Творцы русской классики

У натуральной школы, отпечаток которой можно увидеть у каждого крупного писателя, пришедшего в литературу к середине XIX века, было и такое значение: обращение к физиологии жизни, ее земной стороне, что перевело присущий русскому слову дух несогласия, высокой  требовательности, страстности – в русло социальной критики… Как бы ни казалось это снижением духовного подвижничества Пушкина, Гоголя, Лермонтова, становление русского реализма именно как критического дало тоже много великих достижений.

Конечно, к критическому началу близок прежде всего Некрасов, в меньшей степени Тургенев или Гончаров. Особенно если под критикой подразумевать не собственно критическое суждение, а обличение. И, пожалуй, среди классиков только Щедрин отдал обличению общественных пороков весь свой литературный дар: здесь нашлось место и мятежному духу, и беспощадному смеху, и чрезвычайной взыскательности, требовательности к своим современникам. В чем-то это обедняет его творчество, у него нет покойной эпичности в описаниях, нет энциклопедической широты, нет, собственно, полноты в картине бытия – образов Божественной природы, сосредоточенного созерцания, восторженного любования жизнью… Щедрин скорее односторонен, но в этой односторонности он создает невероятно глубокие обобщения, яркие образы. Если русская классика энциклопедична, то Щедрин создал настоящую энциклопедию пороков, одно перечисление которых составило бы большой словарь: так писатель и поступил в одной из своих сказок – в "Пороках и добродетелях".

Беспощадность критического пера далеко не всегда встречала сочувствие: Щедрина легче невзлюбить и даже возненавидеть, чем полюбить и понять достаточно точно. Ненависть Щедрина часто переходит в ненависть к Щедрину: "Как матерый зверь он напился русской крови и, насытившись, отвалился в могилу", - скажет о Щедрине Василий Розанов. Так казалось, что критика перешла в кровожадное, несправедливое очернение России. Пусть по сути это не справедливо, но обличитель едва ли может рассчитывать на доброе сочувствие к себе. Был и вечный упрек Щедрину в неискренности, ведь многие годы он отдал и государственной службе, занимал высокую должность в министерстве внутренних дел, губернаторские посты в Твери, Рязани – как это сочетать с обличением?..

С 1862 года Щедрин целиком уходит в литературную деятельность, но губернаторство, как шлейф подтягивали его противники – ради упреков, ради снижения действенности щедринской сатиры. "Этот ругающийся вице-губернатор…"

Щедрин сотрудничает с Некрасовым в "Современнике" и "Отечественных записках": здесь были помещены главные его произведения, а "Записками" он руководил в  течение многих лет – в самых жестких цензурных условиях.

В 80-х годах появилась яркая символическая картина – "Щедрин в лесу реакции", которая точно передает колорит творчества, всю глубину напряженности и мученичества в творческой судьбе писателя.

При большой жанровой широте творчества –  очерк и публицистика ("Губернские очерки", "За рубежом", "Письма из провинции", статьи), крупный бытовой роман "Господа Головлевы" (1875-80), хроника помещичьей фамилии "Пошехонская старина" (1887-89), особенно ярко раскрылся гротесковый талант писателя – весьма редкое явление в русской классике. Способность создавать удивительные фантасмагории, живые карикатуры, используя вместе с тем точные детали современности, - все это отличает "Историю одного города" (1869-70), цикл рассказов "Помпадуры и помпадурши" (1863-74), "Современную идиллию" (1877-83). Уникален щедринский опыт в жанре сатирической сказки – цикл 1869-86 годов.

Да, Щедрин обличал пороки, не имеющие оправдания в любую эпоху, его чтение и в ХХI веке будет жизненно до полной очевидности. Нельзя и не отметить в Щедрине выстраданный им нравственный идеал – это редко замечаемое обращение к Христу. Таково звучание финала в судьбе Иудушки Головлева, таковы сказки "Христова ночь", "Рождественская сказка". Словом, при всем гротесковом колорите, оправдывающем смещения в иерархии жизненных ценностей, Щедрин в главном ничуть не разрушает единое духовное поле русской классики с признанием вечных ценностей и с сопротивлением вечным же грехам.

