Кто? Где? Когда? «Слово о полку Игореве»: Автор. Место. Время

Форма вопросов, поставленных в заглавии этой статьи, напоминает название и задания известной телевизионной интеллектуальной игры: «Что? Где? Когда?» Но, как известно, всякое сравнение хромает, это – на обе ноги. Если игрок, правильно ответивший на заданный вопрос, побеждает и может получить весьма ценное вознаграждение, то ученый или просто пытливый читатель «Слова…», ставя сам себе эти каверзные вопросы, рискует никогда не дать на них верного ответа. Просто потому, что такого ответа не существует.

В «Слове…» нет никакой приписки, в которой автор сообщал бы свое имя и указывал место и время написания «песни».

Начну с конца. С самого простого.

КОГДА? ВРЕМЯ

Время создания «Слова…» установить всё же проще, чем место или имя автора. Произведение укоренено во времени описываемых событий. Оно, несомненно, не могло быть создано намного позднее, - хотя бы через несколько десятилетий. После того как полчища Батыя в 1239-1240 гг. опустошили Южную Русь, никто уже не воспринял разгром небольшого новгород-северского войска в поле Незнаемом и пленение князей-участников похода как горе, как событие, поражающее воображение. Оно попросту забылось.

Но 1185 (год похода) – 1239-1240 (разорение южной Руси монголами) – слишком просторные рамки для приемлемой датировки «поэмы». Для того чтобы предложить более «узкую» датировку, нужно установить, какие наиболее поздние в сравнении с временем похода события в «Слове…» безусловно отражены и какие точно датированные события автор не упомянул, хотя по тем или иным причинам он был должен, обязан это сделать. Последние по времени упомянутые в «песни» деяния и происшествия дают нижнюю точку границу, нижнюю дату: «Слово…» не могло быть создано до этого времени, оно написано после них. События, не названные в произведении, устанавливают верхнюю границу: памятник был написан до этих событий.

Традиционно нижняя и верхняя границы написания «Слова…» определяются как 1185-1187 гг. Соображения, обосновывающие такую датировку, обобщил И. П. Еремин в курсе лекций по древнерусской литературе: «Когда было написано “Слово о полку Игореве”?

Поход Игоря на половцев имел место в 1185 г.; “Слово”, следовательно, не могло быть написано ранее этого года. Но нет ли в тексте данных, которые позволили бы точнее определить место написания “Слова”? Такие данные есть. Вот они:

1. Автор, призывая всех князей Русской земли к единению в “золотом слове” Святослава (Более убедительным представляется высказывавшееся многими исследователями мнение, что обращения к князьям постоять «за землю Русскую, за раны Игоревы» не вложено в уста Святослава Киевского, а принадлежит самому автору «Слова…». — Более убедительным представляется высказывавшееся многими исследователями мнение, что обращения к князьям постоять «за землю Русскую, за раны Игоревы» не вложено в уста Святослава Киевского, а принадлежит самому автору «Слова…». — А. Р.), обращается и к галицкому князю Ярославу Владимировичу, отцу Ярославны: “Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованном столе, подпираешь горы угорские своими железными полкам, королю загораживаешь путь, затворяешь Дунаю ворота… Грозы твоей земли страшатся; Киеву отворяешь ворота, за дальними странами стреляешь с отчего золотого стола. Стреляй же, господине, и в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Свяославича!”

Ярослав Галицкий умер 1 октября 1187 г. “Слово”, следовательно, не могло быть написано много позже осени 1187 г. Итак, не ранее 1185, не позже 1187 г.

2. В конце “Слова” есть такой эпизод – беседа ханов Гзака и Кончака: “Молвит Гзак Кончаку: «Коли сокол к гнезду летит, соколенка расстреляем своими золочеными стрелами». Сказал Кончак Гзе: «Коли сокол к гнезду летит, а мы соколенка опутаем красною девицею». И сказал Гзак Кончаку: «Коли опутаем его красною девицею, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы»…” Этот разговор ханов в “Слове” указывает, что автору было известно о бегстве сына Игоря Владимира Игоревича из плена вместе с Кончаковной в 1187 г. Ср. сообщение Киевской летописи под 1187 г.: “Тогда же приде Володимеръ ис Половець с Коньчаковною, и створи свадбу Игорь сынови своему, и венча его и с детятемь”.

Таким образом, “Слово” не могло быть написано ранее 1187 г. Вывод очень важен для нас; он свидетельствует о том, что “Слово” было написано по свежим следам событий, до известия о смерти Ярослава Галицкого, после возвращения из половецкого плена Владимира Игоревича с Кончаковною, еще при жизни Игоря (умер в 1202 г.), т. е. в конце 1187 или в самом начале 1188 г.» (Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Киевской Руси // Еремин И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Изд. 2-е, доп. Л., 1987. С. 117-118).

На первый взгляд, все очень просто и ясно: время написания установлено с очень высокой степенью точности: что такое несколько месяцев, если произведение отделено от нас восемью столетиями!

