardom under Ivan Groznyi. Copenhagen, 1964. P. 81.

35. Курбский А. М. История о великом князе Московском. Стб. 68–70, 82–83.

36. Оболенский М. О переводе князя Курбского сочинений Иоанна Дамаскина // Библиографические записки. 1858. Т. 1. № 12. С. 564–565.