Николай Гаврилович Чернышевский (1828-1889)

Вот уж кого можно было бы посчитать разрушителем духовного единства русской классики – это Чернышевский с романом "Что делать?" (1863). Словно Базаров, он воззрился на русскую жизнь, не желая оставить здесь ничего из традиционного уклада, даже религиозные, христианские идеалы – и таков выходец из семьи священника, ученик духовного училища, семинарист! Что ж, это далеко не редкий случай, когда церковная  среда готовила своих же и разрушителей, атеистов (в литературе это и Добролюбов, и Памяловский, и Воронский…).

В "Что делать?" поразительно сочетается весьма убогое новое мировоззрение, пресловутый разумный эгоизм, несопоставимый с глубиной христианского мироощущения, и необычайная энергия, колорит новых людей, готовых ради самоутверждения оправдать любой поступок… При этом витают призрачные цели ("Четвертый сон Веры Павловны"), предлагаются незамысловатые, лабораторные житейские проекты – пресловутые мастерские, прообраз коммун...

Чернышевский всеми художественными средствами классики дал высказаться идеям, носившимся в воздухе, причем не с критической, а, наоборот, с пропагандистских позиций. Без "Что делать?", без Чернышевского, конечно, художественный опыт русской классики был бы неполон.

Чернышевский сыграл очень яркую и влиятельную роль в русской литературе. Широко эрудированный, энергичный деятель, блестяще владевший словом, он стал центром революционного движения, где его художественное творчество заняло не самое важное место. Проучившись на историко-филологическом факультете Петербургского университета и получив широкую интеллектуальную подготовку и в семинарии, и в домашней среде, Чернышевский явился мощным идеологом, высказывавшимся по вопросам философии и эстетики (магистерская диссертация "Эстетические отношения искусства к действительности", 1855; "Антропологический принцип в философии", 1860), проповедуя материализм, безбожие, ценности земного блага и бытия: "Прекрасное есть жизнь" - вот главный тезис его позиции.

Чернышевский энергично вошел в литературную среду, идейно возглавив наряду с Некрасовым журнал "Современник", где печатались его политические обозрения, в основном связанные с революционными событиями в Европе и гражданской войной в Северной Америке, а это была и форма мятежной пропаганды. Появляются его социально-экономические разборы русской действительности, причем это была пора отмены крепостного права и обострения протестного движения в России. Явные революционные призывы содержатся в статьях того времени: "Полемические красоты", "Национальная бестактность", "Не начало ли перемены?".

Журнал "Современник" помещал и литературную критику Чернышевского, где важнейшими были работы "Очерки гоголевского периода русской литературы" и "Русский человек на rendez-vous", ставшие рядом с добролюбовскими статьями манифестом революционно-демократической критики. В литературе прежде всего ценится верность социальных картин, способность вскрывать жизненные противоречия, вести пропаганду идей социального переустройства. Реализм, гражданственность и народность  - вот главные эстетические ценности, провозглашенные критиками "Современника". Шкала ценностей при этом безусловно ориентировалась на наших классиков – Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь, - однако духовный мир писателей представлялся тенденциозно, с точки зрения продвижения передовых идей. Критик заслонял своими оценками писателя…

Из художественных произведений Чернышевского выделяется его роман, написанный во время заключения в Петропавловской крепости. Вскоре писатель был приговорен судом к каторжным работам и вечному поселению в Сибири: возможно, и публикация "Что делать?" сказалась на приговоре, хотя обвинения носили сугубо политический характер. Так Чернышевский был удален из большой литературы, отбывая наказание вплоть до1883 года, когда ему было разрешено поселиться в Астрахани, а позже – в его родном Саратове.

В истории русской классики Чернышевский, наверное, играет роль некоего бунтаря, ниспровергателя традиционных ценностей, действующего, однако, целиком на классическом поле: он лишь решительно сосредоточился на социальной, даже пропагандистской роли литературы, пользуясь всем богатством русского Слова, художественным опытом золотого века.
 