Прежде всего, выяснилось, что Владимир Игоревич вернулся с женой, дочерью Кончака, и родившимся в половецких кочевьях ребенком не в 1187, а в 1188 г. Историк А. А. Горский напомнил, что эта дата возвращения Владимира Игоревича была установлена еще достаточно давно исследователем древнерусской хронологии Н. Г. Бережковым (Горский А. А. Проблема даты создания «Слова о полку Игореве» // Исследования «Слова о полку Игореве» / Под ред. Д. С. Лихачева. Л., 1988. С. 29-37). Разноречия в указаниях года возвращения Владимира Игоревича на Русь связаны с проблемой перевода дат по древнерусскому летоисчислению «от сотворения мира» (от 5508 г. до н. э.) в современные даты «от рождества Христова»; в Киевской Руси по церковному календарю год начинался с 1 сентября, но традиционно начальным месяцем года считался март. В летописях события датируются то по церковному, то по традиционному древнерусскому календарю; кроме того, часто встречаются записи по так называемому «ультрамартовскому стилю»: «ультрамартовский» год в отличие от «мартовского» не запаздывал в сравнении с январским на два месяца, а опережал его на десять месяцев.

Уточнение даты возвращения Игорева сына на Русь заставляет отнести написание или по крайней мере завершение «Слова…» не к 1187, а к 1188 г. Это смещение датировки более серьезно, чем представляется на первый взгляд. Традиционно два события – смерть Ярослава «Осмомысла» и приход на Русь Владимира Игоревича рассматривались как равно значимые датирующие признаки. Оба указывали на один и тот же год, так как считалось, что они произошли почти одновременно. У исследователей были все основания считать, что обращение-призыв к галицкому князю Ярославу адресован живому правителю, а не имеет условный, «риторический» характер (в последнем случае призыв мог быть обращен и к уже покойному князю). Галицкий правитель умер 1 октября 1187 г., а Владимир Игоревич вернулся на родину из половецких степей только в конце лета следующего года. Таким образом, когда автор «Слова…» упоминал в иносказательной речи ханов Кончака и Гзака (Гзы) о возвращении Владимира на Русь, он несомненно должен был знать о кончине Ярослава «Осмомысла». Из этого следует, что и другие обращения к князьям как к живым, упоминание их как благополучно здравствующих не могут быть датирующими признаками.

В последнее время в изучении «Слова…» сложилась тенденция относить написание произведения к более позднему времени, чем 1187 / 1188 гг.

Писатель В. А. Чивилихин, считавший автором «Слова…» самого новгород-северского князя, убежденно утверждал, что произведение «появилось и стало известным именно к концу жизни Игоря, и в таком случае “призывы” – чистая ретроспекция, литературная интерпретация недавних страстей, прошедших событий»: «Слово…» написано не в 1185 или 1187 г., оно «итог авторских переживаний, глубокого осмысления жизни, вдохновенной и кропотливой творческой работы» (Чивилихин В. А. Память: Роман-эссе // Чивилихин В. А. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1985. Т. 3. С. 663, 665).

Если в романе-эссе В. А. Чивилихина мнение о позднем написании «Слова…» практически ничем не подкреплялось, то профессиональные исследователи высказали аргументы, обосновывающие такую датировку.

Н. С. Демкова нижней границей считает кончину Святослава Киевского (1194 г.), а верхней границей – смерть другого героя «Слова…», Игорева брата Всеволода Буй тура (он умер в мае 1196 г.). Ведь «Слово…» завершается похвалой князьям – участникам похода («Пети слава Игорю Святъславлича, Буй туру Всеволоде, Владимиру Игоревичу. Здрави Князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъкы. Княземъ слава, а дружине <.> Аминь» а здравица могла быть провозглашена только живому (Демкова Н. С. Проблемы изучения «Слова о полку Игореве» // Демкова Н. С. Средневековая русская литература: Поэтика: Интерпретация: Источники. СПб., 1997. С. 45, 71, примеч. 29). Доказательства таковы. Общепризнанно, что в своем «мутном сне» в «Слове…» киевский князь Святослав Всеволодович видит собственные похороны, совершаемый над ним погребальный обряд. Сон традиционно истолковывается как «скорбь о гибели русских дружин и предчувствие грядущих бедствий Руси». Однако, как не без основания отмечает Н. С. Демкова, такое объяснение «можно было бы принять, если бы речь шла о произведении нового времени. Однако вряд ли возможно, чтобы средневековый автор, описывая погребальное ложе Святослава и погребальный обряд, увиденный князем во сне, насыщая свой текст приметами смерти, имеющими непосредственное отношение к Святославу, тем самым как бы сознательно предрекал смерть здравствующему князю, причем главному идеальному герою произведения, выступающему рупором авторских идей». Н. С. Демкова обнаружила в образах и деталях описания сна Святослава из «Слова…» совпадение с обстоятельствами реальной смерти князя в конце июля 1194 г.: еще живого Святослава везут в санях, и сани упоминаются в фрагменте со сном Святослава в «Слове…», перед смертью князь действительно видит какой-то сон, умирает он, видимо, возле Плесньска, упоминаемого в связи со Святославовым сном в «Слове…» (Там же. С. 70-71, примеч. 27 и 29).

Создание «Слова…» вскоре после кончины Святослава Киевского, полагает исследовательница, глубоко неслучайно. В 1195-1196 гг. разгорелась междоусобная война между князьями, упоминаемыми в «Слове…», к которым обращен призыв к единению. Против Святославова брата Ярослава, княжившего в Чернигове, и его племянников – сыновей покойного Святослава Киевского выступил занявший киевский престол Рюрик Ростиславич, поддержанный братом – смоленским князем Давыдом. На сторону Ярослава Всеволодовича встали Игорь и Всеволод Буй тур, Ростиславичей поддержал могущественный владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо. Призыв к единению князей перед лицом половецкой угрозы в это время должен был прозвучать весомее, чем несколькими годами ранее.