Так что не будем историю русской классики представлять безмятежной и до приторности благополучной. Как и во всяком историческом явлении,  здесь будут и мотивы внутреннего противостояния и даже распада. При всем резком расхождении с духовной традиций классики, Чернышевский своей самоотверженной деятельностью и творчеством закрепил и даже развил героику русского литературного поприща.    

Лев Николаевич Толстой (1828-1910)

Если бы предложить наиболее полное выражение гения русской прозы, то это был бы именно Лев Толстой. Проза – сложнейшая творческая стихия, и Толстой весь ушел в этот мир, не испытывая никогда всерьез свой талант рифмованными строчками, разве что изредка наделяя неумелыми песенками своих прозаических героев, вроде Николая Ростова… Или есть еще стилизованная под солдатскую "Песня про сражение на реке Черной" ("Как четвертого числа // Нас нелегкая несла…") – и это, кажется, все… Обычно же шли к прозе от стихов: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев…

Стиль Толстого сформировался удивительно цельно и в основном остается единым на протяжении всего долгого творчества – от первых произведений, от "Казаков", начатых в 1852-м до поздних строк "Хаджи-Мурата" (посмертная публикация). Это сильное, неторопливое, спокойное и – удивительно свободное повествование о событиях: так, словно они протекают непосредственно перед взором автора. 

Автор свободно живописует героев и действия, природу и весь окружающий мир, создавая живую пластику и внушительные картины и – свободно вторгаясь в повествование со своей оценкой, своим чувством. В главном своем произведении, в "Войне и мире" (1865-68), Толстой свободно вводит значительные фрагменты историко-философских рассуждений, ничуть не опасаясь разрушить романную ткань: стиль самым естественным образом позволяет это, хотя однажды писатель сделал попытку опубликовать раздельно собственно художественный массив романа и свои рассуждения – вроде статей… Так новаторски выглядело гениальное полотно "Войны и мира".

При этом условность повествования как бы улетучивается, авторская позиция не затушевывается, а преподнесена совершенно откровенно и наглядно: вот сюжет, а вот и его толкование. Только при самом поверхностном восприятии такая стилистика могла восприниматься как нечто назидательное: наоборот, автор как бы не хочет заигрывать с читателем и предлагает ему такую же свободу в оценке, какой располагает и сам.

Эпическое течение сюжета именно у Толстого приобретает совершенство, когда автор рисует полотно событий на протяжении более чем 15 лет, с редкой достоверностью соблюдая единство в развитии своих героев и одновременно создавая убедительный образ исторической эпохи. "Война и мир" является в высшей степени энциклопедическим повествованием о России в 1805-1820-м годах, и здесь пушкинская традиция энциклопедии русской жизни находит самое высокое развитие.

Творчество Толстого отличает и глубочайший психологизм, проникновение во внутренний мир героев, хотя повествование всегда эпично, не несет черты психологической прозы. Мысль народная и мысль семейная, по словам самого Толстого, явились главными в его творчестве, и художественный опыт, раскрытые здесь истины невозможно переоценить. "Анна Каренина" (1877), "Воскресение" (1899) – романы, где достигается вершина образного перевоплощения в характеры столь многоплановые, близкие или совсем чуждые автору…

Богатейший идейный пласт толстовской прозы несет все черты русской духовности, в целом это, конечно, явление и глубоко христианского духа, хотя общеизвестны расхождения Толстого с позицией церкви. Эти расхождения были подчеркнуто конфликтными в философско-религиозных трактатах Толстого, в переложении Евангелия, но едва ли найдется произведение, более проникнутое православным духом, чем "Война и мир"…

Наследие Льва Толстого чрезвычайно широко: полное собрание его сочинений насчитывает 90 томов (издание начато в 1928 году и было завершено спустя несколько десятилетий!). Это и драматургия, и рассказы для детей, "Азбука", дневники, письма, уникальная публицистика позднего Толстого, философские и педагогические сочинения…

90 томов Толстого – это великий памятник всей русской классике, памятник самой судьбе русского писателя, с высокими достижениями, с тяжкими муками и испытаниями, необычайной значительностью каждого слова, обращенного к миру.
Толстой – это апогей в развитии  русской классической литературы.

Антон Павлович Чехов (1860-1904)

  
Чехов явился завершающим звеном в восходящем развитии русской классики. Он даже, как и Лев Толстой, на долгое время застает следующий, декадансский период в литературе: хорошо известны его саркастические высказывания о творчестве новых литераторов ("нечто претенциозное, неудобопонятное, напоминает пение искусственного соловья"), назвавшихся символистами, толкующих о новых, внешне парадоксальных, но внутренне зачастую просто убогих, взглядах на человека, о нетрадиционных, претенциозных художественных решениях: "Нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дала нам во время оно Иисуса Христа…".
 
Вот это чувство уверенности в единстве истины и делает Чехова участником плеяды русских классиков: взгляд на творчество и на человека остался глубоко традиционным, хотя, как и у каждого из предшественников, есть безусловное и даже ярко выраженное новаторство. В пьесе "Чайка" Чехов покажет несчастную и бесплодную судьбу писателя Треплева, оторванного от живой духовной традиции, от народной жизни и замкнувшегося в полубезумных, безжизненных творческих потугах… Это взгляд классика на новое искусство…

Чехов словно завершает главные темы и мотивы русской классики, завершает с учетом векового опыта развития литературы: сколько в письмах его разбросано интересных оценок произведений и героев – от Грибоедова до Льва Толстого. Смелые, неожиданные решения – но они показывают и глубину знакомства Чехова с литературой золотого века. Хотя все мы знаем, что Чехов пришел в литературу, будучи профессиональным врачом – он выпускник медицинского факультета Московского университета. Оттого у него будут и сравнения, скажем, Тургенева в литературе с Боткиным в медицине, Толстого – с Захарьиным…

И не медицина ли дала ему тот опыт, которого не было у других писателей: Чехов писал о суровой, неприглядной и жестокой правде, которая раскрылась ему на врачебном поприще. Чехов лишен всякого фальшивого романтизма, трезво видит героя своей эпохи, или даже безгеройность времени, ставит жизненные диагнозы, как верный диагност, - это качество он сам ценил в своем  врачебном таланте.

Придя в литературу в начале 1880-х с множеством острых, кратких сатирических рассказов, Чехов вскоре развился в писателя глубоко русской традиции: словно в духе Гоголя, смех все чаще воспринимается сквозь слезы: не потому ли будет так неожиданно звучать жанровое определение его пьес – комедии "Чайка"(1896) и "Вишневый сад"(1904), где так сильно присутствие трагедии несбывшихся человеческих судеб. Да, это те  самые привычные лишние и маленькие люди русской классики, которые, из-за своего долголетия что ли, уже воспринимаются не с состраданием, а с горьким смехом.

Чехов видит мир глазами русского классика, но – уже с вершины золотого столетия и даже с предчувствием его распада. Здесь нет толстовского эпоса, но в "Степи"(1888), в "Мужиках"(1897), в "Иванове"(1887), в книге об острове Сахалин - столько картин русской жизни; здесь нет полноты в истории дворянских гнезд, как у Пушкина и Тургенева, но целая картина сословия отражена в "Черном монахе"(1894) и "Доме с мезонином"(1896), в "Учителе словесности" и "Скучной истории"; нет мучительной энергии в обличении зла, как у Достоевского, но есть зато удивительно сильная картина обыденного, будничного порока в "Палате №6"(1892) и "Человеке в футляре", "Крыжовнике" и "Ионыче"(1898),  "Ариадне"(1895) и "Невесте"(1903); здесь нет открытой религиозности, обращения к Богу, как было от того же Пушкина, Лермонтова до Достоевского и Толстого, но каким религиозным, христианским опытом насыщены "Святою ночью", "Студент", "Архиерей"…

Чехов – это грустное, наполненное жизненной мудростью прощание с золотым веком русской классики.