Соображения Н. С. Демковой очень интересны, но едва ли они могут серьезно поколебать датировку «Слова…» 1188 г. Прежде всего, строго говоря, в «Слове…» сани только возможно упомянуты. Н. С. Демкова подразумевает фрагмент «у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню, и не сошлю къ синему морю». Это одно из «темных мест» «Слова…». Исследовательница, очевидно, принимает предложение изменить словоразделы в этих строках: «дебрьски сани» – «лесные сани». Но это отнюдь не общепризнанная конъектура.

Все известные нам в древнерусской книжности «погребальные» сны, действительно, оказываются предсказаниями смерти сновидца. (Красноречивая параллель – сон древлянского князя Мала, самонадеянно посватавшегося к киевской княгине Ольге, содержащийся в тексте так называемого Летописца Переяславля Суздальского.) Однако в «Слове…» смерть Святослава не изображается, а если признавать, что фрагмент с ее описанием утрачен, то остается неясна функция эпизода кончины Святослава в тексте «песни». В известном же нам тексте «Слова…» ответом на рассказ князя о своем зловещем сновидении является рассказ бояр о поражении и пленении Игоря и Всеволода. Сон и речь бояр соответствуют друг другу как загадка и отгадка, как непонятный текст и «шифр» к нему. И наконец, обращение к Всеволоду Большое Гнездо «постоять за раны Игоревы» и особенно обращение к Всеволоду «не мыслию ти прелетети издалеча, отня (отцовского. – А. Р.) злата стола поблюсти», в условиях начинающейся в 1195 г. распри стало бы призывом к миру и единению, а подкладыванием хвороста в готовый разгореться костер. Союз с Всеволодом заключил против Ольговичей Рюрик Ростиславич, но даже он больше, чем ратей Ярослава и других Ольговичей, должен был опасаться пробуждения в владимиро-суздальском владыке сыновних чувств к киевскому престолу. Что же до обращения к Ярославу «Осмомыслу» Галицкому, то, даже признавая его условный, риторический характер, трудно представить, что подобный призыв имел смысл, если его адресат уже лет восемь как покоился в могиле.

Украинский историк Б. И. Яценко сдвигает дату написания «Слова…» еще дальше, чем Н. С. Демкова, от времени самого события. Он исходит из того, что негативная характеристика Ярослава Всеволодовича Черниговского в «златом слове», которое произносит его брат Святослав Киевский, свидетельствует о том, что «Слово…» было написано после смерти Ярослава (он скончался в 1198 г.), когда черниговский престол перешел к Игорю Святославичу. Об этом же свидетельствует и отсутствие обращения к Ярославу с призывом «постоять за раны Игоревы». Аргумент Н. С. Демковой, что «Слово…», в котором провозглашена здравица Всеволоду Буй туру, который скончался в 1196 г., не могло быть создано до его смерти, Б.. И. Яценко отводит: «<…> Заключительная часть “Слова” истолкована Н. С. Демковой не совсем точно. Автор “Слова” провозглашает “славу” трем князьям – Игорю Святославичу, “буй туру” Всеволоду, Владимиру Игоревичу – и продолжает: здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъкы”. Здесь “здравица” в честь всех князей и воинства русского, которые защищают Родину. Провозглашение “славы” – еще не достаточное свидетельство, что Всеволод к тому времени был жив. Автор может рассказывать о событиях, вспоминая о дедовской и прадедовской славе» (Яценко Б. И. Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» // Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1976. Т. 31. 121).

Б. И. Яценко усматривает в строках «Слова…» «Ты (Всеволод Большое Гнездо. — А. Р.) бо можеши <…> Донъ шеломы выльяти» и «Половцы (перед Романом Волынским. — А. Р.) сулици (копья. — А. Р.) свои повръгоша» аллюзии на поход владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо на Дон в 1198 и на действия Романа Мстиславича Волынского против половцев в 1197 или 1198 г. Слова «от стараго Владимера до нынешняго Игоря» могут будто бы относиться только к Игорю, ставшему черниговским князем (1198 г.) — до этого Игорь, занимавший престол в незначительном Новгород-Северском княжестве, не мог быть сопоставлен с великим князем Владимиром. Призыв автора «Слова…» к потомкам Ярослава Мудрого и Всеслава Полоцкого прекратить распри должен был приобрести злободневность тоже именно в 1198 г., когда новгородский князь Ярослав Владимирович, дальний потомок Ярослава Мудрого, пошел войною на Полоцк (Яценко Б. И. Об авторе «Слова о полку Игореве» (проблемы поиска) // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 1993. Т. 49. С. 35-36).

Но и эта датировка пробуждает сомнения. Отсутствие призыва к Ярославу Всеволодовичу «постоять за раны Игоревы» можно объяснить тем, что этот князь уже оказал помощь Игорю, передав ему для похода отряд подвластных кочевников-ковуев во главе с боярином Ольстином Олексичем. Нет надобности считать, что адресат «выбыл по причине смерти»: задолго до Ярослава Черниговского скончался Ярослав «Осмомысл» Галицкий, между тем к нему автор «Слова…» взывает о помощи Игорю и Русской земле.

Упоминание о Доне вовсе не подразумевает реального похода Всеволода Большое Гнездо к этой реке: автор пишет о возможности его, прославляя могущество князя («можеши»); это эпическая возвеличивающая гипербола. Также нет надобности в упоминании о страхе половцев перед Романом усматривать указание на какие-то реальные, определенные походы: это эпическое преувеличение. Призыв к внукам Ярослава Мудрого и Всеслава Полоцкого прекратить вражду тоже нет необходимости привязывать к единичной конкретной ситуации. Что же касается упоминания Игоря в одном ряду со «старым Владимером», то этот ряд в «Слове…» не учитывает властного статуса этих двух князей, кем бы ни был Владимир — Владимиром Святославичем или Владимиром Мономахом. Оба Владимира княжили в стольном Киеве, так что Игорь, даже став черниговским правителем, оставался ниже их на лестнице власти на целую ступень.

Реже высказывалось в последнее время мнение о создании «Слова…» сразу после печальных событий весны-лета 1185 г.

Один из ярких примеров ранней датировки «Слова…», причем с указанием точной даты создания (произнесения) принадлежит украинскому литератору и историку Л. Е. Махновцу: «Слово…» произнесено на княжеском пире в Киеве, во дворце князя Святослава Всеволодовича, в честь приезда вернувшегося из половецкой неволи Игоря. 15 августа 1185 г. «Слово…» сообщает о приходе Игоря в киевский храм Успения Богородицы Пирогощей, очевидно, для поклонения чудотворной иконе Богородицы, хранимой в этой церкви. Было бы естественным, чтобы новгород-северский князь приехал на поклонение иконы на праздник Успения Богородицы, 15 августа.

Однако летописная повесть о событиях 1185 г. ничего не сообщает ни о дне приезда Игоря в Киев, ни о поклонении иконе Богородицы Пирогощей; лишь скупо сказано: после возвращения в Новгород-Северский Игорь посетил двоюродного брата Ярослава Черниговского и только после «оттоле (оттуда. – А. Р.)еха ко Киеву, к великому князю Святославу, и рад бысть (был. — А. Р.)ему Святославъ <…>». Кроме того, не исключено, что 1185 г. Владимир Ярославич был не в Киеве, а в Галицкой земле, у отца (так предполагает Б. И. Яценко).

Но, главное, ранней датировке «Слова…» противоречит очевидное упоминание о возвращении из плена Игорева сына Владимира. 1188 г. остается наиболее вероятной самой ранней датой создания «Слова…». Едва ли оно было создано после 1196 г. – года смерти Всеволода Буй тура (все-таки здравица покойному князю сомнительна), и – отступим еще на два года назад – вряд ли «песнь» об Игоревом походе появилась после 1194 г., когда скончался Святослав Киевский. Конечно, сетовать о поражении Игоря и Всеволода может и уже покойный киевский правитель, но было бы странно, если Святослав Всеволодович, князь не очень сильный, но все же господин стольного Киева, и после смерти воспринимался как образ-символ мудрой власти и единения Руси. Не очень уместны были бы и несколько уничижительные слова покойника о брате Ярославе, который после Святославовой кончины стал старшим, самым влиятельным в роде Ольговичей и возглавил их борьбу с Давыдовичами и Всеволодом Большое Гнездо. Едва ли уместно было бы – если «Слово…» создано в середине – второй половине 1190-х гг., - молчание «песни» о двух походах на половцев, совершенных новгород-северским князем в 1191 г.

ГДЕ? МЕСТО

О месте создания «Слова…» сказать, в сущности, нечего. Все предположения о городе или местности, где было составлено произведение, основываются либо на интерпретации политических симпатий автора (кому он симпатизирует или кому «Слово…» выгодно), либо на сближении стиля «песни» со стилевой традицией, отличительной для словесности того или иного княжества. Но эти интерпретации неизбежно субъективны: автор явно не отдал своей «лиры» ни одному князю, впрочем, как и не наказал никого «сатирическим бичом». А эти сближения – порою бывают «странными».

Самые простые, приходящие на ум соображения: автор – уроженец и житель Новгород-Северской земли или черниговец. (Мнение о черниговском происхождении автора принадлежит Е. В. Барсову (Барсов Е. В. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской дружинной Руси. М., 1887. Т. 1. С. 275-276.) Предположение естественное, поскольку автора занимает судьба Ольговичей черниговских князей и их прародителя беспокойного Олега Гориславича-Святославича; главный же герой «Слова…» – новгород-северский князь, с 1198 г. до кончины в 1202 г. княживший в Чернигове.

Однако не менее естественно и предположение о киевском происхождении автора «Слова»: Святослав Киевский – двоюродный брат Игоря, тоже Ольгович – изображен как князь, «грозный» для недругов, как победоносный полководец, нанесший половецкой Степи тяжкие раны, как мудрый и величественный правитель. Его образ идеализирован. Следовательно, «Слово…» создано по инициативе, по заказу Святослава Всеволодовича. Так, например, считал В.А. Келтуяла (Келтуяла 1906 — Келтуяла В. А. Курс истории русской литературы: Пособие для самообразования. СПб., 1906. Ч. 1. Кн. 1.). А другой исследователь «Слова <…>» В.Ф. Ржига называл автором произведения певца-сказителя, жившего при дворе Святослава Киевского (Ржига В. Ф. Несколько мыслей по вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // Известия отделения литературы и языка АН СССР. 1952. Т. 11. Вып. 5. 428-438).

Новгород-северская (и черниговская) и киевская версии – наиболее распространенные. Историк В. В. Мавродин в 1936 г. оценил их как равновероятные: «Трудно определить, был ли автор “Слова” киевлянином или северянином (жителем Северской, Черниговской земли, в которую входило Новгород-Северское княжество. – А. Р.). И те и другие черты налицо в его произведении, но политическая идея его заставляет предположить, скорее, о киевских, нежели о северских его симпатиях. Это или киевлянин по своим политическим симпатиям, хорошо знавший Северскую землю и с ней тесно связанный, пытающийся соединить русские земли под главенством Киева, или северянин, тяготеющий к Киеву и стремившийся реставрировать его политическое прошлое как города, который может постоять за всю “землю Русскую”, в частности, и за Северскую» (Мавродин В. В. Очерки истории левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). СПб., 2002. С. 333).

Пятьдесят лет спустя эту же альтернативу признал единственно возможной Д. С. Лихачев, склоняясь, впрочем, к мнению о северском происхождении автора: «Чьим же певцом – “хотью” – был автор “Слова”? Есть только два князя, которые могли позволить певцу именно так воспеть поход Игоря и произнести над ним осуждающие и одновременно похвальные слова, - это князь Святослав Киевский, “отец” по своему положению в стольном городе, и Игорь Святославич.

Скорее всего это был “хоть” Игоря. И не только потому, что он почти как свидетель знал все о походе Игоря, но и потому еще, что он, как мне представляется, был летописцем Игоря в его летописи, выразивший в этом описании заветные думы Игоря – его исповедь» (Лихачев Д. С. Размышления об авторе «Слова о полку Игореве» // Лихачев Д. С. Избранные работы: В 3 т. Л., 1987. Т. 3. С. 169).

Более сложная версия принадлежит А. С. Орлову: «Слово…» было создано в Новгород-Северской земле, «на юго-восточной окраине Руси, <…> на границе “дикого поля”» (Орлов А. С. «Слово о полку Игореве». 2-е, доп. изд. М.; Л., 1946. С. 6), но автор его родом из Юго-Западной Руси, из Галицкого княжества.

А. С. Орлов, исходя из близости языка «Слова…» к лексике западнославянских языков (польского и чешского) и из сходства стиля «песни» об Игоревом походе со стилем Галицко-Волынской летописи (XIII в), высказал предположение, что автор «Слова…» - уроженец Юго-Западной, Галицко-Волынской Руси (территория нынешней Западной Украины): «<…> Полагаем, что <…> “Слово полку Игореве” написано в стиле юго-западной Руси, по галицко-волынской манере, с ее боевой картинностью, с любовью к метафорам, с рыцарственной лирикой и даже с западными элементами в лексике. Недаром в .”Слове” так почтительно прославляется галицкий Ярослав Осмомысл, недаром Ярославна вспоминает о Дунае, к которому ее отец затворял ворота, до которого он “рядил суды” где пели – то девицы, то копья, вспоминаются Морава <…>! Это ведет как будто к тому, что и сам поэт-творец “Слова о полку Игореве” был выходцем из галицкой земли, сопутствовавшим Ярославне ко двору ее мужа». Идея эта высказана очень осторожно, с оговорками: «Но это, конечно, только гадание, и мы склоняемся лишь к предположению галицко-волынской манеры в “Слове о полку Игореве”» (Там же. С. 204-205).

Гипотеза эта не беспочвенна, но и не вполне убедительна. Прежде всего, уязвима идея об особенной близости языка «Слова…» к западнославянским: сам А. С. Орлов приводит критические замечания нескольких лингвистов относительно роли западнославянского языкового пласта в «Слове…». Сходство стиля «Слова…» со стилем, характерным для Галицко-Волынской летописи, скорее декларировано, чем доказано; к тому же отдельные черты поэтики и стиля древнерусской «поэмы» сходны с особенностями произведений, созданных за пределами Галичины и Волыни.

Есть и версия, что «Слово…» создано в Переяславле Русском (Южном, ныне украинский город Переяслав Хмельницкий), о чем будто бы свидетельствуют симпатии к удалому Владимиру Глебовичу Переяславльскому, мужественно защищавшему свой город от половцев Кончака летом 1185 г., после поражения Игоря (Амелькин А. О. К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // Герменевтика древнерусской литературы: XI-XIV вв. М., 1992. Сб. 5. С. 30-50, сходное мнение высказывает историк А.Л. Никитин). Отношения Владимира Глебовича и Игоря не были дружественными: «Весной 1184 г. Святослав Киевский поставил Игоря во главе войска, двинувшегося в поход на половцев. Переяславский князь Владимир Глебович попросил у Игоря разрешения идти “напереди”, но Игорь отказал ему. Тогда Владимир вернулся и совершил нападение на владения Игоря. Игорь же, отправив часть войска назад, продолжил поход. <…> На обратном пути Игорь в отместку за действия Владимира Глебовича разорил город Глебов в Переяславском княжестве» (Горский А. А. «Всего еси исполнена земля Русская…»: Личности и ментальность русского средневековья: Очерки. М., 2001. С. 15-16).

Но сторонники этой версии полагают, что недавняя вражда двух князей не противоречит созданию «Слова…» в Переяславле, ибо произведение как раз и проникнуто мотивами примирения и прощения былых обид.

КТО? АВТОР

В «песни» об Игоревом походе нет и ни одного свидетельства, оставленного о себе автором: он не упоминает своего имени, не оставляет следа, указывающего на его возраст или социальную принадлежность. Только дважды создатель «поэмы» говорит от собственного лица, да и то один раз относит себя к некоей «братии» – не то дружинной, не то монашеской: «Не лепо ли ны бяшетъ, братие…»; «Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями»?

Тем соблазнительнее оказалось такое абсолютное молчание для некоторых ученых и особенно для дилетантов, обратившихся к тексту «Слова…». Первые издатели памятника посетовали: «Жаль только, что имя Сочинителя неизвестным осталось» (Ироическая песнь о походе на половцов удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие. М., 1800. С. VI) и скромно и с должной осторожностью отказались от потуг это имя назвать. Но еще в первой половине XIX в. начался азартный поиск, была открыта «охота» на автора. Ловили всех мало-мальски подозрительных: из «уличенных» в создании шедевра и приглашенных в авторы выстроилась солидная очередь…

В 1846 г. Н. Г. Головин назвал автором «Слова…» «премудра книжника» Тимофея, отысканного на страницах древней летописи; этот Тимофей упомянался в Галицко-Волынской летописи под 1205 г.. Помимо единственно бесспорного факта, что и Тимофей, и автор древнерусской «песни» имели прямое отношение к словесности, никаких других оснований для этого отождествления не было. Убийственный удар по версии Н. Г. Головина нанес спустя сто лет Н. П. Сидоров, разъяснивший, что выражение «премудрый книжник» в древнерусской словесности имело особенное значение: «тот, кто умел истолковывать “темные места” Писания. <…> Мы не можем представить себе автора “Слова” типичным для того времени книжником, начетчиком, каким был Тимофей» (Сидоров Н. П. К вопросу об авторах «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве»: Сборник исследований и статей / Под ред. чл.-корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 165-166).

Ровно сто лет спустя всё в той же Галицко-Волынской летописи писатель А. К. Югов обнаружил другого кандидата на лавры древнерусского гения — упоминаемого в Ипатьевской летописи в рассказе событиях начала 1240-х гг. «словутьнаго (прославленного. – А. Р.) певца Митусу». Большинство ученых считало Митусу певцом-сказителем (И. М. Снегирев, Л. В. Черепнин, В. Т. Пашуто, Д. С. Лихачев), но есть и мнение, что это церковный певец, певчий (М. А. Максимович, Н. П. Сидоров); некоторые полагали одинаково возможным, что Митуса – и сказитель-песнотворец, и церковный певец-певчий (И. И. Срезневский, В. Ягич). Отождествление автора «Слова…» с Митусой, принадлежащее А. К. Югову, сомнительно прежде всего из-за «слишком большого разрыва между событиями “Слова” и упоминанием Митусы» (Лихачев Д. С. Размышления об авторе «Слова о полку Игореве» С.169, примеч. 2). Как отметил Л. А. Дмитриев, «объективных ист<орических> данных в пользу гипотезы Югова нет, все его доказательства исходят из априорно принятого положения, что М<итуса> - автор С<лова>» (Дмитриев Л. А. Митуса // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». СПб., Т. 3. С. 259).

Вскоре после этого другой писатель, И. А. Новиков, открыл, что автор «Слова…» сын тысяцкого, по известию Ипатьевской летописи, бывший в плену у половцев вместе с Игорем. Отцом его И. А. Новиков считал Игорева тысяцкого Рагуила и отождествлял автора «Слова…», не ссылаясь на идею Н. Г. Головина, всё с тем же книжником Тимофеем. Так доселе «безродный» Тимофей счастливо обрел отца и стал Рагуиловичем.

Надо признать, что «никаких оснований для признания безымянного сына тысяцкого автором прославл<енного> шедевра нет» (Савельева Н. В. Тимофей Рагуилович // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». Т. 5. С. 115).

Сын, как известно, за отца не отвечает, и военный историк В. Г. Федоров назвал вероятным автором «Слова» уже самого тысяцкого Игоря Рагуила - как человека зрелого и более опытного.

М. Т. Гойгел-Сокол, а вслед за ним украинский историк Б. И. Яценко посчитали автором «Слова…» другого участника Игорева похода - Ольстина Олексича, боярина черниговского князя Ярослава Всеволодовича; Ольстин Олексич участвовал в походе Игоря, возглавляя отряд, посланный в помощь новгород-северскому князю Ярославом Всеволодовичем – Игоревым двоюродным братом. М. Т. Гойгел-Сокол уверенно утверждал об Ольстине Олексиче: «О его знаниях, образованности, эрудиции говорит сама за себя “Песнь”» (Сокол М. Т. К вопросу о творце «Песни о полку Игореве» // Некоторые вопросы отечественной историографии и источниковедения: Сборник научных статей. Денпропетровск, 1976. Вып. 3. С. 74). Известный медиевист Л. А. Дмитриев остроумно парировал это опрометчивое заявление: «Разумеется, “Песнь” (т. е. С<лово>) ничего не может говорить об О<льстине> О<лексиче>, так как именно требуется доказать, что O<льстин> O<лексич> мог быть автором C<лова>» (Дмитриев Л. А. Ольстин Олексич // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». Т. 3. С. 361).

Ю. В. Подлипчук, отказываясь назвать имя автора, тем не менее уверенно считает его участником Игорева похода: «Не рискуя делать необоснованные выводы, можно только уверенно утверждать, что Автор был участником похода Игоря в 1185 г. и бежал с ним из плена.

Уже в зачине Автор дает понять, что поэма рождалась в походе и что в основе ее лежат были» (Подлипчук Ю. В. «Слово о полку Игореве»: Научный перевод и комментарий. М., 2004. С. 309).

Аргументы Ю. В. Подлипчука весьма наивные, не учитывающие художественную структуру «Слова…»: «Столь же детально, как поход, описаны Автором и события побега Игоря из плена. <…> …Игорь босой бежит сначала к тростнику, потом переплывает реку – “помчался горностаем к тростнику и – белым гоголем – в воду”. Для гоголя характерно белое пятно, образованное второстепенными маховыми перьями. Отсюда “белый гоголь”. Гоголь – прекрасный нырок.

“Белым гоголем» – это не одно из превращений князя-оборотня, а белеющее во мраке ночи тело (или одежда) плывущего по реке беглеца. И горностай назван не случайно: горностай – ловкий, быстрый зверек, со стремительным стелющимся ходом при беге. Отметим, что и горностай не боится воды – прекрасно плавает. Такие детали, как белеющая во мраке фигура босого Игоря и бесшумный стремительный бег к воде, дают убедительность всему происходящему удивительную. Все это от непосредственного видения, восприятия событий» (Там же. С. 311). .

Однако если исходить из «эффекта присутствия» повествователя при описываемых событиях, то он есть, например, и в описании ослепления князя Василька Ростиславича Теребовльского, хотя автор повести о его ослеплении, вошедшей в состав «Повести временных лет» под 1097 г., - Василий (очевидно, священник), без сомнения, не присутствовал при совершении этого преступления. И в сцене убиения святого Глеба из «Сказания о Борисе и Глебе» (XI – начало XII в.) такая деталь, как мечи убийц, блестящие, словно вода, также создают «эффект присутствия» автора при изображаемом событии, но автор «Сказания…», бесспорно, не был очевидцем произошедшего, и в целом описание мученической кончины князя подчинено условным правилам так называемого «литературного этикета» (термин Д. С. Лихачева).

Удостоились чести авторства «Слова…» и князья, в их числе и сам Игорь. Его кандидатуру горячо поддержали зоолог Н. В. Шарлемань и поэт И. И. Кобзев. И писатель В. А. Чивилихин в романе-эссе «Память» вручил «патент на авторство» «Слова…» самому Игорю… Из прочих князей чаще всего называли имя Владимира Ярославича Галицкого (ум. в 1199 г.) – сына Ярослава «Осмомысла» и брата Игоревой жены Ярославны; Владимир Ярославич в 1185 г. жил у Игоря в Северской земле.

Версию об утаенном авторстве Владимира Ярославича предложил Л. Е. Махновец: Владимир Ярославич был женат на Болеславе – дочери Святослава Всеволодовича Киевского и полоцкой княжны Марии Васильковны. Мария Васильковна, полагает Л. Е. Махновец, рассказала зятю о полоцких делах, о которых (в частности, о гибели в бою с литовцами ее брата Изяслава Васильковича) много говорится в «Слове…». Независимо от него это же мнение высказал другой украинский исследователь – писатель и филолог С. Г. Пушик; эту же версию выдвинул В. Семенов.

Против версий о княжеском сане автора «Слова…» безусловно свидетельствуют обращения к правителям разных земель «постоять за раны Игоря» и за «землю Русскую», которые не могут принадлежать князю. В обращении к князьям встречается именование «господин», а так не мог обращаться князь к князю. Они могли называть друг друга братьями, либо – если занимали разные ступени на лестнице власти – отцом, дядей, сыном, племянником; при этом термины родства приобретали характер терминов господства-подчинения: «отцом» или «дядей» («стрыем») был старший князь для младших, они же - сыновьями или племянниками («сыновцами»). Автор «Слова…» внимателен к терминам господства и подчинения. Святослав Киевский в «Слове…» называет Игоря и его брата Всеволода «Буй тура» племянниками как младших князей в иерархии власти. В терминах родства Игорь и Всеволод были не племянниками, а двоюродными братьями Святослава. Из летописи известно, что даже к одному из самых могущественных правителей Руси – к владимиро-суздальскому князю Всеволоду Большое Гнездо – Святослав Киевский обращался как занимающий более высокое место в иерархии власти: «брате и сыну». При этом реально Всеволод Большое Гнездо был сильнее Святослава, он никак не зависел от киевской власти, в то время как Святослав Киевский был вынужден считаться с мнением владимиро-суздальского правителя.

Называть князя господином мог лишь человек некняжеского рода. Соответственно, обращения к князьям принадлежат не киевскому правителю, а самому автору «Слова…». Еще Н. М. Карамзин заметил, что «гордый владетель Киевский не мог называть» других князей «своими господами или государями» [Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2/3: С. 612-613, примеч. 262 к гл. VII тома 3). Мнение о том, что обращения-призывы к князьям принадлежат не Святославу, но автору «Слова…» высказывали также В. В. Каллаш и А. К. Югов, заметивший: автор, «как признают все, был тонким знатоком истории и междукняжеских отношений, а потому никоим образом не мог вложить в уста киевского великого князя, отца всех князей Киевской Руси, старейшины Русской Земли, те слова, которые были унизительны для него, именно как для первого в старейшинстве князя» (Югов А. К. О «золотом слове» // Слово о полку Игореве / Пер. и коммент. А. Югова. Вступ. статьи акад. Б. Д. Грекова и акад. А. С. Орлова. [Б. м.], 1945. С. 181). А. К. Югова поддержал известный исследователь древнерусской словесности Н. К. Гудзий. Обращение к князьям считает принадлежащими непосредственно автору «Слова» и Ю. В. Подлипчук.

Таким образом, обращения к князьям едва ли могли принадлежать не только Святославу, но и любому князю. Правда, известны редкие случаи, когда один князь все же именовал другого господином, причем первые примеры такого рода относятся примерно к времени создания «песни» об Игоревом походе: в 1180 г. рязанские князья именуют Всеволода Большое Гнездо «господином» и «отцом», так же к нему обращается в 1190 г. сын Ярослава «Осмомысла» Владимир, прося поддержать притязания на Галицкое княжение. Но это именно исключительные случаи, и обращение «господин» указывает на реальные отношения господства и подчинения. (Впрочем, некоторые исследователи включают обращения к князьям в состав «золотого слова».)

Но, даже если забыть о данных текста, противоречащих идее о княжеском сане сочинителя, кандидатура Игоря «непроходная», так как психологически невозможно создание произведения, автор которого, князь, устами другого князя, Святослава Киевского, произносит сам себе укоризну.

Предположение об авторстве Владимира Галицкого тоже ни на чем не основано.

И независимо от этих свидетельств текста, опровергающих версии о княжеском сане создателя «песни» большие сомнения вызывает и кандидатура Владимира Ярославича Галицкого как таковая. Владимир Ярославич Галицкий, брат Игоревой жены Ярославны, был человеком беспутным, авантюристом. Он обитал у князя Игоря, так как не ужился с родным отцом: в 1183 г. Ярослав «Осмомысл» изгнал его из Галича. «Это тот Владимир Галицкий, забулдыга и бражник, образ которого так красочно воспроизведен в опере Бородина “Князь Игорь” <…>» (Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. Изд. 2-е, доп. М., 1993. С. 514).

Враждовавший с отцом князь Владимир Ярославич не мог представить Ярослава «Осмомысла» в том идеальном образе могучего властителя, подпершего Карпатские горы железными полками и стреляющего «салтанов» в далеких землях, каков Ярослав в «Слове…».

Б. А. Рыбакову принадлежит гипотеза об авторе «Слова…» – киевском боярине Петре Бориславиче, которому историк приписывает обширный ряд фрагментов в Киевской летописи середины – второй половины XII в. Б. А. Рыбаков указывает и на сходство стиля Петра Бориславича и автора «Слова…», и на службу боярина при Святославе Киевском, которому симпатизирует и которого идеализирует автор «песни» об Игоревом походе.

Сопоставление языка «Слова…» и фрагментов Киевской летописи, автором которых Б.А. Рыбаков считает Петра Бориславича, свидетельствует, что киевский боярин мог написать «Слово…», но не доказывает однозначно, что он этот текст написал. Применение математических методов анализа для установления авторства Петра Бориславича также не доказало безусловно, что киевский боярин был создателем «Слова…».

Как заметил Л. А. Дмитриев, «сущностью всех гипотез об авторах С<лова> в определенной степени является домысливание создателями этих гипотез к тем или иным реальным именам XII в., таких биографических данных, которые дают возможность приписать им авторство Слова>. Заслуживает внимания то обстоятельство, что все время на кандидатство в авторы С<лова> выдвигаются новые имена: создатели новых гипотез осознают слабость аргументов своих предшественников, но свои собственные аргументы считают бесспорными.

Наиболее обоснованной следует признать гипотезу Б. А. Рыбакова, так как мы располагаем достаточно объективными свидетельствами о незаурядном литературном мастерстве боярина и воеводы Петра Бориславича. Но и в данном случае к очень незначительным безусловным свидетельствам приходится присоединять обширное число предположений. И если мы более или менее можем быть уверены в причастности этого государственного и политического деятеля XII в. к летописанию, то вопрос о принадлежности ему С<лова> все же гипотетичен <…>» (Дмитриев Л. А. Автор «Слова о полку Игореве» // Словарь книжников т книжности Древней Руси. Л., 1987. Ч. 1. С. 29). В другой статье Л. А. Дмитриев заметил, что идейное и художественное содержание «Слова…» «гораздо шире и глубже, чем та информация, которую мы можем почерпнуть из известных в настоящее время источников о каждом из предполагаемых авторов “Слова”» (Дмитриев Л. А. К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // Русская литература. 1986. № 4. С. 23).

К этому, впрочем, стоит добавить, что Б. А. Рыбаков приписывает Петру Бориславичу не только фрагменты из подлинной Киевской летописи XII в., сохраненные в Ипатьевском списке XV в., но и летописные фрагменты, цитируемые в «Истории Российской», составленной в первой половине XVIII в. В. Н. Татищевым; эти фрагменты, если верить историку XVIII в., были извлечены им из древних летописей. Между тем, есть довольно серьезные основания предполагать, что эти фрагменты позднего происхождения; мало того, очень вероятно, что в действительности они сочинены самим В. Н. Татищевым. (Это мнение обосновывает А.П. Толочко.)

Немного ернический тон этой главы объясняется ее предметом: серьезно относиться к абсолютному большинству попыток поиска автора «Слова…» совершенно невозможно. В известном смысле даже действительное установление имени создателя безымянной «песни» может не открыть ничего нового. Тимофей, Митуса, Рагуил, Ольстин Олексич – не более чем имена, за которыми мы не различаем ни лиц, ни судеб. Их биографии или покрыты мраком, или воссоздаются с большой долей сомнительности. Жажда услышать имя питается скорее мифологическими, нежели научными представлениями: имя словно бы дает бытие тексту, без имени он еще не рожден в мир…

Бесспорное установление автора значимо для картины словесности и репутации писателя, если речь идет о создании «Тени Баркова» (Пушкин или не Пушкин?) или «Тихого Дона» (Шолохов или Крюков, или «коллективное авторство»). В случае со «Словом…» имя автора – это не ключ к тексту: только поняв, что это за текст, каковы его жанр и функция, мы получили бы некий компас, указывающий, конечно, не на личность творца, а на возможную социальную и культурную среду, к которой он принадлежит.

Древнерусская книжность была по преимуществу анонимна, безымянна, и, может быть, следует уважать скромность сочинителя, скрывшего свое имя.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru